Обитель любви - Жаклин Брискин

Пока шумное сборище поджидало опаздывающих, кто-то заиграл на гитаре, а две племянницы Марии стали разносить среди мужчин холодное пиво. Женщинам предлагали лимонад со льдом в звонких бокалах.

Бад в расшитом серебром костюме вакеро, с повязанным вокруг узкой талии малиновым поясом, подъехал с Чо Ди Франко к головному экипажу.

— Юта, — сказал он, — позволь представить тебе моего друга, негодяя и хулигана Чо, пардон, дона Чо Ди Франко. Видишь, Чо, кто там лежит на коленях у мамы? Это Чарли. Дон Карлос!

— Донья Эсперанца, какой у вас славный внук! — сказал Чо.

Юта так и светилась счастьем. На ней было бирюзовое шелковое платье, подаренное донье Эсперанце сорок лет назад ее первым мужем, пожилым врачом-шотландцем. Платье, расшитое черным узором, было с кринолином, из рукавов с буфами выглядывали пухлые округлые руки Юты. До сего дня Юта была представлена только давнишним подругам доньи Эсперанцы. А этот вечер был вратами в новый мир, в который она так стремилась попасть. Она знакомилась с известными в городе людьми, фамилии которых обессмертили названия кварталов Лос-Анджелеса и газетные статьи, и никто из них не смотрел на Юту свысока. Ее круглые щеки горели радостным румянцем.

Наконец подъехали два последних экипажа, которых все ждали: легкая двухместная коляска и ландо. Бад приподнял свою широкополую шляпу:

— Vamonos, сеньоры и сеньориты, — крикнул он, перекрывая общий шум. — Поехали!

Мужчины пришпорили коней, экипажи выстроились в неровную линию и, поднимая к небу клубы пыли, выехали с политой водой широкой улицы на узкую, изрезанную колеями полевую дорогу. По сторонам желтела дикая горчица. Высохшее поле кудрявилось нежно-зелеными побегами ячменя. На плантации сельдерея китайцы-рабочие наблюдали из-под своих шляп-кули за проезжающей процессией.

Впереди ехали мужчины. Три-Вэ немного приотстал от них. Остановившись, он достал свою новую серебряную флягу и сделал долгий глоток. Меньше всего сейчас он хотел двигаться в этой праздничной кавалькаде к Паловерде. Мужчины наблюдали за ним, обменивались взглядами, удивленно приподнимая брови. Три-Вэ вызывал если не всеобщий смех, то всеобщие улыбки. Он все еще не докопался до нефти, а между тем пары смолы стали настолько тяжелыми, что он перестал спускаться в колодец. Он придумал бурить заостренным на конце стволом эвкалипта. Спустившись вниз примерно наполовину, он начинал вращать бревно до тех пор, пока земля внизу не вспенивалась. Спустившись еще на пятьдесят футов, он волок наверх ведра с вязкой ядовитой землей. Он решил, что сможет пробурить колодец без специальных инструментов. И это в Лос-Анджелесе, где, как всем известно, нефти не было и в помине! Со стороны это выглядело, разумеется, забавно.

Бад приотстал от остальных и поравнялся с братом.

— Ты, малыш, кажется, что-то неправильно понял. Это не похороны, а фанданго.

— Я не люблю вечеринки, — ответил Три-Вэ. — Не забывай об этом.

— Попытаемся все-таки забыть, и может, ты нас всех удивишь и тебе понравится, — с улыбкой сказал Бад. — Ну-ка, давай обгоним остальных.

Меньше всего сейчас Три-Вэ хотелось разговаривать с братом. Однако выхода не было. Они пришпорили коней. Бад молчал до тех пор, пока смех, ржание лошадей и звуки гитары не остались далеко позади.

— Буровая установка, — сказал он наконец. — Ты об этом думаешь?

— У меня и без нее неплохо получается.

— Будет тебе, Три-Вэ. Я ведь не глухой и не слепой. Я знаю, как ты там надрываешься. Он помолчал, потом сказал:

— Ты взял кредит в банке, чтобы купить досок.

— Кто тебе рассказал?

— Исахар Клейн. Я как-то зашел к нему в банк, и он посвятил меня в твою тайну. Спросил, смогу ли я поручиться за тебя. Я, разумеется, дал гарантию.

А Три-Вэ думал, что он убедил банкира, прочитав ему лекцию по геологии! Лошадь его споткнулась, он едва не свалился с седла и поэтому вынужден был ухватиться за переднюю луку.

— Почему ты это сделал?

— Да я знаю, что ты вернешь ему долг. И потом, ты ведь мой родной брат, малыш.

— Я тебе больше не малыш! — рявкнул Три-Вэ. — Я взрослый человек и не нуждаюсь в благотворительности!

— Ну хорошо, хорошо! Как насчет прямого делового предложения? А, взрослый человек? Давай будем рыть колодец вместе?

— Зачем тебе это? — Три-Вэ понимал, что все это глупость, какой-то абсурд. Бад, тот самый Бад, в пику которому он хотел самоутвердиться, поручился за него в банке, тем самым, в сущности, именно он одолжил ему деньги. Он понимал всю ребячливость своего гнева, но не смог удержаться от того, чтобы не выкрикнуть: — Значит, ты собираешься помогать мне в моих маленьких затруднениях? И думаешь, что это даст тебе право дразнить меня?

— Остынь, Три-Вэ, остынь.

— Тогда скажи: зачем тебе это?

Бад посмотрел вдаль и нахмурился, словно пытаясь осмыслить вопрос брата или свой ответ. Потом сказал:

— Я уже говорил. Из меня не выветрился нефтяной дух. Нефть у меня в крови. Вот так.

На тропинку упала тень скалы. Три-Вэ вытер влажный лоб и достал из кармана фляжку.

— Может, все-таки подождешь до вечера? — сказал Бад.

Три-Вэ удержался от резкого ответа, но сделал долгий глоток. Скала холма окончательно отделила их от общей процессии. Вместо извинения Три-Вэ сказал через минуту:

— Спасибо тебе, Бад, что ты организовал этот вечер. Юта нарадоваться не может. И спасибо, что поручился за меня.

— Но ты все еще не хочешь видеть меня своим компаньоном?

— Просто я предпочитаю работать один, вот и все.

Они придержали коней, дожидаясь остальных. Бад молчал. Три-Вэ, скосив на брата глаза, увидел на его лице печаль. Он никогда прежде не видел Бада печальным и поэтому решил, что, наверное, ошибся, неверно понял выражение его лица.

В последний раз он был в Паловерде в тот далекий день, когда сбежал из дома. Он знал, что Бад превратил гасиенду в виллу, но от этого ему было еще тяжелее на душе. Они еще не доехали, а он уже осушил свою фляжку.

Над черепичной крышей ранчо курился ароматный дымок. В специальной яме всю ночь пеклась туша быка. Амелия и ее слуги — Лию-повар, его толстая жена Хуанита и горничная Бриджет — два дня украшали внутренний двор гасиенды. Карнизы были оплетены ветвями дикой сирени, которые немного завяли на солнце, плющ обвивал столбики галереи, а кроны пальм образовывали нечто вроде беседок, где в тени могли посплетничать пожилые женщины и полюбезничать юные парочки. Высокий ручной работы мексиканский канделябр, который Амелия позаимствовала у доньи Эсперанцы, был украшен весенними цветами из собственного сада Амелии.