Реквием по братве - Афанасьев Анатолий Владимирович

Ошарашенный Федор Герасимович наткнулся на сочувственно-презрительную гримаску, точно такую же, какая появлялась у Люсьен Ивановны, когда он примерно раз в месяц напивался до потери пульса, снимал стресс. Самое ужасное, подлая девка имела основания так ухмыляться. Пока взрывные бумаги к-нему не вернулись и находятся в неизвестно чьих руках, он бессилен что-либо предпринять. Ну ничего, зато потом… Взяв себя в руки, любезно пригласил присесть.

— Прошу вас, Таина Михайловна. Давайте не будем нервничать.

Рыжая профурсетка благосклонно кивнула, опустилась в кресло, скрестила ноги, достала из яркой пачки длинную сигарету, прикурила и выпустила дым ему в нос.

— Так что вы хотели узнать, уважаемый Федор Герасимович?

— Чего требует этот негодяй?

— Он не негодяй, такой же человек, как мы с вами. Самый натуральный рыночник. Разумеется, пониже рангом.

Иноземцев проглотил и это.

— Сколько ему нужно?

— Три миллиона, — просто ответила Таина.

— Три миллиона — чего?

Таина улыбалась, но глаза оставались ледяными.

— Я сама решила, что ослышалась. Три миллиона долларов. Он сказал, там целая организация. Меньше ему не позволят взять. Придется со многими делиться. Все же знают, что вы, Федор Герасимович, человек далеко не бедный. Пятый год у корыта.

Иноземцев выдержал удар молодецки.

— Какие у меня могут быть гарантии, что они не сделали копии?

— Верно, — согласилась Таина. — Гарантий нет никаких. Копии они наверняка сделали, это же серьезные люди. Им надо подстраховаться. Но это не страшно.

— Что значит — не страшно?

— Копии в суде не имеют силы улики.

— Милая дама, — у Иноземцева задергалось левое веко, и он прижал его ладонью. — Какие суды? Кто в наше время боится судов? Достаточно переслать эти бумаги по двум-трем адресам…

— Нет, — перебила Таина. — На это они не пойдут.

— Почему вы так уверены?

— Как я поняла, лично вам они не желают зла. Напротив, рассчитывают на взаимовыгодное сотрудничество в будущем. Сейчас им нужны только деньги.

— Три миллиона?

— Ничего не поделаешь, такса.

— Небось, наличными?

— Нет, они дадут номер счета, куда перевести.

— В какой стране?

— Пока не сказали.

— Как же так получается, — Федор Герасимович изобразил удивление, хотя больше всего на свете ему хотелось сделать что-нибудь такое, чтобы красивая стервочка завопила от боли. Но он не мог себе этого позволить, и не только из-за непредсказуемости последствий. Сумрачное мерцание ее глаз парализовало его волю. Может быть, впервые в жизни он, старый ходок, в конце концов, второе лицо в государстве российском, постыдно, по-мальчишески робел перед женщиной. Странно, но это было именно так. Он почти не сомневался, что она никакой не посредник, а одна из действующих лиц драмы. Не исключено, что главное действующее лицо. Поэтому с ней нужно было быть особенно осмотрительным и все расчеты перенести на тот момент, когда документы окажутся в сейфе.

— Получается игра в одни ворота. Выходит, я отправлю деньги и буду ждать, соизволят ли ваши знакомые сдержать свое слово. Как-то несерьезно.

— Они не мои знакомые, — поправила Таина. — Но вы правы, Федор Герасимович. Я тоже заметила эту шероховатость. И указала на это другу вашей семьи.

— И что же он?

— А что он? От него ничего не зависит. Условия диктуют другие. Он просто исполнитель.

— Кстати, — Федор Герасимович прикрыл ладонью правое веко, которое тоже задергалось. — Откуда он вам звонил?

— Какое это имеет значение? Мальчик — обыкновенная пешка, мавр. Документы давно от него уплыли.

— Вы так думаете?

— Он сам сказал… Федор Герасимович, а какой вариант предлагаете вы?

— Нормальный. Деньги против бумаг. Обмен.

— Не смешите меня, — изящным жестом Таина раздавила окурок в пепельнице. — Почему бы сразу не послать преступникам повестку в прокуратуру? Вместе со взводом ОМОНа.

— Вы понимаете, что такое три миллиона долларов?

— Не мелочитесь, Федор Герасимович. Вам ли считать копейки? Репутация дороже.

Иноземцев чувствовал себя совершенно опустошенным, словно его измолотили дубьем. В кишках беспрерывно лопались пузырьки, и за веками не уследить: складывалось мерзкое ощущение, что он озорно подмигивает собеседнице то одним, то другим глазом. Да уж, выдался денек!

— Если, допустим, я откажусь платить, что они, по-вашему, предпримут?

— Я бы не рисковала, Федор Герасимович. Если замахнулись на такого могущественного человека, значит, отморозки, беспределыцики. Пойдут до конца.

— Вы знаете, что в этих бумагах?

Таина потянулась в кресле, как сытая кошка, демонстрируя его удрученному взору, как сладко дышит горячая девичья грудь.

— Дорогой Федор Герасимович, вы напрасно подозреваете меня Бог весть в чем. Я замешана в эту историю случайно и поражена не меньше вашего. Очень жаль нашу милую, простодушную Люсечку. Ее вина только в том, что у нее доверчивое сердце. Вы уж не ругайте ее. Она так переживает, больно смотреть.

Иноземцев понял, что толку от дальнейшего разговора не будет: у шлюшки все козыри на руках, она его переигрывает.

— Когда надо дать ответ?

— Лучше сегодня.

— Почему бы им не связаться со мной напрямую?

— Боятся. Я их понимаю. Вы грозный мужчина. У вас огромные возможности — и вам доверяет государь.

— Мне нужен час, чтобы принять решение.

— Пожалуйста, — Таина милостиво кивнула. — Буду ждать вашего звонка.

— Может быть, останетесь поужинать?

— В другой раз, — окинула его циничным взглядом, не оставляющим места для двойного толкования. — Но я бы предпочла встретиться на теннисном корте.

— Почему бы нет, — слабо встрепенулся Иноземцев, не поверивший ни единому ее слову…

Кныш сел за баранку бежевой «скорпии», через пять минут вырулил на проспект. Убедившись, что за ними никто не увязался, спросил:

— Ну что, уломала кабана?

— Куда он денется… Признайся, удалось Люсечку оприходовать?

— Нет.

— Что так? У вас было целых полчаса, столько бедняжка наедине с мужиком не выдерживает.

— Она пыталась, да я не дался.

— Не понравилась?

— Почему? Красивая, умная женщина, но не в моем вкусе.

— А кто в твоем вкусе, Володечка? Я?

На крутом вираже их занесло, задом чуть не врубились в каменный бордюр.

— Гололед, — сообщил Кныш. — Надо резину поменять.

— Ты не ответил на мой вопрос.

— Пустой разговор… Куда тебя отвезти?

— Давай куда-нибудь заскочим… Жрать охота.

— Босячку изображаешь?

— Я и есть босячка… Знаешь, кто у меня родители?

— Наверное, новые русские?

— Нет, Володечка… Папа — бывший строитель, давно спился. Мама — вообще никто, домохозяйка. Распухла вся. У нее щитовидка. Никакое лечение не помогает.

— Поэтому с ними и не живешь?

Таина придвинулась ближе, положила руку на колено, как недавно Люсьен Ивановна, но ее ладонь прожгла его ногу насквозь.

— Не надо меня дразнить, Володечка. Я немного устала.

— Это понятно. Работаешь много.

Сняла руку и закурила.

— Иногда ты бываешь удивительно злой, и, наверное, сам этого не замечаешь. Да, работаю. Кстати, кроме того, что мы потрошим, как ты заметил, кабанчиков, я еще на телевидении кручусь как белка в колесе.

— А зачем?

— Что — зачем?

— Зачем крутишься? Чего тебе не хватает? Думаю, бабок уже намяла на три жизни вперед. Пора успокоиться.

Проехали целую улицу, пока Таина наконец ответила:

— Ты не только злой, но еще и туповатый.

— Я солдат, — в профиль было видно, что Кныш чему-то радуется. — Чего не понимаю, всегда спрошу. Так положено по уставу.

Вскоре он припарковался возле какого-то ярко иллюминированного трехэтажного дома. Пылающие, меняющие накал и цвет электрические буквы выкидывали на проезжую часть загадочное слово: «САЗЕРЛЕНД». В Москве, оборудованной под рай для богатеньких буратино, таких странных заведений хоть пруд пруди. Кто в них захаживал, тот знает, что там всего навалом: питья, музыки, горячей еды, девочек, мальчиков, дури, игральных автоматов, — только отстегивай монеты. Но если кто-то из разборчивых клиентов желает удовольствий более изысканных, к примеру, испить крови младенцев, то ему не сюда, а ближе к окраинам, ближе к Юго-Западному округу. В десяти минутах езды. Новая Москва тем и хороша, что в ней все под рукой и все имеет строгий прейскурант: и любовь, и жизнь, и вечная разлука.