Трактат о лущении фасоли - Мысливский Веслав

Вы себе не представляете, что это была за свинья. Когда она была совсем крохотным поросенком, мы назвали ее Зуза. Даже от других поросят она отличалась. Вы знаете, что свиньи — умнейшие создания? Зуза еще сосунком обращала на себя внимание. Придешь в хлев, она тут же срывается с места, задирает вверх пятачок и стоит перед тобой, чтобы ты ее на руки взял. Предпочитала человеческое общество. Иногда ее брали домой. Зуза различала отца, мать, дедушку, бабушку, дядю Яна — он еще был жив, когда Зуза была поросенком, — Ягоду, Леонку, меня. Меня всегда толкала пятачком в ногу. Ни разу ни с кем не перепутала. Нетрудно было догадаться, что она меня больше всех любит. Всюду за мной ходила. Иногда я не знал, как от нее отвязаться. Гоню коров на пастбище, она — за мной. В школу иду, оглянусь — Зуза. Приходилось возвращаться и запирать ее в хлеву. Я из-за нее и на первый урок не раз опаздывал. Учитель спрашивает, почему я опоздал, но ведь не скажешь, что из-за свиньи. И он ставил мне двойку по поведению. Нахватал я из-за нее этих двоек, так что в конце года у меня был самый низкий балл по поведению во всем классе.

Пошлет меня мать за чем-нибудь в магазин. Захожу, хочу за собой дверь закрыть, а там Зуза. Продавщица на меня орет: зачем я, мол, свинью в магазин привел. Иди давай отсюда! Нет, ну вы только посмотрите! Что за парень такой?! Людям смех, а мне стыдно. Иной раз так и уйдешь, ничего не купив. Не помогали ни просьбы, ни угрозы. Иди домой, Зуза, ну, иди же. Домой, не то я тебя... А она поднимет свой пятачок и смотрит словно с упреком. Или по грибы пойдешь — как ей объяснить, что она ведь грибы собирать не умеет. В грибах не разбирается, да еще, не дай бог, заблудится в лесу, что тогда? Приходилось брать ее на руки и нести обратно в хлев.

Но это было возможно, пока она не потолстела. Когда подросла, так не особенно ее уже и на руки-то возьмешь. Не станешь же поднимать пятидесятикилограммовую свинью, а она с каждой неделей становилась все тяжелее. А запрешь в хлеву — каким-то образом умудрится выбраться. Принесешь корм, она мимо тебя проскользнет — и во двор. Впрочем, с весны до осени хлева весь день стояли открытыми, чтобы скотина тоже свежим воздухом дышала, тем более, когда жара. Зуза целыми днями по двору шастала.

Уходишь, калитку за собой запрешь, а она все равно за тобой увяжется. Не через калитку, так где-нибудь в заборе дыра найдется. Зуза сама эти дыры проделывала. Отец одну заткнет, она тут же другую сделает. Да и кто когда видел забор без единой дыры? Таковы уж заборы.

Раз матери показалось, что отец все дыры заделал. Она шла на майское богослужение, калитку за собой закрыла, крючок накинула. Майские богослужения, как правило, устраивались перед часовней, в которую превратили засохший дуб, уже почти в лесу. Говорили, что это самый старый дуб, что он помнит всех людей, которые когда-либо здесь жили. А не умирает потому, что в нем эта часовня — любой другой дуб в его возрасте уже давно бы рухнул. У дуба толпа женщин — в основном они ходили на майские богослужения. Все поют. Вдруг мать чувствует: кто-то ее за юбку трогает, смотрит — Зуза. Пришлось взять ее на руки и все богослужение так стоять. Но тогда Зуза еще маленькая была.

У дочки соседей был жених из города. Недавно я ей табличку подновлял. Приезжал по воскресеньям, и после обеда они отправлялись на прогулку. У него имелся фотоаппарат, во время прогулки всегда на груди болтался. Тогда их было мало, не то что сегодня. При сватовстве гектары против фотоаппарата сильно проигрывали.

Однажды в воскресенье я нес Зузу на руках — она куда-то за мной увязалась, и я возвращался, чтобы отнести ее в хлев, а тут они. Соседка расхохоталась, а ее жених велел мне остановиться. Наши все высыпали на улицу, потому что девушка продолжала хохотать, тогда он всех нас поставил перед домом, велел матери взять Зузу на руки и всем семейством сфотографировал. Потом привез фотографию. На ней все мы: отец, дедушка, бабушка, Ягода, Леонка, я, дядя Ян, он был еще жив, а впереди мать с Зузой на руках, как с младенцем.

Наверное, он хотел сделать смешной снимок. Но это единственное фото, на котором мы все вместе. Нет, у меня его нет, но я хорошо помню. Хотя, честно говоря, когда я вспоминаю этот снимок, мне совсем не смешно от того, что на нем свинья. Я даже почти благодарен Зузе. Ведь именно благодаря ей у нас есть это единственное семейное фото. Ну и что, что только в моей памяти? Всем кажется, что если свинья, так только на убой. А в сущности, чем мы от нее отличаемся? Умнее мы? Лучше? Не говоря уже о том, что животные имеют такое же право на этот мир — хотя бы потому, что они в нем существуют. Мир принадлежит и им тоже. Ной в свой ковчег взял не только людей. А вот вы, например, не заметили, что животные в старости становятся похожими на стариков? Пока все молодые, и они, и человек, — сходство, может, не так заметно. Но в старости животные делаются такими же неловкими, как старики. Так же болеют, теми же болезнями. А что не говорят, не жалуются, так, может, потому что слова не принесли бы им облегчения, как не приносят старикам, хотя те как раз и говорят, и жалуются. И, по-моему, они так же, как люди, боятся смерти. Откуда я знаю?

Простите, сколько вам лет? Сколько бы я дал? Трудно вот так сказать, по внешнему виду. Ну, не знаю, не знаю. Когда вы вошли, мне показалось — мы ровесники. Может, потому что вы были в пальто, в шляпе. А теперь вроде кажетесь гораздо моложе. Или, наоборот, старше? Сам не знаю. Иногда человек выглядит так, словно у него нет возраста. Может, и вас время оставило в покое. Я прав? Не ошибся, значит. Как говорится, что поделаешь, все там будем. Впрочем, можно было догадаться. Еще когда вы сказали, что пришли за фасолью.

Хотя, скажу вам, годы тоже мало что значат. Знаете, сколько такая свинья может прожить? Восемь — десять лет максимум, разумеется, если человек ей позволит. А он не позволяет. Так что Зузе, наверное, тяжело было пройти этот путь от хлева до картофельной ямы. Не очень далеко, но в ее возрасте... Она уже почти не вставала, мало ела. Я приносил ей кипяченое молоко с отрубями, потому что только при мне она еще кое-как ела. Хотя тоже приходилось ее упрашивать, гладить. Ну, поешь, Зуза, поешь, не будешь есть — умрешь. Лишь тогда она соглашалась окунуть пятачок в корытце и немного полакать.

Тяжело было видеть ее старость. Не верилось, что когда-то ее носили на руках, домой брали. Все: Зуза, Зуза, Зузочка. День, можно сказать, с Зузы начинался. Как там Зуза, Зуза это, Зуза то. А Зуза ко всем ластилась, не говоря уже о том, что за всеми хвостиком бегала. Иной раз нелегко с ней приходилось, но мы надеялись, что она подрастет и изменится. Расти-то она росла, но не менялась. Только дыры в заборе становились все больше. И по-прежнему, если кто-то из нас куда-то шел, она увязывалась следом. Не только за нами — она так доверяла людям, что, даже если кто-то посторонний проходил мимо нашего дома, выбиралась на дорогу и топала за ним. Иногда прибежит кто-нибудь злой-презлой: заберите, мол, свою Зузку — так ее в сердцах называли, — чего она за мной тащится? Где это вообще видано, чтобы свинью так распустить? Заколите ее, давно пора, и так уже небось сало старое.

Но дома никто никогда не предлагал Зузу заколоть. Хотя невозможно было не заметить, что она доросла до своего предназначения. А потом и переросла. Известно, какое у свиньи предназначение. Раз — Рождество приближалось — отец обмолвился, что, может, пора ее заколоть? Все опустили головы, отец смутился и говорит:

— Да это я так.

А дедушка заметил:

— Может, война будет, оставим пока.

И Зуза росла дальше, прибавляла в весе и ходила за всеми хвостом. А двигаться ей было все тяжелее. В дом ее уже не пускали, так она ложилась под дверью и лежала. Выйдет кто-нибудь, чтобы ее отогнать, — с трудом поднимется. Как-то раз отец рассердился и говорит:

— Раз нельзя ее заколоть — давайте продадим.

Поехал в город, привез перекупщика. Обычно этим евреи занимались. Если у кого была свинья, корова, теленок, гуси или просто перо, достаточно было пойти к перекупщику, а тот уже сам искал покупателя. Пришел перекупщик, а Зуза как раз лежала возле дома. Она поднялась, подошла к нему, подняла пятачок, и с минуту они смотрели друг на друга. Потом Зуза легла у его ног. И что вы думаете, перекупщик, которого в свинье ничего, кроме мяса и сала, в принципе интересовать не может, почесал затылок и заметил: