Рукопись, найденная в Сарагосе - Ян Потоцкий

Слова еврейки могли вовлечь меня в неприятные пререкания, поэтому я заговорил о чем-то другом. Мы от всей души жаждали услышать в этот вечер продолжение истории цыганского вожака, но он просил нас позволить ему отложить это продолжение на завтра. Мы отправились на покой, и вскоре я заснул беспробудным сном.

День шестнадцатый

Стрекотание кузнечиков, столь живое и нескончаемое в Андалузии, рано пробудило меня ото сна. Прелести природы всё сильнее действовали на душу мою. Я вышел из шатра, чтобы насладиться сиянием первых солнечных лучей, разливающихся по безмерному небосводу. Я подумал о Ревекке. — Она права, — сказал я себе, — что предпочитает наслаждения человеческого, реального существования иллюзиям идеального мира, в который мы раньше или позже и так попадем. Разве на этой земле мы не находим поразительно разнообразных чувств, не обретаем роскошных впечатлений, дабы упиваться ими во время краткого нашего земного пребывания? Размышления подобного рода занимали меня какое-то мгновение, не более; после чего, видя, что все идут в пещеру завтракать, я обратил шаги в ту же сторону. Мы подкрепились с аппетитом, как люди, надышавшиеся живительным воздухом горных вершин, и, утолив голод, попросили вожака продолжать свой рассказ, что он и сделал в следующих словах:

Я говорил вам, что мы прибыли на второй наш ночлег по дороге из Мадрида в Бургос и что мы находились там с молодой девушкой, влюбленной в юношу, переодетого погонщиком мулов, то есть в сына Марии де Торрес. Эта последняя поведала нам, что граф Ровельяс лежал почти мертвый на другой стороне арены, в то время, как молодой незнакомец смертельным ударом поразил быка, готовящегося добить свою жертву. Что произошло дальше, расскажет вам сама Мария Торрес.

Как только ужасный бык рухнул в лужу собственной крови, слуги бросились графу на помощь. Раненый не подавал ни малейших признаков жизни; его положили на носилки и отнесли домой. Зрелище прервали, и все разошлись по домам.

В тот же самый вечер мы узнали, что жизнь Ровельяса вне опасности. Наутро муж мой послал осведомиться о его здоровье. Паж, посланный нами, долго не возвращался и, наконец, принес нам письмо следующего содержания:

Сеньор полковник!

Прочитав настоящее письмо, ваша милость убедится, что милосердие создателя благоволило не лишать меня остатков сил. Однако же сильнейшая боль, которую я испытываю в груди, вынуждает меня усомниться в полном моём выздоровлении. Ты знаешь, конечно, сеньор дон Энрике, что провидение одарило меня многими благами мира сего. Известную часть их я предназначаю благородному избавителю, который подверг опасности свою жизнь ради спасения моей. Для прочих благ я не могу найти лучшего применения, кроме как сложить их к ногам несравненной Эльвиры де Норунья. Соблаговоли, сеньор, засвидетельствовать ей от моего имени, сколь искренние и верные чувства она возбудила в том, который, быть может, вскоре станет горстью пепла и праха, но которому небо позволяет ещё подписываться, как

граф Ровельяс, маркиз де Вера Лонза  и КрусВелада, наследственный командор Талья Вердеи Рио  Флоре,  повелитель   Толаскес  и  Рига  Фуэра  иМендес и Лонзос,  и прочая, и прочая, и прочая.

Тебя удивляет, сеньора, что я помню столько титулов, но мы в шутку дразнили ими мою сестру, так что, наконец, выучили их наизусть.

Как только муж мой получил это письмо, он прочел его нам и спросил мою сестру, что ему ответить. Эльвира ответила, что во всем послушается советов моего мужа, но притом прибавила, что достоинства графа поразили её менее, чем его непомерное себялюбие, которое проступает во всех его словах и поступках.

Муж мой прекрасно понял истинное значение этих слов и ответил графу, что Эльвира ещё слишком молода, чтобы она могла оценить его чувства, но что, однако, она присоединяется к молитвам, возносимым за его выздоровление. Граф никоим образом не счёл этот ответ отказом, напротив, он всюду твердил о своей женитьбе на Эльвире как о вещи вполне уже решенной; мы же тем временем выехали в Виллаку.

Дом наш, на самом конце городка, дом как бы уже деревенский, был очаровательно расположен. Внутреннее устройство соответствовало его внешнему виду. Против нашего жилища стояла крестьянская хижина, украшенная с изысканнейшим вкусом. Крыльцо окружала масса цветов, окна были большие и светлые, в правом углу высился маленький птичник; словом, всё дышало трудолюбием и свежестью. Нам сказали, что этот домик приобрел один Лабрадор из Мурсии. Земледельцы, которых в нашей провинции называют лабрадорами, принадлежат к сословию промежуточному между мелким дворянством и простыми хлебопашцами.

Было уже поздно, когда мы прибыли в Виллаку. Мы начали с того, что осмотрели наш дом с чердака до подвала, после чего велели вынести стулья на крыльцо и уселись пить шоколад. Муж мой шутил с Эльвирой, говоря о бедности дома, в котором изволила обитать графиня Ровельяс. Моя сестра очень весело принимала его шутки. Вскоре потом мы увидели возвращающийся с поля плуг, запряженный четырьмя сильными волами. Их погонял приземистый паренек, а за ним шёл молодой человек под руку с девушкой, почти равной ему по возрасту. У молодого Лабрадора был благородный вид, и, когда он приблизился к нам, мы с Эльвирой узнали в нём того, кто спас Ровельяса. Муж мой не обратил на него внимания, но сестра бросила мне взгляд, который я отлично поняла. Юноша поклонился нам, как человек, который не хочет заводить знакомства, и вошел в свой домик. Подруга его внимательно к нам присматривалась.

— Красивая пара, не правда ли? — сказала донья Мануэла, наша экономка.

— Как это — красивая пара, — воскликнула Эльвира, — разве они муж и жена?

— Не иначе, — возразила Мануэла, — и, если уж правду сказать, то это союз, заключенный против воли родителей. Какая-то похищенная девушка. Никто здесь в этом не сомневается; все сразу узнали, что это не поселяне, не сельские жители.

Муж мой спросил Эльвиру, отчего она так разволновалась, и прибавил:

— Кто знает, может быть это и есть наш таинственный певец.

В этот миг из домика напротив донесся гитарный перебор и голос, который подтвердил подозрения моего мужа.

— Странная вещь, — заметил он, — но этот человек женат, стало быть, серенады его адресовались какой-нибудь из наших соседок.

— Я же, — добавила Эльвира, — была уверена, что песни эти были предназначены мне.