Величайшие загадки человека - Станислав Зигуненко

Ну, например, известно заболевание — гемофилия, «царская болезнь». Это генетическое заболевание, связанное с дефектом двух генов — факторов свертывания крови. Идея заключается в том, что можно ввести такому больному ген с зашифрованным белком. Ген должен попасть в клетку, затем в клеточное ядро, из ДНК должна образоваться РНК, затем белок, который выйдет из клетки и достигнет крови. Подобным образом можно ввести ген, который будет способствовать, скажем, лучшей выносливости. Проведено огромное количество опытов на животных, кое‑что проверено на человеке. Но возникает много других проблем. Ген живет недолго, все‑таки это чужая ДНК. Клетка его плохо принимает. Поэтому такая простая идея остается пока труднореализуемой. Но все когда‑то начинается с идеи…

В результате применения генного допинга у спортсмена опять‑таки увеличится количество гемоглобина в крови. Ныне для этого, как уже говорилось, спортсменам вводят аналог эритропоэтина. Это так называемый рекомбинантный белок — ген, но выделенный не из человека, а из микробов и поставленный на поток.

Естественно, сейчас спортивная общественность обеспокоена тем, что появилась возможность вводить не вещество, а ген эритропоэтина, который определить на данный момент не представляется возможным. Этот ген приведет к как бы естественному повышению уровня гемоглобина. Впрочем, и тут уже сегодня просматривается возможность уличения в подобных махинациях. Дело в том, что ныне, скажем, считается: у женщин норма от 8 до 14 процентов гемоглобина. Олимпийская норма — 16 процентов — дает некоторый запас. Но если и он будет превышен, то и «ежу понятно»: человека чем‑то накачали…

В ГОЛОВЕ ДЫРА, А ПАЦИЕНТ ЖИВ…

Началось все, пожалуй, с того, что невролог Антонио Донасио как‑то решил на сон грядущий почитать детектив. По случайному стечению обстоятельств на глаза ему попался рассказ о гангстере Маккалузо, по прозвищу «Секундомер», с которым произошла вот какая история.

Во время одного из ограблений началась перестрелка и шальная пуля попала предводителю шайки прямо в лоб. Другой бы после этого отправился прямо к праотцам, но предусмотрительный Маккалузо имел твердую лобную кость, а также специальную шляпу с прокладкой, от которой отскакивали пули. В общем, он отделался общей контузией и ранением.

Тотчас же к раненому был привезен лучший нейрохирург города, который срочно сделал необходимую операцию. Пришедший в себя после наркоза Маккалузо удовлетворенно сказал: «Расплатитесь с доктором, я чувствую себя хорошо».

Доктор получил свой гонорар и отбыл восвояси. Но когда выздоровевший Маккалузо вместе с сообщниками пошел на очередное дело, оно закончилось крахом — ранее предусмотрительный, гангстер после операции стал беспечен, словно бабочка. Как оказалось, доктор сделал ему не одну, а сразу две операции — наряду с извлечением пули, он перерезал связи, соединявшие лобные доли с остальной частью мозга, и осторожности гангстера как не бывало.

Таким образом доктор отомстил за смерть своей семьи, погибшей два года назад в автомобильной катастрофе — с машиной жены и сына столкнулся лимузин Маккалузо, в очередной раз удиравшего от погони…

Доктор Донасио закрыл книжку и задумался. Сказка ложь, да в ней намек… Насколько правдиво писатель изложил медицинскую подоплеку данной истории?

Он рассказал о прочитанном жене, и та посоветовала то ли в шутку, то ли всерьез: «А ты проверь это на Гейдже!..»

Случай с Финеасом Гейджем описан во многих медицинских учебниках. Рабочий каменоломен не знал, что в шурф уже заложен пороховой заряд и с силой опустил туда трамбовку. Грохнул взрыв, и железный стержень, пронзив голову насквозь, выскочил из темени и упал в нескольких шагах от несчастного.

«Конец парню!» — решили окружающие. Однако, на удивление всем, Гейдж, лежавший некоторое время неподвижно, вдруг очнулся, встал на ноги и в сопровождении товарищей, которые не верили своим глазам, добрел до ближайшей таверны.

Хозяин таверны отвел пострадавшему комнату и вызвал к нему хирурга. Тот приехал и только развел руками: обычно с такой травмой люди прямым ходом отправляются на небеса, а тут… Доктору Джону Харлоу оставалось лишь обработать рану и наблюдать, что будет с пациентом дальше…

Через два месяца Гейдж оправился от ранения и даже вернулся было к своим обязанностям на каменоломне. Но работать, видя одним глазом — другой у него вышел из строя — было несподручно. Поэтому он вскоре бросил работу и стал кормиться тем, что разъезжал по городам и весям, демонстрируя дырку в голове и рассказывая, что с ним приключилось.

Прожил Гейдж еще 12 лет и оставался дееспособным до самого конца. Во всяком случае, он не страдал потерей памяти и практически ничего не потерял по части сообразительности. А ведь травма головы у него была достаточно серьезной — трамбовка пронзила левую лобную долю мозга и задела правую.

Доли эти — лукообразные выросты, лежащие впереди слуховых и двигательных зон коры, занимают у человека около трети больших полушарий. В ходе эволюции ни один отдел мозга не увеличился в такой степени, как лобные доли. Именно их развитием человек и обязан своим высоким лбом.

Тем не менее, как оказалось, поражение этих самых лобных долей может обойтись без особых последствий для мыслительных способностей. Как это может быть?

Внимательные наблюдения за Гейджем показали, что травма головы не прошла даром. Гейдж, по существу, превратился в другую личность; стал резок, груб, нетерпим к чужому мнению и весьма лжив. Вместо прежнего мягкого юмора, его уделом стали плоские шутки и непристойности. Ослиное упрямство сочеталось с небывалой нерешительностью и переменчивостью мнений.

«Прежнее трудолюбие сменилось склонностью к бродяжничеству», — отмечал доктор Харлоу, наблюдавший за столь необычным пациентом. То же самое сообщили ему и родственники Гейджа, встретившиеся с ним незадолго до его смерти. Сестра написала доктору, что то был вовсе не тот Финеас, которого они знали когда‑то.

То было время, когда неврологи стали понимать, что различные отделы головного мозга ведают разными психическими функциями. Как раз в 1861 году, когда умер Гейдж, французский хирург Поль Брока открыл центр речи, названный впоследствии «зоной Брока». Потом был открыт второй центр речи — зона Вернике. Затем на коре мозга были обозначены зрительные, слуховые и двигательные зоны.

Узнав об открытии Брока, доктор Харлоу решил высказать свои предположения и написал две статьи, в которых на основе случая с Гейджем утверждал, что лобные доли могут быть ответственны за социальное поведение и соблюдение моральных норм. Ученый мир не согласился с ним. «Речь, слух, зрение — только не мораль, могут обосновываться в лобных долях», — таков был всеобщий приговор. «Эксцентричное поведение вашего пациента, — писал Джону Харлоу один из его оппонентов, — не выходит за рамки нормы. А следовательно, и обсуждать его нет смысла».

Харлоу не стал спорить, полагая, что его правота будет все же доказана потомками. Он оставил им для этого все необходимое. В 1866 году он написал родне Гейджа письмо, в котором просил произвести эксгумацию и прислать ему череп бывшего пациента вместе со злополучной трамбовкой.

«Череп будет выставлен на всеобщее обозрение, как медицинский рекорд, — писал он, — это прославит Финеаса Гейджа в веках». Родня согласилась, и череп с железной палкой стали собственностью анатомического музея Гарвардского университета. Они пролежали под стеклом 127 лет, пока в 1996 году ими снова не заинтересовались неврологи.

За прошедшее время выяснилось, что повреждение лобных долей действительно не связано ни с работой сердца, ни легких, ни с координацией движений, а также не затрагивают ни память, ни интеллект, если судить о нем по тестам, напоминающим викторины.

Однако в 30–х годах XX века португальский невролог и хирург Антонио Эгас Монис, впоследствии ставший нобелевским лауреатом, сделал открытие. У безнадежных психических больных он рассекал связи между лобными долями и эмоциональными центрами, находившимися в глубине мозга. И буйные монстры превращались в мирных овечек.

Хирург Адам в романе Роберта Пен Уоррена «Вся королевская рать» объясняет главному герою, от лица которого ведется повествование, что лоботомия сделает пациента другим человеком. «Сейчас он находится в ступоре и испытывает грызущую тоску, но после операции все решительно переменится. Напряженность уйдет, он станет веселым и дружелюбным. Его лоб разгладится. Он будет с удовольствием стоять у изгороди и делать соседям комплименты насчет их настурций. Он будет счастлив…»

Нейрохирурги творили чудеса, но сами были не в восторге от них. Время от времени такие операции заканчивались тем, что прооперированный субъект становился не только жизнерадостно–общительным, но и совершенно аморальным.