Мифы об идеальном человеке. Каверзные моральные дилеммы для самопознания - Майкл Шур

и всё. Ничто не «направляет» нас, нет религиозной схемы, которой мы следуем, никакой духовности или чего-то еще. Все, что у нас есть, и все, чем мы в конечном счете являемся, — это выбор, который мы делаем, пока живы. Веру в то, что мы существуем до того, как наша жизнь обретает смысл, Сартр называет состоянием «субъективности» и объясняет его: «Существование предшествует сущности»[304]. Самый важный вывод, к которому он приходит, таков: если нет гигантской структуры, наполняющей мир смыслом до или после нашего существования, то человек несет ответственность за то, кто он[305].

Сначала человек начинает существовать: он материализуется в мире, встречается с собой и только потом определяет себя. Если человека, каким его представляют экзистенциалисты, нельзя определить, то это потому, что с самого начала он ничто. Он не будет никем до тех пор, пока позже не станет тем, кого сделает из себя.

Для любого, кто воспитан в одной из авраамических традиций — иудаизме, христианстве или исламе, — жизнь без Бога подобна бейсбольному матчу без судей. Никто не ведет счет и не следит за соблюдением правил, поэтому можно всё. Достоевский в «Братьях Карамазовых» прямо говорил об этом: «Если Бога нет, то все позволено»[306], [307]. Если вы уберете Бога из уравнения и, следовательно, из великого замысла человечества, мы станем кучкой тупиц, блуждающих по планете, не отчитывающихся ни перед кем, кроме себя. И именно в это верил Сартр. Собственно, это основа его философии. Экзистенциализм немного похож на то, как вам выговаривали родители, когда вам было пятнадцать, а вы сделали что-то неподобающее: «Ты взрослый! Ты несешь ответственность за свои поступки!» Разве что в данном случае на вас кричит французский философ и его выводы отрицают существование Бога.

С точки зрения Сартра, жизнь без Бога, создающего системный порядок для человечества, вызывает тревогу, но дает свободу. Без заповедей, которым мы должны следовать, или «смысла», который ищем в религии, или национальной идентичности, или без того, что ваши родители — стоматологи и требуют, чтобы вы тоже стали дантистом, или без чего-то еще, мы вправду свободны выбирать, кто мы есть. Мы как будто смотрим на жизнь через камеру квадрокоптера и видим большую картину. «Знаки» или «предзнаменования» существуют только потому, что мы решаем видеть их, и нам не нужно делать выбор, основываясь на них. Если же мы это сделаем, нужно признать, что не знак принимает решения, а мы решаем интерпретировать его так, чтобы он указывал на наше решение. Религиозное воспитание, образование, семейные традиции, магический шар № 8 — одинаково плохие помощники, на которых мы полагаемся, делая выбор. Каждый человек, будь он перуанец или монгол, нищий или третий в очереди на датский престол, свободен делать любой выбор по своему желанию.

Но — и это довольно сложный момент — когда мы делаем выбор, на самом деле мы делаем его для всех[308] людей[309]. Вот так. Попробуйте уместить это в своей голове. Когда мы решаем что-то сделать, говорит Сартр, мы создаем образ человека таким, каким он должен быть, который затем все рассмотрят и тоже будут воспринимать его таким. Здесь Сартр странным образом сходится с Кантом, потому что хочет, чтобы мы спросили себя: «Что произойдет, если все будут делать то же, что и я?»[310] Он хочет, чтобы мы определяли нашу мораль и при этом сформулировали ее для всех остальных. Кажется, здесь возникает противоречие: нет Бога, нет «смысла» во Вселенной, нет руководства к действию, каждый может делать все что хочет… но этот выбор должен служить моделью для всех? Тогда возникает вопрос: не будет ли представление о себе как о модели для других противоречить идее о том, что каждый делает выбор сам, не следуя внешнему руководству или своду правил? Но не волнуйтесь, есть веская причина, по которой нам кажется, что здесь есть противоречие: здесь есть противоречие. Честно говоря, немного непонятно, как Сартр придерживается всех этих идей одновременно или зачем ему это нужно. Он и вправду поддерживал коммунистов в послевоенной Европе, так что, может быть, его политические убеждения немного просочились и сюда, когда он пытался найти способ связать людей друг с другом? Я знаю одно: люди писали об этом противоречии в течение семидесяти лет, поэтому все разногласия, о которых я говорю в этом абзаце, очень… тонкие.

Теперь вы наверняка думаете: «Вы сказали мне, что нет Бога и никакого “смысла” в нашем существовании, у нас есть только наш собственный выбор, и теперь вы говорите мне делать выбор, который формирует модель поведения всего человечества? Тут меня подташнивает, чувак»[311]. Да, в этом-то все и дело. На самом деле Сартр признаёт, что это особое человеческое состояние наполняет нас страданием, «таким, которое испытывают все, кто несет ответственность». Он знает, как трудно быть человеком на Земле в описываемых им обстоятельствах, и отказывается избавить нас от неприятностей. Жизнь — боль. Добро пожаловать в экзистенциализм!

И все же, несмотря на все предполагаемые мучения, Сартр верил в экзистенциализм и считал, что ни одна доктрина не может считаться более оптимистичной[312].

Фирменный стиль Сартра предполагает посыл «все, что я говорю, немного пугает, даже когда я стараюсь вас успокоить». Основная идея звучит так: «Человек обречен быть свободным»[313]. У нас нет опоры, или «причин» делать то, что мы выбираем, за исключением того, что это наш выбор. (И я знаю, о чем вы думаете: а что, если я просто ничего не выберу? Не вариант. «Если я решу не делать выбор, это все равно будет мой выбор»[314], — говорит он[315].) Самое «оптимистичное» в этом состоянии для Сартра то, что «судьба человека заключена в нем самом»[316]. Если мы согласимся, что все, что мы представляем собой, — это наш выбор, мы будем вынуждены свободно выбирать что захотим и когда захотим. У нас нет другого выбора, другого выхода из хаоса, полного страданий. Благодаря этому экзистенциалистов считают супервеселыми на вечеринках. Правдивая история. Наш Тодд Мэй на своей шкуре ощутил жесткий экзистенциализм во время учебы в колледже. Всем, кто задавал ему вопросы, он отвечал: «Я выбираю…» — каким бы ни был ответ. Если бы ему сказали: «Сегодня вечером у нас в общежитии вечеринка, хочешь пойти?» — Тодд ответил бы: «Я выбираю не идти на твою