Модернизация с того берега. Американские интеллектуалы и романтика российского развития - Дэвид Энгерман

друг Сэмюэля Харпера, утверждал, что «конкретные достижения [пятилетнего плана] <…> прямо доказывают, что ни один режим на земле никогда не сможет лишить русскую душу способности к самопожертвованию, идеализму и страданию»[353]. Гувер едва ли был одинок в своей оценке русского характера.

Как и представители просоветского лагеря, Гувер верил, что советский экономический проект увенчается успехом; но, в отличие от этой группы, такой перспективы он боялся. Как он откровенно написал Харперу, он разделял мнение коммунистов о том, что СССР представляет собой угрозу капитализму, но он расходился с ними в оценке последствий этой угрозы. Для Гувера коммунистическая угроза требовала оживления капитализма, пока не стало слишком поздно[354]. Эта позиция – объединение с левыми в своих предсказаниях о советских перспективах, но с правыми в опасении последствий советского успеха – даже позволила Гуверу получить эпизодическую роль в классической советской сатире «Золотой теленок». В этом романе американский профессор присутствует на церемонии открытия железной дороги Турсиб:

– Я восхищен, – сказал профессор, – все строительство, которое я видел в СССР, – грандиозно. Я не сомневаюсь в том, что пятилетка будет выполнена. Я об этом буду писать. Об этом через полгода он действительно выпустил книгу, в которой на двухстах страницах доказывал, что пятилетка будет выполнена в намеченные сроки и что СССР станет одной из самых мощных индустриальных стран. А на двухсот первой странице профессор заявил, что именно по этой причине страну Советов нужно как можно скорее уничтожить, иначе она принесет естественную гибель капиталистическому обществу [Ильф, Петров 1992: 241].

Это изложение абсолютно точно во всем, кроме номера страницы.

Работы Гувера привлекли внимание не только сатириков, но и множества поклонников. Сотрудники Госдепартамента, в частности, разделяли его отвращение к перспективам советской власти. Руководитель восточноевропейского отдела Роберт Ф. Келли с одобрением процитировал прогнозы Гувера относительно сравнительного уровня жизни. Что еще более важно, Келли рекомендовал «Экономическую жизнь…» своему руководству в Госдепартаменте. Заместитель госсекретаря Уильям Филлипс назвал книгу «наиболее научным исследованием экономических условий из вышедших на каких-либо языках», а затем передал его государственному секретарю Корделлу Халлу[355].

Но к тому времени, когда эта книга попала к верхушке Госдепартамента, Гувер перешел к другим европейским темам. Его интерес к Германии был вызван надеждой, что она может стать эффективным противовесом укрепляющейся советской власти. Однако жизнь в Берлине в роковую зиму 1932–1933 годов вывела Гувера из этого заблуждения. Вскоре он убедился, что фашизм, несмотря на его антикоммунистические заявления, представлял не менее серьезную угрозу для западных обществ. Тогда Гувер начал бить тревогу по поводу возникновения нации нового типа, с обществом и экономикой, находящимися под полным контролем государства. Как в научных, так и в популярных статьях он предупреждал об опасности тоталитарных государств в СССР, Германии и Италии[356].

На протяжении 1930-х годов Гувер также быстро продвигался по служебной лестнице в Университете Дьюка. Во время Второй мировой войны он служил в разведке, и после этого часто прерывал свою научную деятельность «летними работами» в области экономической политики для ЦРУ, Совета экономических консультантов и Администрации экономического сотрудничества. В 1953 году он занимал пост президента Американской экономической ассоциации. Хотя сегодня его помнят за создание экономического факультета в Университете Дьюка, за его исследования экономики Юга – в которых он поддерживал более активную роль федерального правительства – и за то, что он сформулировал концепции тоталитаризма, труды Гувера о Советском Союзе давно забыты. Его анализ СССР тем не менее был новаторским благодаря его детальной эмпирической работе, а также его успеху в объединении разрозненных направлений общественно-научной мысли.

Гувер олицетворяет романтику экономического развития в период расцвета. Упоминания о стойкости и пассивности русских были известны с давних времен; намеки на азиатскую Россию больше не были чем-то новым. Но в контексте пятилеток такие утверждения приобрели новое значение. Пассивность больше не объясняла причины бедности и отсталости русских; теперь она объясняла цену экономического прогресса для них. Гувер предложил этот новый аргумент в самых прямых и конкретных выражениях: советская модернизация обойдется дорого, хотя знаменитая способность русских переносить трудности сделает ее возможной.

Сосредоточив внимание на материальных соображениях, а не на политической идеологии – во многом подобно институционалистскому анализу прагматичных американских рабочих, выполненному его наставником Джоном Коммонсом, – Гувер описал экономические преимущества советской политической организации. Он пришел к выводу, что только голод может пробудить крестьянство и что Политбюро будет поддерживать голод для достижения своих целей. Всего несколько месяцев спустя советские лидеры доведут его утверждение до логической, хотя и катастрофической, конечной точки.

Другие, исходя из аналогичных предпосылок о русском национальном характере, пришли к иному выводу: сами черты национального характера могут и должны быть изменены. Джон Дьюи, философ, педагог и активист, который доминировал в интеллектуальной жизни Америки в начале XX века, считал, что экономисты ошибались в понимании Советского Союза: настоящая революция в России была «психологической и моральной, а не просто политической и экономической». Большевики, утверждал Дьюи, искали новую экономическую организацию, чтобы провести «гигантский психологический эксперимент по трансформации мотивов, управляющих человеческим поведением» [Дьюи 2000: 262]. Вместе со своим эпигоном Джорджем Каунтсом из Педагогического колледжа Колумбийского университета Дьюи утверждал, что американцам необходимо учиться на советском примере в области образования и культурной трансформации. Их аргументы основывались на сочетании универсализма и партикуляризма, которые очень напоминали идеи экономистов. Советы разработали подход к социальной организации, который заслуживает пристального внимания со стороны американцев, стремящихся улучшить свою страну. Однако в то же время экспертам необходимо было учитывать значительные различия между Соединенными Штатами и Советским Союзом в экономической базе, культуре и характере. Эти различия в конечном счете могут быть преодолены, утверждали педагоги. Развивающееся индустриальное общество, должным образом управляемое, превратило бы архаичных крестьян в современных граждан.

Логику индустриализма и его связи с образованием даже более четко, чем Дьюи, представляет Джордж Каунтс. Личный путь Каунтса – от деревни в Канзасе до священных залов Чикагского университета и ярких огней Нью-Йорка – в некотором роде повторял процесс социальных преобразований, который он описал в своих научных трудах. Каунтс, который гордился своим происхождением из зоны фронтира, посещал школу, состоящую из одной комнаты, а в 1907 году поступил в местный методистский колледж. Он отказался от своих изначальных мечтаний о противостоянии современному индустриальному обществу, но влияние этого процесса на образование он будет изучать на протяжении большей части своей карьеры[357].

К тому времени, когда Каунтс поступил в аспирантуру в Чикагском университете, Дьюи уже почти десять лет там не работал; его сменил ученый, интересы которого весьма существенно отличались от прогрессивной педагогики Дьюи. Главной целью Дьюи было установить более тесные и взаимовыгодные отношения между школой и обществом. Но его преемник на должности руководителя образовательной программы Чарльз Хаббард Джадд сосредоточился в первую очередь на создании «науки об образовании» и обеспечении профессиональных границ исследований в области образования [Lagemann 2000: 66–70]. Профессионализм Джадда едва ли был единственным фактором, повлиявшим на Каунтса, который с удовольствием посещал курсы, предложенные выдающейся группой ученых в сфере общественных наук Чикагского университета, в том числе политологом Чарльзом Мерриамом и социологами Робертом Парком, Уильямом И. Томасом и Альбионом Смоллом. Чтобы избежать внимания Джада к профессиональным стандартам, Каунтс оторвался от традиций и в качестве второстепенной области своих интересов выбрал социологию – и в конечном итоге у него было даже больше курсов по второстепенной специальности, чем по