Череп епископа - Александр Прозоров

Дворянин умчался вперед, а серв начал поворачивать оглобли в указанном направлении.

Вскоре на фоне далекой стены леса стали прорисовываться высокие каменные стены с выступающими вперед башнями, костры перед ними. Донесся далекий гром, с земли перед городом поднялось сизое облако и полетело в чистое морозное небо. Прослав почувствовал, как по спине побежали мурашки: попасть на войну, где метают стрелы и рубят головы, ему никак не хотелось. Однако и деваться было некуда, поэтому он кинул концы вожжей на сани, прошел вперед, взял кобылку под уздцы и покорно, как топающий к мяснику телок, двинулся дальше.

Впереди опять бухнуло: на этот раз облака дыма поднялись не только с земли, но и оторвались от башен — все снова надолго затихло. Вокруг костров, подставляя теплу кажущиеся совсем тоненькими ножки в суконных чулках, и красные от мороза ладони, сидели солдаты в железных кирасах и касках, неподалеку еще несколько рубили топорами на куски большую коровью тушу. Прослав завернул было к этому лагерю, заранее ломая шапку, но один из солдат указующе махнул в сторону крепости.

Серв, неуверенно оглянувшись на едущих позади соседей, двинулся дальше, и шагов через сто наткнулся на вырытую поперек дороги глубокую канаву. Пока он раздумывал, куда двигаться дальше, по траншее подбежал разгоряченный воин, вылез наружу, заглянул в сани и одобрительно похлопал Прослава по плечу. Потом принялся выкидывать ядра прямо на снег. Серв, после короткого колебания, укрыл лошадь попоной и начал ему помогать. Потом подошли Борислав с Харитоном, и работа пошла еще быстрее.

Где-то за час они разгрузились и двинулись вдоль берега в указанном дворянином направлении, в деревню. Позади опять громыхнуло. Прослав передернул плечами и поправил на голове шапку. Ему подумалось, что войну он представлял себе несколько иначе.

Подъезжая к разгромленному селению, они наткнулись на дворянина, встретившего их на озере.

— Уже обернулись? — удивился он появлению маленького обоза. — Ладно, к крайнему дому поезжайте, там сено есть. Утром, пока господин епископ своему начетнику письмо не передаст, никуда не отправляйтесь!

Сервы, опасливо косясь на бродящих вокруг кнехтов, тронулись к указанному месту, остановились у припорошенной снегом копенки и, пользуясь дармовщиной, принялись щедро пересыпать сеном сани и кидать охапки перед мордами лошадей.

— Жили же люди, — покачал головой Харитон, прихлопывая уложенное на розвальни сено, — траву косили, двор держали, дома богатые отстроили. Всю жизнь трудились. И вот поди же ты, всего разом лишились, да сами еще живы ли, неизвестно.

— Да, — согласился Бронислав. — Все в руках Господних. Старайся, не старайся, а коли Бог захочет, все одно в нищете и голоде помрешь.

— Эй, рабы, — окликнул их пожилой кнехт, и кинул двух промороженных неощипанных гусей. — Это вам на сегодня и на утро. Завтра раненых в монастырь повезете. Смотрите, чтобы до вечера в Кадавер доставили! А то из-под земли достану! Зерно лошадям можете вон из того амбара брать, господин рыцарь приказал давать, сколько захотите.

Мужики оживились. Поесть гусятинки им не каждый месяц удавалось, а тут — сразу два! Да еще лошадок можно подкормить вдосталь! Они устремились к отдельно стоящему срубу без окон, и принялись набивать торбы, относить их к саням, снова возвращаясь к амбару наполняя все имеющиеся емкости.

— Запарить надо бы на утро, — громко приговаривал Прослав: так, чтобы слышал скучающий неподалеку караульный. Но пришедшему на чужую землю кнехту было глубоко наплевать, сколько хлеба отсыплют себе суетящиеся рабы.

Наконец соседи угомонились — больше золотистую рожь прятать было некуда. Посовещавшись, они разделились натрое: Прослав остался ощипывать птиц, Харитон отправился искать какую-нибудь бадью, чтобы напоить лошадей, а Бронислав, сунув топор за пояс, двинул в лес за дровами. Здесь им никто не запрещал рубить любые деревья на свой выбор и делать с ними все, что только заблагорассудится.

К сумеркам, до отвала объевшись жареной гусятины, сервы разлеглись по своим саням, утонув в свежем сене и подложив под головы набитые рожью мешки. Теперь война уже не казалась им столь страшным делом. Рядом довольно фыркали укрытые теплыми попонами лошади.

Домчав до Ижоры, Никита словно в первый раз увидел вознесенный над куполом крест, свернул к нему, скинул лыжи и с разбега вломился в широкие двери часовни. На миг замер, поймал на себе недоуменные взгляды собравшихся здесь людей, потом гулко бухнулся на колени и неумело перекрестился:

— Прости меня, Господи!

На него опять с недоумением оглянулись, после чего стоящий у алтаря мужик, накинувший поверх овчинного полушубка широкие ленты фелони, начал негромко, с некоторой заунывностью петь, совершая замысловатые движения толстой зажженной свечой. Время от времени он осенял себя крестом и кланялся, а все присутствующие следовали его примеру. Хомяк, после короткого замешательства, начал вести себя как все, хотя с коленей так и не поднялся.

Служба длилась около получаса, после чего одетые в овчинные тулупы мужчины и упакованные во множество юбок женщины начали расходиться.

Священник аккуратно снял с себя ризу, многократно сложил, поцеловал, после чего осторожно уложив в резной деревянный ларец, прижал сверху крестом, закрыл шкатулку, осенил себя знамением и низко поклонился. И только после этого подошел к новому прихожанину:

— Рад видеть тебя, сын мой, — перекрестил священник Никиту. — Какая сила пробудило такое рвение в душе твоей, раз ты врываешься в часовню посреди богослужения и столь громко вызываешь к имени Божиему?

— Я, — запинаясь признал Хомяк, — я видел… Я такое видел! Скажите, кому свечу поставить надо, куда, чтобы от нечистой силы охранило?

— «И, сделав бич из веревок, выгнал из храма всех, также и овец и волов; и деньги у меновщиков рассыпал, а столы их опрокинул, — нараспев процитировал священник. — И сказал продающим голубей: возьмите это отсюда и дома Отца Моего не делайте домом торговли». Божье благословение не покупается за свечи или телячьи окорока, сын мой, ибо сие место есть храм Божий, а не место торговли. Чтобы обрести покровительство Его, вначале следует впустить Его в свое сердце.

— Да, да, я согласен, — суетливо закивал Хомяк.

— «И они тотчас, оставив лодку и отца своего, последовали за Ним», — кивнул священник, осеняя коленопреклоненного Никиту крестом. — Во имя Отца, и Сына, и Духа святого. Крещен ли ты, сын мой?

— Не знаю, — честно признал бывший чиновник. — Модно было это одно время, но времени как-то не нашлось. Разве что родители в детстве.