Лед и вода, вода и лед - Майгулль Аксельссон

Как жизнь?

Не очень.

Да знаю.

Ничего уже не прикалывает. Все превратилось в один долгий четверг.

Угу.

И ведь Томми прав, хоть я никогда и не признаюсь, что это слышал. Я ведь на самом деле не особо музыкален. Могу петь, но не умею слышать музыку так, как Томми. Не понимаю ее. Во всяком случае, так, как он.

Да. Только, может, в этом-то и фишка.

Как это?

Ты такой же, как те, кто слушает. Они ведь тоже не особенно музыкальны. Раз уж слушают вас. Тебя.

Да ладно!

И какая разница, музыкален ты или нет? Ты не поэтому в «Тайфунз».

Не сволочись!

Ты самый красивый во всей Швеции. Как написали в письме в редакцию «Векку-Ревю».

Точно. Ой бля.

Но Кэролайн так и не приехала. Несмотря на всю твою красоту.

А если бы она приехала, что-нибудь изменилось бы?

Нет. Вряд ли.

И ты ведь даже не тоскуешь по ней.

Неправда.

Правда. Просто хочется того, что не можешь получить. Как обычно.

О'кей. Я не тоскую по Кэролайн. Но я тоскую по совершенно обычной жизни. Чтобы в школу ходить. Книжку читать. Репетировать с «Мунлайтерз».

И этого не получится. Из школы ты ушел. А книжки… Давай, попробуй. Послушаем, что на это скажут ребята в автобусе и как тебе это понравится. А «Мунлайтерз», кстати, не хотят с тобой репетировать. Так они говорят, во всяком случае.

Знаю. Завидуют.

Не только. Дело, может, еще и в том, что…

Бьёрн мотнул головой, отмахиваясь от этого голоса, и вдавил окурок в недоеденную кашу. Он все-таки не шизик. Просто ему немного одиноко. Вздохнув, он окинул взглядом кухню. Устал он, вот что. Надо просто собраться, сделать глубокий вдох и, как обычно, вспомнить все то хорошее, что у него есть. У него же есть собственная квартира, ну, правда, однокомнатная, просто комната с встроенным душем и мини-кухней в задней части виллы Карла-Эрика, но все-таки собственная квартира, обставленная на собственные деньги. А у кого в Швеции есть собственная квартира в девятнадцать лет? Да почти ни у кого. Кроме того, у него есть банковский счет, которым управляет Биргер, и сумма эта растет с каждым исполнением и каждой проданной пластинкой. Скоро, это Биргер сам недавно сказал, Бьёрн сможет пять лет учиться, не беря студенческого кредита, и Бьёрн тогда кивнул в ответ и сказал, что это здорово, нет, не просто здорово. А потрясающе. Хотя на самом деле то была в некотором смысле ложь, он сам понял, едва сказав. Поскольку днем, когда он начнет учиться, должен стать день его провала, день, когда он признается себе и другим, что он больше не поп-икона. А что такое вчерашние поп-иконы? Это бывшие. И скоро он станет самым молодым бывшим на свете. Ведь движение вниз уже началось. Пока едва заметное, но он это видит. Совершенно отчетливо. Им уже никогда не занять первой строчки в «Десятке хитов». Через год «Тайфунз» закончатся. Останутся в прошлом. Станут воспоминанием.

Он уже знал ту двойственность, которую ощутит, когда тот день наступит. Не то чтобы он станет горевать, что больше не кумир. Наоборот. Он устал быть кумиром. Устал от глазеющих зевак. Устал от царапающей, раздирающей и лапающей толпы спятивших телок, от их визга и воя. Устал от хихикающих малолеток, что заливаются краской и чуть не падают в обморок от смущения, прося автограф, точно так же как устал трахаться с девицами, с которыми потом не о чем даже поговорить, девицами, которых он выбирал не только чтобы позлить Томми, но и потому, что был под кайфом от виски и косяков, от всего того, что по неписаному закону о кумирах должно потребляться ими после каждого выступления. Устал от фотографов, указывающих ему, как держать голову и под каким углом повернуть руки. Устал от всей этой херни.

С другой стороны, он боится позора. Позор может сломать его. Позор, что на него перестанут глазеть. Что фотографы повернутся в другую сторону. Что новые малолетки будут смотреть на него, не узнавая, а те, старшие девчонки, скривятся, услышав его имя. Бьёрн Хальгрен! Yesterday's news.[32] Позор, что ни одна, ни единая вменяемая девчонка не захочет переспать с бывшим, который даже выпускных экзаменов не сдал. Который может очутиться в вечерней школе вместе с телками, умудрившимися залететь в гимназии, и парой старых придурков, мечтавших об образовании, как о рае земном. Да, блин… Перспективка!

А Ева эта самая.

Бьёрн тряхнул головой и встал, взял тарелку с недоеденной кашей и стал убирать со стола. Эта Ева, естественно, исчезнет, когда его слава рассеется как дым, но тут на самом деле жалеть не о чем. Иногда он вообще ее побаивался, сам не понимая почему…

С чего вообще она вообразила себя его девушкой? Он что, сказал или сделал что-то такое, что позволило ей так считать? Нет. Конечно, он переспал с ней пару раз, еще в начале, сразу после того, как «Тайфунз» попали в английский рейтинг, а потом она просто прицепилась как репей. Встречала на вокзале, когда он поездом вернулся из Стокгольма, причем так и не сказала, как она узнала, что он приедет именно этим поездом. Звонила ему в гостиницы и пансионаты в далеком Норланде, и только смеялась в ответ, когда он спрашивал, откуда она знает, что он именно здесь. Не говоря уже о том вечере в феврале, когда она постучала в дверь его квартиры в Сольне, — в понедельник, а по понедельникам они как раз не играли. Когда он открыл, она стояла на пороге с абсолютно ничего не выражающим лицом и только в следующий миг расцвела белоснежной улыбкой и смеющимся голосом объяснила, что ей просто неудобно было не навестить его, раз уж она оказалась в Сольне. Ей надо кое-что закупить в магазине, но сейчас она два часа свободна. Можно войти?

У него ушло два месяца, чтобы выяснить, откуда у нее информация. Оказалось, секретарша Карла-Эрика раз в месяц посылала список всех планируемых гастролей «Тайфунз» с указанием забронированных гостиниц Инес с Биргером, и потом его вешали на доске для записок на кухне, так что маленькая сестренка Сюсанна, хотя по виду не такая уж и маленькая, легко могла переписать его и передать Еве. Если только Ева сама не заглядывала время от времени на эту кухню вместе с Сюсанной, быстренько списывая адреса и телефоны.

Но в то же время надо признать, что, видимо, он и сам поощрял ее. Отчасти. Ну, по крайней мере, не сказал напрямую, что она его больше не интересует, а ограничился тем, что промямлил что-то про «Бильджурнал» и Карла-Эрика и что, мол, он, Бьёрн, не может, не имеет права появляться на людях с девушкой, и она рассмеялась в ответ и сказала — пусть так, ведь главное — она знает то, что знает, — и это лишило его дара речи. Что такое она знает? Но вместо того, чтобы спросить, он привлек ее к себе и поцелуем заставил замолчать, а потом кинул очередную палку, причем втайне отомстил этой Еве, представляя, будто на ее месте — Кэролайн, вечная волшебная Кэролайн его мечты.

Он снял посудную тряпку с крана и провел по столу, потом замер и посмотрел в окно. Светило солнце, но было так безветренно и тихо, что распускающийся сад казался нарисованным. Ни малейшего движения. Ни пролетающей птицы. Ни ветерка в кроне березы. Ни одной бабочки, порхающей в напрасных поисках раскрывшегося цветка.

Он не знал, откуда вдруг взялся этот псалом у него в голове. Появился, и все.

— «Утро золотое, — запел он, — озарило дол…»

Он замолчал, улыбаясь сам себе, и повесил тряпку обратно на кран, потом снова сделал вдох и продолжил петь. «Божьей добротою…» И улыбнулся опять, себе и любимому псалму своего детства, улыбнулся, вспомнив, как в восемь лет поднял руку и сказал, что его, именно его он хочет спеть, когда учительница воскресной школы спросила, какой именно псалом дети предложили бы для утренней молитвы. Номер 521. И учительница улыбнулась и кивнула, а потом пошла и села за орган.

Как мучительно хотелось туда! Снова стать тем маленьким щуплым мальчиком, хоть он и знал, чего это будет стоить, потому что ничего не было просто и ясно уже в то время. Но все равно тянуло туда, к улыбающимся глазам Инес и успокаивающему ворчанию Биргера, к тому классу и щуплому мальчику, который никогда не мог понять, что думают другие мальчики… Он провел рукой по лицу, сморгнул. Что он о себе возомнил? Разве сейчас он понимает, что думают другие? Парни и девушки. Инес и Биргер. Ева и Сюсанна. Не говоря об Элси. Тут уж точно хрен чего поймешь. Как вообще устроен человек, сбежавший от собственного ребенка?

Элси перестала для него существовать с тех пор, как они вернулись из Лондона. Все его детские мечты увяли и исчезли. Оттого, что она просто находилась рядом, расхаживала по этому дому, ела с ним за одним столом, сбегала с чердака в халате, она словно уменьшилась в его глазах. И ей было наплевать на него, это ясно, она только сидела за этим обеденным столом и улыбалась своей бледной улыбкой, не говоря ни слова. Никогда не спрашивала, как он себя чувствует или как у него вообще жизнь. Ни разу не зашла к нему в комнату и не присела на край кровати поговорить. Ни разу не предложила как-нибудь вдвоем, только мама и сын, отправиться на пароме в Копенгаген — просто погулять, как обычные люди, и чтобы сразу не набежала бы толпа визжащих телок. Никогда не просила разрешения зайти к нему в Сольне и, естественно, ни разу не позвала к себе в новую квартиру. Только скользила вокруг бесплотным улыбающимся привидением, тенью, которая могла бы кое-что объяснить, но не сказавшая ни слова о том, что правда важно. Как? Например. Кто? И почему? Главное — почему.