Ничейная земля - Илья Бушмин

— Привет, — плача, проговорила она.

— Катя… — Поляков с трудом фокусировал на ней взгляд. — Как ты… Как ты здесь…?

— Мне сказали, что ты начал приходить в себя. В бреду ты звал меня. Разрешили посидеть с тобой в порядке исключения. Все хорошо, Сереж.

— Ты жива, — пробормотал он.

— Конечно. И ты жив. Мы живы.

«Живы», — мысленно повторил Поляков, пытаясь осознать эту короткую мысль во всей ослепительной красе. И снова провалился в забытье.

Поляков по-настоящему проснулся через двое суток, все это время то выныривая из призрачного мира, то снова окунаясь в него с головой. Открыв глаза, Поляков скосил глаза к окну и увидел ветки колышущегося за окном дерева, в которых играл солнечный свет. Он долго и неотрывно смотрел на окно, не в силах налюбоваться этим видением. За окном был солнечный день. Никакого дождя. Никакой грязи. Никаких низких душащих тебя за горло туч.

Вскоре был обход. Слабым и непослушным все еще языком Поляков поинтересовался у врача, что с ним. В ответ услышал, что он поступил в хирургическое отделение городской клинической больницы — то самое место, где находился прямо сейчас — полторы недели назад с проникающими ножевыми ранениями грудной клетки. Он потерял много крови и получил заражение. В течение трех суток его жизнь висела на волоске. Еще через три дня его перевели из реанимации в интенсивную терапию.

Катя пришла на следующий день. Поляков с нетерпением ждал ее. Слабо улыбнулся, когда она, запыхавшаяся после бега по лестницам, в накинутом на плечи белом халате, опустилась на стул напротив.

— Как ты?

— Как я здесь оказался? — кивнув в качестве ответа, спросил Поляков.

— Я вызвала «скорую». Мы с фельдшером тащили тебя волоком через эти дебри до машины неотложки, потому что она не могла проехать.

— Что с ним?

— С кем?

— С ним, — со значением повторил Поляков.

Катя поколебалась.

— Его больше нет. Забыть, как страшный сон, вот что я предлагаю сделать.

Катя говорила бодро. Несмотря на то, что голова Полякова соображала очень туго, он видел, что она пытается его провести.

— Ты это сделала? — Катя не ответила, но Поляков догадался, что в данном случае это и был ответ. — Следствие? Гапонов? Они убедились, что это он?

Катя вздохнула.

— Да, убедились, — тихо, чтобы не тревожить других больных в палате, откликнулась она. — Но официальная версия не изменилась. Они на всю страну протрубили, что Кирилл был маньяком. Историю с его братом стараются замять.

— Как? Все те вещи… Вещи убитых девчонок… Как можно замять это?

— Фотографии барака обошли все газеты, — поколебавшись, сообщила Катя. — Официально это логово Кирилла Фокина. Со всеми вещдоками, доказывающими, что это именно он убивал девушек. Остальное никого не интересует. Это уже политика.

— Суки, — прошептал Поляков.

— Какая разница, Сергей. Пусть пишут в газетах, что хотят. Мы с тобой знаем правду. Остальное неважно. Его больше нет. Все кончено.

Поляков мысленно повторил ее слова, пытаясь свыкнуться с этой мыслью. Половина его жизни прошла в ожидании встречи с тем, кого больше нет. Он ждал не напрасно. И пусть он пострадал, но история закончилась.

— Хорошо, — неуверенно сказал Поляков.

Катя смотрела ему в глаза, пытаясь понять, что на душе у Полякова.

— О чем думаешь?

— Пытаюсь понять, как жить дальше.

— Есть мысли? Пойдешь назад в ППС?

— Только не это, — Поляков покачал головой, и тут же пожалел об опрометчивом поступке. В ушах тут же зазвенело, а глаза застлал туман. Но через несколько секунд покоя все прошло. — Я никогда не вернусь в полицию. Знаешь… я ведь так и не стал частью этой системы. Она не для меня. Я просто носил год за годом погоны, потому что ждал своего часа. И вот он наступил. И теперь все кончено. Никакой полиции. Я хочу жить обычной жизнью обычного человека.

— Как все? — улыбнулась Катя.

— Как все. Переживать из-за погоды. Смотреть новости. Ругать политиков и курс доллара. Радоваться солнцу. Пить чай с лимоном. Летом выбираться на природу… Все эти вещи прошли мимо меня. Сейчас самое время попробовать, каково это — жить. Тебе, кстати, тоже стоит попробовать.

— Наверное, — не стала спорить Катя.

Поляков посмотрел на ее лицо. Он вспоминал Катю девочкой, робкой выпускницей школы, которая всегда так странно смотрела на него и краснела, когда это замечали другие. Он вспомнил ее лицо, перекошенное от шока и рыданий, когда она 18 лет назад стояла на кладбище и с ней впервые случилось то, что преследовало бедолагу все ее жизнь. Точно такое же лицо у нее было совсем недавно — в Яме, после той бойни. Поляков поднял руку и раскрыл ладонь. Катя подхватила ее. Почувствовав ее пальцы, Поляков чуть сжал их.

— Можем попробовать вместе, — проговорил он. — Может, это звучит странно… Но мы с тобой в одной лодке. Хотим мы этого или нет.

Поляков увидел, как задрожала ее губа. Катя поспешно закусила ее. В уголках глаз Кати блеснули слезы. Шмыгая носом, она улыбнулась и кивнула.

— Стоит попробовать, — сказала она, а потом прижалась лицом к его руке, исхудавшей за проведенное в больнице время. И Поляков почувствовал влажные капли на тыльной стороне ладони.

Катя провела у кровати раненого Полякова почти час. И большую часть этого времени ревела, как дура, не в силах остановиться. Но она не стыдилась. Наоборот — на сердце было легко. Так легко, что хотелось дышать полной грудью и улыбаться солнцу. Чувство было совершенно незнакомым. Если подумать, то последний раз она испытывала нечто подобное когда-то давно. В прошлой жизни. Когда она бегала по улочкам родной Ямы с хохочущей сестрой и верила, что впереди все будет хорошо.

Говорят, ничего в жизни не бывает зря. Если мы что-то пережили или испытали — значит, в этом событии был какой-то смысл. Когда-нибудь все узоры сложатся в одну картинку, и все станет простым и понятным.

Сейчас Катя знала, что все это — полная чушь.

«Говорят…». Кто говорит? Люди говорят всегда. Строят догадки и версии, чтобы унять страх перед простирающейся впереди неизвестностью. Когда первобытный человек при виде молнии придумал бога, который бы все объяснял — он не стал ни на шаг ближе к пониманию природы этой молнии. Он лишь придумал что-то, с чем ему будет легче сталкиваться с суровой реальностью. Обжег первый кирпичик для постройки замка из песка, в котором не так страшно жить.

Катя вышла из дверей хирургического отделения. Площадка перед больничным корпусом была утыкана скамейками и клумбами, в которых благоухали яркие цветы. Они тянули свои стебли и лепестки к теплому августовскому солнцу, под занавес лета наконец-то пробившемуся к людям сквозь толщу туч. Только сейчас Катя поняла, как же ей не хватало солнца.

Щурясь, Катя нацепила на лицо солнцезащитные очки и двинулась к видневшемуся впереди забору, за которым ее ждала машина.

Когда с человеком случается беда, он в сердцах восклицает: «Почему я? Почему это случилось со мной?». «У кого мы спрашиваем?», — размышляла Катя. У мира, у других людей? Или у бога, в какого бы бога мы не верили? А вдруг всем — и людям, и миру, и даже богу — наплевать?

Почему я… Человек в шоке, потому что нас всех так воспитывали. С малых лет гладили по голове и ласково повторяли, что все будет хорошо. «Вот вырастешь большая-пребольшая, красивая и сильная. Встретишь принца, и все у вас будет лучше всех». И человек верит этим словам, за которыми никогда не было ничего, кроме голых надежд. Но мы так устроены. Нам нужны иллюзии безопасности. А когда они разбиваются вдребезги, мы в слезах кричим: «Почему я?». Злимся, что вселенная так несправедливо обошлась с нами. И в своем горе забываем о том, что творится вокруг. Болезни, криминал, аварии и стихия уносят миллионы людей безвозвратно. И каждый из них имел полное право перед смертью в бессилии прокричать, глядя в бездонное небо: «Почему я?!».

Ответа нет и никогда не было. Потому что неверен сам вопрос.

Жизнь непредсказуема. За это одни ее любят, другие до одури боятся. Никогда не знаешь, что ждет тебя за поворотом. Это может быть сладкий миг счастья. А может быть холодная смерть. В любой миг.

Только сейчас Катя поняла, что там, на кладбище, пытался донести до нее Поляков.

Если переживать из-за следующего поворота, за которым тебя подстерегает неизвестность, и бесконечно оплакивать поворот предыдущий, можно не заметить самой дороги. Имя которой — Жизнь.

Катя села за руль своей зеленой малолитражки. Ее взгляд упал на блокнот, видневшийся на панели приборов. Ее вечная шпаргалка. Глядя на потертую корочку блокнота, Катя только сейчас осознала, что шпаргалка была ей уже не нужна. Она больше не работала в Следственном Комитете. Она просто жила. Или училась жить. Все зависит, с какой стороны посмотреть.