Дневник отчаяшегося - Фридрих Рек-Маллечевен

в той же мере отражение своего времени, в какой — отражение своего автора. Порой даже в бóльшей. Поэтому прежде всего об авторе.

Баварец

Рек-Маллечевен — баварец (хотя и родился в Мазурии, Восточная Пруссия, в семье прусского политика, а его мать была австрийкой). До мозга костей. Отсюда его ненависть к Пруссии, пруссакам, к объединенной пруссаками Германии, превращенной в агрессивный, вооруженный до зубов рейх. Стоит заметить, что, когда после разгрома Франции Бисмарк приступил к созданию объединенной кайзеровской Германии, дольше всего ему пришлось уговаривать отказаться от независимого политического существования короля Баварии, эксцентричного поклонника вагнеровской музыки, впоследствии признанного сумасшедшим Людвига II Виттельсбаха. В немалой степени эти долгие уговоры короля-эксцентрика повлияли на то, что южнонемецкие королевства и княжества, войдя в состав германской империи, формально остались и королевствами, и княжествами. В ходе этих уговоров «безумный Виттельсбах» выторговал у Бисмарка не только завидную денежную компенсацию, но и сохранение баварской армии, что, разумеется, заставляет усомниться в безумии Виттельсбаха.

Вернемся к баварцу Реку-Маллечевену. Его ненависть к Пруссии доходит до того, что он с готовностью отрицает несомненные кинематографические достижения берлинской киностудии «УФА». Не приемлет Берлин во всех его проявлениях. (Тем подтверждая афоризм Льва Троцкого: «Кто не любит Берлин, тот не любит XX столетие». XX столетие Рек-Маллечевен тоже не любит. И очень сильно.) Его ненависть к пруссакам не позволяет ему отдать должное прусским офицерам-аристократам, которые чуть было не взорвали Гитлера в его бункере летом 1944-го. Для Река-Маллечевена это трусы, которые сначала привели Гитлера к власти, а потом, когда подгорать стало, решили от бесноватого маньяка избавиться.

Для Река-Маллечевена нацизм — прямое продолжение агрессивного пруссачества, исказившего облик германского народа («великого народа поэтов и мыслителей», Бульвер-Литтон). Это так и не так. У нацизма (как и у всякой не социальной, но антропологической катастрофы) было много источников. Любой прусский антинацист, будь то казненный граф фон Шуленбург или эмигрант Себастьян Хафнер, услышав обвинение их малой родины, Пруссии, в соприродном ей нацизме из уст (из-под пера) баварца, пожали бы плечами: «Гитлер служил в баварской армии. В Мюнхене из маленькой антисемитской Немецкой рабочей партии создал мощную Национал-социалистическую рабочую партию Германии. В Мюнхене организовал первую попытку захвата власти (Пивной путч 1923 года). В Мюнхене и Баварии вокруг него сложился круг преданных почитателей — от дочки композитора Вагнера до композитора Ганса Пфитцнера. Бавария — родина нацизма. Выходит так, что…»

На это у Река-Маллечевена есть что возразить. Немало мест в его дневнике этим возражениям (на гипотетическое обеление Пруссии от врожденного ей нацизма) и посвящено. Не будем длить этот бесплодный спор. Правы и пруссаки, и баварцы. И Пруссия, и Бавария (как и вся Германия в целом) несут ответственность за антропологическую катастрофу ХХ века — немецкий нацизм. Свободны от этой ответственности отдельные немцы (баварцы или пруссаки), кто так или иначе, но сопротивлялись озверению нации, будь то баварцы Софи Шолль и Рек-Маллечевен, будь то пруссаки фон Штауффенберг и Хафнер или саксонцы Гёрделлер и Нимёллер.

Повторим: Рек-Маллечевен — баварец, влюбленный в свою родину, в свой родной город Мюнхен, и потому еще так ненавидящий нацистов, превращающих Баварию и Мюнхен в помойку для безнаказанного, безответственного, малообразованного хулиганья.

Аристократ

Рек-Маллечевен — прирожденный аристократ. Настоящий аристократ. Хорошее воспитание, великолепные манеры, развитый вкус, вежливая, красивая литературная (даже если она устная) речь впитаны им с молоком матери, вколочены дивизиями гувернанток, гувернеров и домашних учителей. Нацисты отвратительны ему своей грубостью, жлобством, низкопробными шутками (он с великолепной точностью определяет стиль их пропаганды и публицистики: «сутенерский язык»), своим зашкаливающе дурным вкусом. В каком-то смысле он мог бы перефразировать шутку Абрама Терца: «У меня с нацистами эстетические разногласия».

Если бы Рек-Маллечевен знал определение фашизма, данное этому явлению американским драматургом Артуром Миллером в пьесе «Это случилось в Виши»: «Фашизм — это хамство. Это целый океан взбунтовавшегося хамства», — он бы согласился с этим определением. Однако наибольшее омерзение вызывает у Река-Маллечевена то, что эти хамы, эти жлобы, этот подворотничный плебс всерьез воображают себя элитой. Строят дворцы (в стиле «цыганского барокко»), окружают себя слугами, выдумывают себе родословные. Рассказывают о возрождении славы древней рыцарской Германии. Претендуют на то место, которое он (Рек-Маллечевен) занимает по праву. И не только по праву происхождения.

Рек-Маллечевен вполне может согласиться на простонародную грубость крестьянина или пролетария. (Впрочем, настоящие крестьяне и настоящие пролетарии не так уж часто бывают грубы.) Для его дворянского сознания грубость тех, кто принадлежит к другому классу, другому сословию, нормальна, естественна. Но пошлость, грубость тех, кто претендует на звание дворян, рыцарей, аристократов, для него невыносима.

Прирожденный аристократизм Река-Маллечевена, его принадлежность к кругам элиты важны еще вот в каком отношении. Ноябрьская революция 1918–1919 годов в Германии была одной из самых парадоксальных революций в истории. Эта революция кардинально изменила общественно-политический строй, фактически оставив старую элиту (чем подготовила свое оттянутое во времени поражение, куда более горькое, чем разгром Парижской коммуны). Даже в этом отношении нацистский переворот («революция отвратительного вида», Ю. Тынянов) был радикальнее. Одна часть элиты кайзеровской Германии и Веймарской республики — евреи и люди явных откровенных демократических и либеральных убеждений — была изъята бесповоротно. Другая часть — консерваторы или аполитичные специалисты — так и оставалась элитой. До поры до времени. Для каждой из оставшихся элит время конца было разное: для кого 37-й, для кого 39-й, для кого 41-й, для кого 44-й.

До этих времен Рек-Маллечевен, вхожий в круги элиты, был весьма информирован. Отправленный в отставку бывший министр финансов (финансовый гений Веймарской республики и нацистского рейха до 1941 года) Яльмар Шахт не держал язык за зубами, когда беседовал со своим другом, Реком-Маллечевеном. Сестра нациста первого призыва (эмигрировавшего в 1937 году в США — даже ему стало невыносимо в рейхе) Ганфтштенгля, Эрна, рассказывала Реку-Маллечевену об обстоятельствах ареста Гитлера после провала Пивного путча. (Гитлер скрывался от ареста в доме Ганфтштенглей.)

Рек-Маллечевен был весьма информирован относительно элиты и кайзеровской Германии, и Веймарской республики, и даже Третьего рейха. Эта его информированность позволяет пролить свет на обстоятельства прихода Гитлера к власти. Разумеется, в то, что записывает Рек-Маллечевен со слов не названного им собеседника, трудно поверить. Но поверить в это можно. Я — по крайней мере — поверил. Это настолько важный эпизод и дневника, и истории Германии, что я рискну пересказать его с собственными пояснениями.

Отступление

Решение рейхспрезидента Веймарской республики Пауля фон Гинденбурга (1848–1934) назначить Гитлера канцлером (то есть главой правительства) выглядит странным. Не менее странным выглядит то,