Парк юрского периода - Майкл Крайтон

— А как мы обнаружим гнезда?

— В этом, — сказал Грант, — я думаю, нам поможет компьютер.

— Можно, мы поедем домой? — спросила Лекси. — Я хочу есть!

— Да, поехали, — улыбнулся ей Грант. — Ты была очень терпеливой девочкой.

— Через двадцать минут ты сможешь покушать, — сказал Эд Реджис и пошел к электромобилям.

— А я немного задержусь, — заявила Элли, — и сфотографирую стегозавра фотоаппаратом доктора Хардинга. К завтрашнему дню волдыри на языке исчезнут.

— Я тоже хочу назад, — сказал Грант. — Так что поеду с детьми.

— И я, — подхватил Малкольм.

— А я, пожалуй, останусь, — решил Дженнаро. — Мы с доктором Сэттлер вернемся вместе с Хардингом на его «джипе».

— Ну и отлично! Пошли! Они двинулись к машинам. Внезапно Малкольм спросил:

— Как вы думаете, почему наш юрист решил остаться?

Грант пожал плечами:

— Очевидно, это связано с доктором Сэттлер.

— Правда? Вы думаете, он на нее глаз положил?

— Все это уже не раз бывало, — откликнулся Грант. Когда они подошли к электромобилям, Тим заявил:

— На этот раз я поеду в первой машине, вместе с доктором Грантом.

— Увы, но нам с доктором Грантом нужно поговорить, — возразил Малкольм.

— Я буду тихонько сидеть и слушать. Не пророню ни словечка! — пообещал Тим.

— У нас сугубо личный разговор, — продолжал упираться Малкольм, — Знаешь что, Тим? — предложил Эд Релжис. — А пускай они сами сядут во вторую машину. А мы поедем в первой, и ты сможешь надеть очки ночного видения. Ты когда-нибудь надевал очки ночного видения, Тим? Они очень чувствительные, ты сможешь видеть в них в темноте.

— Отлично! — воскликнул Тим и побежал к первой машине.

— Эй! — крикнула Лекси. — Я тоже хочу такие очки.

— Нет, — отрезал Тим.

— Это нечестно! Нечестно! Тебе всегда все достается, Тимми!

Эд Реджис посмотрел им вслед и сказал Гранту:

— Так… можно себе представить, что меня ждет по дороге домой.

Грант и Малкольм сели во вторую машину. На ветровое стекло упало несколько дождевых капель.

— Поехали, — сказал Эд Реджис. — Я тоже не прочь пообедать. И выпить банановый дайкири. Как, по-вашему, друзья? Выпить дайкири — хорошая мысль?

Эд постучал по металлической обшивке машины.

— Ладно, увидимся на месте, — сказал он и, подбежав к первой машине, прыгнул внутрь, На панели замигала красная лампочка. Раздалось негромкое жужжание — так обычно жужжит электричество, — и машина двинулась вперед.

Малкольм, сидевший в машине, которая ехала в постепенно сгущающихся сумерках, как-то странно притих. Грант сказал:

— Вы должны чувствовать себя победителем. Ваша теория верна.

— Вообще-то если я что-то и ощущаю сейчас, то только ужас. Мне кажется, мы подошли к очень опасному рубежу.

— Почему?

— Так мне подсказывает интуиция.

— Разве математики доверяют интуиции?

— Целиком и полностью. Интуиция играет огромную роль. Как раз сейчас я думал о фракталах, — сказал Малкольм. — Вы знаете, что такое фракталы?

Грант отрицательно покачал головой:

— Нет, не знаю.

— Фракталы — это раздел геометрии, его придумал человек по фамилии Мандельброт. В отличие от обыкновенной Эвклидовой геометрии, которую все проходят в школе, она рассматривает квадраты, кубы, сферы и тому подобное. Фрактальная геометрия пытается описывать реальные предметы из окружающего нас мира. Горы и облака имеют фрактальные очертания. Так что фракталы связаны с реальностью. Хоть каким-то образом.

Ну так вот… Мандельброт обнаружил одну поразительную закономерность: в разном масштабе многие вещи выглядят практически одинаково.

— Б разном масштабе? — переспросил Грант.

— Например, — принялся объяснять Малкольм, — если посмотреть на большую гору издалека, вы увидите весьма характерный контур. Подойдя ближе и внимательно рассмотрев самую верхушку большой горы, вы убедитесь, что она имеет ту же форму, что и вся гора целиком. Если же пойти дальше и продолжать уменьшать масштаб, то все равно окажется, что даже самый маленький осколочек скалы, который можно разглядеть только под микроскопом, и тот обладает теми же фрактальными очертаниями, что и большая гора.

— Честно говоря, не понимаю, почему вас это беспокоит, — сказал Грант.

Он зевнул. Пахло серными вулканическими испарениями. Они приближались к участку дороги, тянувшемуся вдоль побережья, — в этом месте из машины были видны пляж и океан.

— Это целое мировоззрение, — сказал Малкольм. — Мандельброт открыл, что большое повторяет себя в малом. И это касается не только предметов, но и событий.

— Событий?

— Взять хотя бы цены на хлопок, — пояснил Малкольм. — У нас есть достоверные данные о ценах на хлопок за последние сто лет, даже больше. Если вы внимательно изучите колебания цен, то увидите, что график ценовых колебаний в течение дня ничем существенным не отличается от графика колебаний за неделю, или за год, или за десять лет… И так во всем. День — это уменьшенное повторение всей нашей жизни. Вы хватаетесь за одно дело, но в результате делаете что-то совсем другое, планируете куда-то поехать, но вам так и не удается там побывать… А в конце вашей жизни оказывается, что все ваше существование было совершенно случайно. И вся ваша жизнь, в сущности, носит отпечаток такой же суетливости.

— Я думаю, это всего лишь один из способов смотреть на вещи, — сказал Грант.

— Нет, — покачал головой Малкольм. — Это единственный способ. По крайней мере только он приближает нас к реальности. Понимаете, концепция подобий подразумевает и представление о повторяемости признаков и о цикличности событий, а это означает, что будущее предсказать невозможно. Все может измениться внезапно, безо всякого предупреждения.

— Ну, хорошо…

— Однако мы себя успокаиваем, тешим иллюзиями, будто внезапные, крутые перемены — это нечто из ряда вон выходящее. Например, несчастный случай… скажем, автомобильная катастрофа. Или то, что нам неподвластно… допустим, неизлечимая болезнь. Мы не воспринимаем резкие, коренные, иррациональные перемены как неотъемлемую часть нашего существования. И тем не менее это так. Теория хаоса учит нас, — назидательно произнес Малкольм, — что линейности, которую мы приписываем буквально всему — от физики до литературы, — просто не существует. Линейность характерна для искусственного, искаженного восприятия мира. Реальная жизнь отнюдь не представляет собой цепочку внутренне связанных событий, которые происходят в строгой последовательности, одно за другим, и напоминают бусинки, нанизанные на нитку. Жизнь — это великое множество столкновений, и какое-то одно событие способно совершенно непредсказуемым, порой даже роковым образом изменить ход последующих.