Гаяна - Петроний Аматуни

Кто-то крикнул: «Пожар!» Показались языки пламени, и люди рассыпались, точно шарики ртути из разбитого термометра. Паника передалась животным. Клетки затрещали под их ударами. В довершение всего погас свет. Все бежали по узким проходам сломя голову. Крики, стоны, призывы о помощи, рев животных, запах гари, дым…

Фери схватил шланг и стал гасить пламя водой. Увидев Боба, он крикнул:

— Зовите Меджитта! Чар на воле!

Боб увидел человека, пробежавшего мимо него. Это и был всесильный укротитель. «Чудо природы» скрылся за кулисы…

Боб сжал кулаки и кинулся за ним: оставить всех в такую опасную минуту!.. Но Хоутон ошибся: Меджитт скоро возвратился со щитом и кинжалом в руках. Что это? К чему декоративные доспехи в такую минуту?

— Назад! — закричал Меджитт и направил на зверя острие кинжала.

Лев ударил Хоутона хвостом и… отступил.

С помощью пожарных огонь был потушен, Чар водворен Меджиттом на место, и энергичные санитары принялись растаскивать раненых.

В числе наиболее пострадавших оказался и администратор Карл Фери: он до конца сохранил присутствие духа и руководил людьми. Лишь в последнюю минуту Фери потерял сознание, так велико, видимо, было нервное напряжение, выпавшее сегодня на его долю.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

В Голубом океане

Утро… Во всем необычное для меня. Я сижу на палубе «Ильи Муромца» в удобном кресле. От могучего потока воздуха, который несется мне навстречу со скоростью пятьсот километров в час, меня защищает со всех сторон прозрачный плексиглас. Подо мной — снежные шапки кучевых облаков, в разрывах-окнах я с высоты десяти тысяч метров вижу темно-зеленые пятна — Сибирь. Над головой мелькают тридцатиметровые лопасти ротора. Они, как пушинку, несут четыреста пятьдесят тонн…

Где-то за спиной — несмолкаемый, негромкий гул: это работает мощная фабрика сжатого воздуха. Он устремляется в трубы, расположенные в каждой из четырех лопастей ротора, и с огромной скоростью вырывается на волю в самом конце узкой консоли, создавая реактивную тягу. На борту «Ильи Муромца» мы находимся во власти электричества, сжатого воздуха и радио. Конструктивно все упрощено, насколько возможно: нет громоздких редукторов, валов и шестерен передач, обязательных для обычных вертолетов. И в этой простоте — залог безопасности полета.

Утро… Во всем необычное для меня.

Я уснул на земле, на древней старушке Земле, исхоженной человеком за многие тысячелетия. Проснулся же в Голубом океане, в необъятной стране, древней, как мир.

В этой стране есть свои невидимые горные хребты и спокойные долины; великие течения опоясывают ее по экватору; стремительные реки несутся в различных направлениях, легко меняя русла, не считаясь с границами земных государств. Миллионотонные облачные Джомолунгмы величественно повисли над земными океанами и континентами.

Эту гордую и дикую страну вначале завоевывали птицы и крылатые насекомые ценой бесчисленных жертв, приспосабливаясь к ней и подчиняясь ее жестким законам.

В этой стране обитали боги древних людей. Им можно было позавидовать — так запросто они перешагнули заветную границу, так основательно освоились на новом месте, так быстро научились вмешиваться в дела людские, грозя вольнодумцам громами и молниями, разрушая города штормами и смерчами. Они шутя топили суда, засыпали снегом целые селения, смывали урожаи ливнями. Смельчаки бросили вызов властителям неба. Они делали себе крылья из птичьих перьев, из железа, из прозрачной слюды, из полотна. Они бросались навстречу ветрам с холмов и вершин сторожевых башен, со стен крепостных укреплений и монастырей, взлетали на ракетных креслах, воздушных змеях, на бычьих пузырях, наполненных дымом.

А теперь… В Голубом океане появились свои крылатые армии и «академии наук», свои воины и капитаны мирных воздушных кораблей. И ни на минуту никогда не обезлюдеет Голубой океан!

Мне знакомо его добродушное «сотрудничество», когда ласковый попутный ветер ускоряет полет. Мне знаком и яростный гнев горных ветров, когда они, как игрушку, швыряют над скалами машину. Я давно привык к нему и полюбил его, но я вечный романтик, оттого и сейчас чувство полета мне кажется самым прекрасным из всех чувств.

На палубу вышел Василий Иванович Гирис, биолог. Это была моя первая встреча с ним. Накануне он прибыл на вертолет последним и сразу направился в свою каюту. Небольшого роста, «щуплэнький», как сказал о нем радист Петренко, Василий Иванович оказался самым серьезным и неразговорчивым из нас. Сейчас он прохаживался вдоль борта, не замечая меня, и я мог рассмотреть его.

Черты лица тонкие, нервные. Близорукие темные глаза щурятся за толстыми стеклами. Седые волосы аккуратно зачесаны назад. Щеки впалые, а нос с горбинкой, удобной для очков, кажется пересаженным с другого лица, крупного и злого.

Наконец, обнаружив мое присутствие, он с хрипотцой произнес:

— С добрым утром.

Затем глянул вниз и не менее любезно сказал:

— Полипептид!..

Я тоже посмотрел вниз, но, кроме длинной цепочки барж, тянущейся за буксиром, ничего не приметил. А Василий Иванович вежливо кивнул и ушел. Лишь неделю спустя я случайно узнал, что биолог соизволил сравнить баржи с молекулой органического вещества, в которой аминокислоты соединены цепочкой, пептидной связью. Но тогда я не понял, в чем дело, и добрую четверть часа выглядывал за борт, выискивая загадочный полипептид. На это занятие я потратил бы целый день, если бы не Саша Перстенек.

— Любуетесь? — весело спросил он. Я приобрел в нем верного друга, после того как в Москве научил его приготовлять «армянский коктейль».

— Восемьдесят семь процентов наших впечатлений — зрительные, — продолжал Перстенек. — Подумать только, что из семидесяти лет человек двадцать три года спит, шесть лет проводит за едой…

— … и сорок один год разговаривает! — раздался веселый густой бас нашего радиста, Филиппа Петровича. — С добрым утром!

— Привет, Филя, — не смущаясь, ответил кок и как ни в чем не бывало продолжал: — Рекорд болтовни поставили сорокадевятилетняя мисс Мак-Коли, проговорившая без отдыха двадцать восемь часов и сорок четыре минуты. Тебе бы такую жену!

— А тебе вот эту погремушку… — Филипп Петрович так близко поднес к носу кока свой кулачище, что я поспешил изменить тему разговора.

— Откуда вы почерпнули все эти сведения, Саша? — опрометчиво спросил я (мои слова упали на благодатную почву, и мне пришлось терпеливо снимать обильный урожай).

— Однажды я застрял в Копенгагене недели на две… — удобно усевшись, начал Перстенек. — Времени свободного уйма, пива в городе — тоже. Как-то забрел я в таверну, гляжу — на этикетке пивной бутылки написано: «Семнадцатилетняя мисс Кэрби установила новый девичий рекорд сидения в корзине на мачте — 169 дней». На следующей бутылке я прочел: «Выпейте за здоровье святого Иосифа из Копереттино, покровителя межпланетных перелетов!» Здорово, думаю…