Жизнь, прожитая не зря - Игорь Бойков

Младшая хихикнула приглушённо, нервно.

— В-а-я-я, Аида! У меня жену так зовут.

— Вот я тебе и буду сегодня жену заменять.

Горцы засмеялись пошлой шутке, и Аида тоже загыгыкала своим низким голосом.

— Ну, давай. За знакомство, — сказал Гасан, плотоядно уставившись на её открывшуюся из-под балахона мясистую ляжку.

Все выпили. Хадижат шумно поперхнулась и быстро запихала в рот кусок сыра. Халил засмеялся:

— Пить ещё не умеешь.

— Зато она другое умеет, — встрял Гаджи. — Ведь умеешь, да?

Гасан, захмелевший слегка после двух стопок, прилёг на локоть и принялся неторопливо жевать кусок сушёного мяса.

Проститутки сняли свои платки. Волосы Хадижки оказались совсем чёрными, длинными и прямыми, а у Аиды — обрезанными у плеч и какими-то несвежими, сальными.

— Э, вы откуда? — спрашивали их наперебой захмелевшими голосами. — С какого селения?

— В Городе Ветров живу, сюда к родственникам приехала, — отвечала Аида, хрустя огурцом. — А вам не всё равно, из какого я села?

— Конечно, не всё равно. Вот у нас ни одной шлюхи нет в селении, — и лицо Гаджи сделалось надменным, ханжеским.

— Прямо-таки ни одной?

— Отвечаю, ни одной. Все девушки очень порядочные. Не веришь?

— Ага, как же. Поэтому нас сюда позвали, да? Вот и сидите тогда со своими порядочными.

— Э, такие вещи не говори. Расслабься, мы же шутим, — и Магомед-Расул хлопнул её широкой ладонью по спине. — Ну, ты водку пьёшь, я смотрю.

— Как умею, так и пью.

— Посмотрим, как ты ещё работать будешь.

— Э, мозги мне не делай. Я хорошо работаю. Ещё никто не жаловался. Это только мужчины-крохоборы иногда попадаются.

— В смысле — крохоборы?

— Отблагодарить от души не хотят.

— Э, ты кого крохоборами называешь? Э, ты, шалава!

— А чё у вас так несправедливо: если женщина этим занимается, то сразу — шлюха, а если мужчина к ней идёт, то это нормально, да? — энергично запротестовала Аида, подлив себе ещё водки.

— Ну, мы же мужчины, э! Сама понимать должна.

— Я просто спрашиваю.

— Просто кошки не… — хохотнул Гасан и ввернул матерное слово.

Все заржали снова.

— Э, Аида, а чего ты делать умеешь?

— А чё ты скажешь.

— Ва-я, да я тебе много чего скажу, — и Гаджи ухмыльнулся сально.

— А ты, Хадижка, тоже опытная, да? — спросил Магомед-Расул, подсев к ней ближе и положив руку на бедро.

Та, слегка набычившись, глянула на Аиду.

— Конечно, опытная, — ответила за неё та. — Отвечаю.

— За пачку чая! — передразнил захмелевший Гаджи.

Снова разлили и выпили. Пустая бутылка полетала под куст. Горцы чавкали сушёным мясом, яростно разгрызая его зубами и подолгу жуя жилистые волокна. Хрустели огурцами. Аида ела обильно и с жадностью, а Хадижка осторожно, словно боясь проглотить кость.

Горцы матерились, отпускали похабные шутки, сально щупали грязными, в чёрных разводах, пальцами женские тела, поблёскивая полудикими, разгорячёнными глазами.

— Э, Хадижка, а ты чего молчишь? Чё, нас не чувствуешь, да? — спрашивал Магомед-Расул, сопя в ухо младшей проститутке и продвигаясь рукой от её бедра к груди. — Подожди, сейчас конкретно почувствуешь…

— Ещё как почувствует, — подхватил Казимагомед, явно радуясь, что ему удалось ввернуть слово.

— Э, ты чего пьёшь так мало? — наседал на неё Халил.

— Да я вообще почти не пью. Не привыкла, — отговаривалась та.

Халил тут же плеснул водки в её чашку.

— Э, мозги не делай, — раздражённо бросил он. — Давай, пей всё до дна.

Та нехотя взяла её в руки, поглядела на сидящих вокруг неё охмелевших, распалённых от похоти мужчин, перевела взгляд на Аиду.

— Давай, Хадижка! — закричала та, хохотнув. — Покажи, что мы не хуже.

Горцы примолкли, уставившись на младшую девицу. Хадижка обвела диковатым, злым взглядом окружающих, решительно выдохнула, поднесла чашку к губам и, запрокинув голову, выпила ею всю целиком несколькими большими глотками.

Горцы заржали разом, и Аида загоготала вместе с ними, противно и грубо, по-мужски. Хадижка, быстро смахнув выступившие на глазах слёзы, дыхнула в рукав и поскорее сунула в рот кусок огурца. Мужчины кричали наперебой:

— Молодец, Хадижка!

— Вот это я понимаю!

— Пить — так пить!

Снова разлили водку, снова выпили. Халил вдруг отшвырнул в сторону недогрызенный кусок мяса, издал громкий рык и сгрёб в охапку младшую девицу. Остальные закричали, захохотали громко. Хадижка неловко попыталась отстраниться, инстинктивно отворачивая в сторону лицо. Но Халил, шумно дыша и скаля в пьяной гримасе кривые зубы, зарычал ещё громче:

— О-ба! Он-на! Куда, билад?! Куда!

— В-а-я-я, Халил! Ва-а-а-а! А-ба-бай! — ревели полупьяные горцы.

Халил повалил её на траву и грубой, колючей, словно орлиная лапа, ладонью с силой провёл по её ноге вверх от голени до бедра, задирая при этом балахон. Она не сопротивлялась. Лежала тихо, закрыв глаза и свернув голову набок.

Пьянка превратилась в оргию. Женщин отволокли в кусты, и лезли теперь туда все поочерёдно. Другие — уже пресыщенные, разморённые — сидели и лежали вокруг скатерти, непрестанно подкрепляясь водкой. Гасан превратился в ненасытного зверя. Он снова и снова продирался сквозь колючие узловатые ветки к распростёртым на земле потным голым женским телам. И даже выпитая им почти целая бутылка не могла свалить его с ног.

Солнце упало за гребень горы, и сумерки сгустились быстро. В воздухе посвежело.

На поляне копошились пьяные тела. Одни лежали на бурках, разостланных прямо на траве, другие сидели возле скатерти, на которой валялись погрызенные куски мяса и пустые бутылки. Из-за кустов всё ещё нёсся громкий рёв, пьяный грубый смех Аиды, грязная матерщина.

Гасан, отодвинувшись от исцарапанной в кровь Хадижки, приподнялся и, присев на корточки, почесал затылок. Внезапно он подумал о сыне, вспомнил, как они прощались сегодня утром, как он твёрдо обещал вернуться к ночи.

«Ведь Джабраил ещё никогда не пас один стадо так долго», — подумал Гасан. И в памяти вдруг всплыли недобро слова халиловского тоста.

«Пойдёшь на охоту — сын умрёт», — отдалось где-то внутри гулким эхом. И сразу сделалось неспокойно, засвербило, заскребло внутри. Горец хмельным, тяжёлым взглядом посмотрел в сторону деревьев, возле которых привязал коня.

— Чё стало? — спросила Хадижка, приподняв голову.

Гасан плюнул под ноги и повернулся к ней.

— Уже темно, — ответил он после паузы. — Назад пора ехать. Я не отсюда.

Хадижка, перевернувшись на живот и подперев голову ладонью, слегка усмехнулась. Блестящими глазами смотрела на Гасана прямо, и на её губах заиграла улыбка.

— Зачем тебе возвращаться, — протянула она. — Уже поздно. И темно. Тебя съедят волки.

— Какие, на хрен, волки! Тупые вещи не говори, — Гасан раздражённо взмахнул рукой. — Там сын один со стадом остался.

Хадижка, слегка прищурившись, смотрела на него в упор.

— Я пошутила. Твой сын, наверное, не маленький. Справится и один.

Чабан помолчал. Внимательно посмотрел сначала на проститутку, потом — на две недопитые бутылки водки. Ехать назад ему и правда совсем не хотелось.

«Ведь ему уже двенадцать. А без меня ничего не может. Даже баранов пасти как следует не научился. Я в его возрасте уже один вовсю стадо гонял», — мысли в голове Гасана шевелились с натугой.

Он поднял глаза.

— А тебе что, остальных мало? — спросил он после недолгого молчания и кивнул на кусты, из которых доносились пьяный гогот, крики, визг, ругань.

— Они слишком грубые.

— А я что, нежный, что ли? — удивился Гасан.

— Ты добрее, — Хадижка вдруг схватила его за руку и потянула к себе. — Оставайся, да.

— Я добрее?! — удивился он ещё сильнее, подаваясь вперёд.

— Ну, ты хоть не издевался, как тот, который меня водку пить заставил. Целый стакан. Меня чуть не вырвало.

— А чё, тебе не понравилось.

— Я не люблю водку.

— Не любишь? А что любишь?

— Пиво ещё могу выпить, а водку терпеть не могу. Она слишком крепкая и горькая.

Гасан помолчал, посмотрел на неё задумчиво.

— Чего, у неё в доме живёшь? — и он указал рукой в сторону кустов.

— Нет, в Городе Ветров. А сюда так приехала, на пару дней.

— А там чем занимаешься?

— Работаю, — ответила она коротко, с безразличием.

Чабан скривился насмешливо.

— В сауне работаешь, да?

Хадижка глянула на него пристально:

— Да, в сауне. «Орфей» называется, — и усмехнулась вдруг нагло, распутно. — Так что будешь в городе — приходи, отдохнём.

Гасан ещё раз вспомнил про сына, представил, как тот сидит, сейчас, наверное, на земле, возле костра, вслушивается нетерпеливо в ночную тьму, ожидая услышать топот конских копыт, отцовский голос.