Книга о друзьях (Book of Friends) - Генри Миллер

Она сидела напротив меня за столом. Очень часто, закончив работу, я просто сидел и болтал с ней – с этой очень умной девушкой, которой так и не пригодилось полученное блестящее образование.

Вскоре после того, как она стала моей помощницей, мы начали нанимать на работу женщин. Руководство считало, что это улучшит ситуацию. Мы сделали это еще задолго до всякого феминистского движения.

Однажды Камилла обратилась ко мне с такими словами:

– Мистер Миллер, мне кажется, некоторые из женщин-курьеров, которых мы нанимаем, занимаются не тем. Я получила несколько жалоб от наших клиентов.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил я.

– Если говорить прямо, то некоторые женщины устраиваются курьерами, чтобы заниматься проституцией.

К собственному удивлению, я вдруг сказал:

– Мне сложно винить их. На их месте я поступил бы точно так же. Ты знаешь, считается, что это самая дурная работа на свете.

На это она ответила:

– Я знаю работы и похуже – посудомойка, мусорщик… Я ни в чем не обвиняю этих женщин, но думаю, нужно поставить в известность мистера… (И она назвала фамилию гендиректора.)

Я пытался с ней спорить. Я рассказал ей, как в старом офисе притворялся, что предлагаю женщине работу, а затем по окончании рабочего дня затаскивал ее в комнату, где переодевались в униформу.

– Я считаю, что вы хам, – спокойной ответила Камилла, несколько удивленная моей свободной моралью. С другой стороны, она знала, скольким мальчишкам я помогал, выдавая деньги из собственного кармана; знала, что они боготворят меня и приходят ко мне со своими проблемами.

– Давайте больше не будем об этом, – сказал я. – Как насчет поужинать со мной сегодня?

Она с готовностью согласилась. Мы иногда ходили вместе ужинать. Обычно я водил ее в уютное местечко «Виллидж», где имелся танцпол и выступали трое музыкантов. Между сменой блюд мы немного танцевали, если это можно так назвать. На самом деле это скорее называется «трахать всухую». Камилла была сексуальной. (Я считал ее похотливой сучкой.) Не знаю, где она родилась – может быть, на Кубе или в Индии, но кожа у нее была настолько бледная, что она могла сойти и за белую, не говоря уже о том, что ее речь и манеры заметно отличались от того, что можно встретить даже у образованных белых американок.

Мне нравилось танцевать с ней, но еще больше нравилось с ней разговаривать. Камилла очень много читала, не только по-английски, но и по-испански, и по-французски. Я думаю, в глубине души она чувствовала, что могла бы стать писательницей.

Среди ребят, которых я когда-то принимал на работу и с которыми находился в довольно близких отношениях, был паренек по имени Блэкки – лет пятнадцати или шестнадцати, умный не по годам. Я не говорил ему, однако он и сам догадался, что я увлечен своей ассистенткой. Однажды он отвел меня в сторону со словами, что у него есть для меня интересные новости. Я уже забыл, как у него это получилось, но он каким-то образом познакомился с подружкой Камиллы, белой аристократкой из Новой Англии лет приблизительно тридцати, и, несмотря на свой юный возраст, быстро ее соблазнил. Парень закончил свой рассказ вопросом, уж не лесбиянки ли они с Камиллой.

Я давно заметил, что Камилла не питает теплых чувств к моему приятелю, и поэтому не стал с ней об этом заговаривать. Она же в свою очередь давно заметила, что я довольно щедр. Если у меня не было денег, чтобы одолжить их кому-нибудь из курьеров, я занимал у служащих офиса. Камилле казалось, что я слишком добр к этим нищим мальчишкам, однако я неизменно отвечал на ее замечания, что нельзя быть слишком щедрым к тем, кто находится в нужде. Она же придерживалась другого мнения, что удивляло меня, ведь в ее жилах текла негритянская кровь, и ей самой пришлось через многое пройти. Я пытался объяснить ей, что белым иногда приходится даже тяжелее, чем черным, однако она в это не верила. Я сказал ей, что сам был нищим, попрошайкой, бродягой, но она ответила, что я – другое дело, я сам выбрал этот путь, потому что хотел стать писателем.

Все же Камилла была очень доброй и всегда пыталась помочь мне довольно странным образом. Иногда я говорил ей:

– Это в тебе очень по-белому! Она отвечала:

– Наоборот, очень по-черному!

И добавляла, что считает излишнюю готовность протянуть руку помощи слабостью своей расы. Я же никогда не замечал, чтобы черные так уж стремились помогать друг другу, поэтому говорил, что черные помогают черным не больше, чем евреи – евреям, а белые – белым.

Мои замечания заставали ее врасплох. И чтобы добить ее, я как-то рискнул сказать, что если бы нужда меня к этому сподвигла, я бы не только стал воровать, но и пошел бы даже на убийство. Этого ее христианское сознание не вынесло – она была католичкой.

Я привожу здесь отрывки наших разговоров о черных и белых, поскольку мы прямо никогда не говорили о происхождении Камиллы. И все же как-то раз один из тех крысят, что найдутся в любой компании – ублюдок, иначе не назовешь, – обнаружил, что моя помощница наполовину негритянка, и моментально проинформировал об этом мое начальство. Мой начальник лично принимал меня на работу и всегда относился ко мне почтительно.

Он сообщил по телефону, что узнал о Камилле, лицемерно добавив:

– Все мы знаем, что у компании есть правило не нанимать черных. Ей придется уйти.

Он не сказал, когда и как. Я тут же рассказал Камилле, что случилось. Она среагировала моментально:

– Не волнуйтесь, мистер Миллер. Пойду повидаю Нью-комба Карлтона. – Это был тогдашний президент компании, который, как я подозреваю, и нанял ее на работу. – Он не осмелится выгнать меня.

Дальше я узнал, что Камилле предложили работу в отделении «Вестерн Юнион» в Гаване – должность получше, больше денег.

Насколько я помню, она отказалась от этого предложения и ушла. Я так и не узнал, что стало с ней дальше, потому что через несколько недель я и сам покинул эту компанию.

Мельпо

Вскоре после возвращения из Греции я остановился погостить у Гилберта и Маргарет Нейман в Беверли-глен. Они жили в небольшом домике неподалеку от шоссе. Именно там я начал рисовать акварели за какую угодно плату – доллар, два, старое пальто, пара ботинок. Я находился в жутком положении из-за того, что мои книги, написанные во Франции, запретили, но мне даже в голову не приходило устроиться на работу – я просто продолжал писать и рисовал по ночам маленькие акварели. Я провел там всего лишь несколько месяцев, как вдруг мне нанес неожиданный визит некий француз. Он пришел, чтобы пригласить меня на прием, который устраивала одна гречанка в фешенебельном отеле в нескольких милях от моего дома. Он сказал, что за мной пришлют лимузин с шофером. Гречанка очень хотела, чтобы я пришел, поскольку читала мою книгу на греческом и была глубоко ею тронута. Француз добавил, что приглашающая меня дама красива и очень щедра, но ему все равно пришлось постараться, чтобы убедить меня принять приглашение. Проблема состояла в том, что мне нечего было надеть. У меня имелся один костюм на все случаи жизни, и он уже изрядно поистрепался, а ботинки нуждались в срочном ремонте. Но поскольку никаких знакомых, у которых можно было бы одолжить костюм, я не припомнил, то решил отправиться как есть.

Отель действительно принадлежал к числу шикарных; стол был накрыт на террасе; здесь же находился танцпол и расположились музыканты; большинство гостей уже прибыли.

Как только я приехал, Мельпо вышла меня встречать. Она широко улыбнулась и поблагодарила меня за все, что я сделал для ее страны. (Речь шла о моей книге путевых заметок «Маруссийский колосс».) Я был настолько польщен, что голова моя закружилась задолго до первого глотка шампанского. К моему остолбенению, гречанка настояла, чтобы за ужином я сидел рядом с ней как почетный гость.

Как и обещал француз, она оказалась не только красавицей, но еще и женщиной необычайной грации. В чем-то она напоминала мне Анаис Нин, от которой я к тому времени уже полностью отстранился. Как и Анаис, она казалась слабой, хотя была и очень сильной, и здоровой. Она держалась со мной крайне любезно, и ей быстро удалось разговорить меня, хотя я поначалу опасался, что буду смущаться и чувствовать себя зажатым. Иногда создавалось впечатление, что хозяйка банкета словно хочет извиниться за свое богатство и его демонстрацию. Я чувствовал, что в глубине души она человек очень простой, откровенный, не зацикленный на своем состоянии. Француз сказал мне, что она замужем за преуспевающим греческим судовладельцем, конкурентом Онасиса. Сначала меня это несколько напугало, но теперь в ее присутствии я чувствовал себя как дома.

Я вскоре обнаружил в ней очень умного и начитанного собеседника, владевшего к тому же четырьмя или пятью языками.

Не знаю, как она об этом узнала, но она прекрасно отдавала себе отчет, что я нахожусь в очень стесненных обстоятельствах, однако это ее еще больше привлекло ко мне.