Ступающая по воздуху - Роберт Шнайдер

— Он в своей детской комнате.

С улыбкой, которая дается только женщинам, — дружеской и в то же время напоминающей о дистанции, она оставила Амрай у порога и ушла.

~~~

— Ты пришла, душа-близнец.

— Амброс.

— …

— …

— Как дорога?

— Дорога как дорога.

— …

— Я не знала, что тебе подарить. Харальд сказал, есть потрясающее виски. Зимнее виски. Потому что якобы дает тепло и может прогреть изнутри.

— Харальд… Как там этот вечный скептик?

— Можно, я сяду?

— Прости мне мою невнимательность, Амрай. Возьми стул. Я знаю, тут неуютно — здесь, наверху, но…

— …Спасибо. Бутылку я поставлю на стол… Ах, да! Чуть не забыла. Я наткнулась случайно на эту книгу во время переезда. Твой любимый Пехт… «Исследования по практическому изучению истории искусств».

— Теперь-то ты ее прочитала? — улыбнулся Амброс.

— Почему ты смеешься?

— Наш Пехт.

— Да… Я попыталась. Это нечитаемо.

— Ты права.

— …

— Ты не сядешь ко мне?

— Если тебе так хочется.

— …

— …

— Ты по-прежнему пахнешь как девчушка. Боже, сколько времени прошло.

— Да уж. Я подсчитала. Тринадцать лет. Детям было восемь, когда ты ушел… Но ведь на самом деле ты не уходил… Амброс, ты должен знать, что я знаю все. У меня давно был разговор с Инес… Не надо нам больше обманывать друг друга.

— …

— …

— Почему ты приехала?

— Я прошу развода.

— Именно поэтому?

— Не только. Я должна тебе сказать, что не держу на тебя зла. Что мне не надо больше любить тебя. И что только теперь я способна выносить тебя таким, какой ты есть.

— Но ведь слишком поздно, не так ли, Амрай?

— Здесь холодно. Твоя сестра не топит?

— Слишком поздно. Не так ли?

— …Амброс… Все эти годы я мечтала о тебе. Я тосковала по твоей дерзости. Ты показывал женщинам язык. Ты высмеивал все, что вменяется и строжит. Помнишь, как ты отказывался прикасаться к деньгам? Из-за сыпи…

— Продолжай.

— Я хотела сказать… Никогда я еще не встречала такого чу́дного своевольного человека…

— А этот крестьянин… этот Георг Молль?

— …

— Ну, ладно.

— …

— Можно тебя чем-нибудь угостить? Может, чаю?

— Прошу тебя, не утруждайся.

— Что ты! У меня тут палка от метлы. Я ей Бригитту потчую. Как в старых фильмах. Как старая, параличная мачеха.

— Отчего ты ослеп?

— Длинная история.

— Ты не хочешь ее рассказывать?

— Ты видела меня по телевизору?

— Мне передавали.

— Инес.

— И она тоже… Мне, честно говоря, было очень неловко. Такое не выносят на публику.

— А ты все та же.

— Естественно.

— А любовь — великая неловкость.

— Ты тоже прежний.

— …Бригитта, ко мне!.. Будь умницей, свари нам черного чаю. Даме без молока и сахара… Все как в старые времена?

— Как в старые.

— …Спасибо, Бригитта. Я сказал: спасибо.

— …

— …

— Вы не выносите друг друга?

— Мы друг друга ненавидим. Как в старых фильмах. Она была любимым дитятей отца. А я был чистой случайностью.

— Что случилось с глазами?

— Можно тебя потрогать?

— ?..

— О!.. Свитер цвета морской волны! Помнишь? Тот самый вагон-ресторан.

— Амброс. Ну пожалуйста!

— А грудь все еще крепкая.

— Пожалуйста, прекрати!

— Ты моя жена.

— Я никогда не была твоей женой… А свитер на мне красный.

— Не уходи, Амрай! Прошу тебя!.. Расскажи о себе.

— А что мне рассказывать? Что ты хочешь знать?

— Все.

— Ах, Амброс.

— …

— Вот мама… Мне действительно ее не хватает.

— Марго. Никогда не забуду, как она стояла тогда на перроне. Высокая, хрустально-хрупкая и неприступная. На ней была замшевая куртка на меху, и она ездила на синем «мерседесе». Сульфатно-ртутном, говаривала она.

— Ты еще помнишь.

— Конечно.

— Она всегда высоко ценила тебя, Амброс. Хотя и знала, что ты лжец.

— Значит, все-таки Страшный Суд?

— Я тоже была лгуньей. На свой лад. Мама открыла мне на это глаза. Мы просто не подходили друг другу.

— Так говорят все, кто заглянул в бездну другого человека… Вместо того чтобы очертя голову кинуться вниз, они убегают. Но там, куда убегают, они умирают от жажды. И напоследок говорят: вот если бы я не боялся за себя!

— Может, и так. Но у меня просто не было для этого сил.

— А у меня они были. Их хватало на двоих.

— Знаю.

— …

— Амброс, бывают в жизни мгновения, когда невнимательность переходит пределы и любовь рушится. Иногда достаточно какого-нибудь пустяка. Может, ты переусердствовал, не замечая меня на людях. Может, на час дольше засиживался в кафе «Грау», вместо того чтобы уделить внимание дочери. Не знаю… Мои мужчины были детьми. Но почему бы женщине тоже не оказаться хоть раз слабой? Хоть на миг выпустить детскую ручку мужчины? Почему бы один-единственный раз не стать с ним вровень, как со взрослым?.. Как бы ни сильна была любовь, когда-нибудь она ломается, точно перезрелый подсолнух.

— Никогда.

— В то время я и не была подсолнухом. И свет мой был слишком слаб. Я не могла светить с достаточной силой.

— …

— …

— А знаешь ли ты настоящую силу света? Он иссякает за пять миллиардов лет.

— Амброс…

— Слушай меня!

— …

— Я и в самом деле видел солнце. Я заглянул в него. Я приблизился к нему. Долго оно было бесконечно далеким. Оно было так же неописуемо далеко от меня, как далеки друг от друга два человека, которые когда-то были близки… Есть точная астрономическая единица. 150 миллионов километров… А знаешь, насколько удалена самая близкая душа? На 270 000 астрономических единиц… Значит, мы были все же очень близки… Это утешало меня. Я собрал в кулак всю свою волю, отправился на Вилан, гору моего детства, уселся на гребне и начал ждать… Солнце взошло. Я смотрел на тебя. Я час не отрывал глаз. Ты становилась все светлее, светлее… И это было не больно. Во всяком случае, не больнее, чем тоска по тебе.

— …

— Не говори ничего.

— …

— …Я больше не мог видеть дня. Потому что никогда не мог найти себя. Все, что я видел, слышал, чувствовал, казалось мне нестерпимо знакомым. Моя жизнь была избитой фразой. Бессмысленным ненужным разговором. Я был паразитом. Жуирующим циником. Себялюбивым обсерватором, предоставляющим лепить мир кому-нибудь другому… Я стал разбойником и вором… Но я оставался верен тебе, Амрай. Не изменял ни на один миг… Бог знает, сумел бы я найти себе пристанище у Инес или где-то еще. Я не могу не любить тебя… Я должен любить тебя… Это — мой закон, моя судьба… Как часто пытался я убить в себе тебя. И чем дальше я уходил, тем ярче горел твой свет… Какой там Мадрид, Мангейм или Ульм, если счет идет на сотни миллионов километров?.. Да не стучи ты! Черт побери!

— Вы хотели еще чаю, фрау Бауэрмайстер?

— Бригитта, пожалуйста, поставь и дай нам побыть вдвоем.

— …

— Я всегда жду, когда она дотопает до последней ступеньки… Я сам справлюсь, Амрай. Я здесь как рыба в воде. Чай всегда только в мешочке… А вообще, на развод я согласен. Ты уж сама там все устрой.

— Спасибо.

— …

— Ты ослепил себя? Ты что, обезумел? Ведь у тебя полжизни впереди.

— В моей жизни что-то разъехалось. Могу только склонить голову в тень Бога. Он знает все. Мы еще и подумать не успели, а он уже знает. Он неизмеримо быстрее света.

— Как и твоя речь.

— Смотри, что у меня в руке. Это алюминиевое кольцо оставил мне в наследство отец. Но это вовсе не кольцо… Возьми его… Посмотри… Десять зазубрин соответствуют десятикратной «Аве, Марии» на четках… Да, я молюсь… Я знаю, что ты сейчас думаешь: вот, мол, как млеет от жалости к себе.

— Я так не думаю.

— Я не млею от жалости к себе. О нет! Моление — то же, что и возможность забвения. Когда молишься, уже не существуешь. Постепенно я стал понимать отца… Но ни шагу в прошлое! Ни шагу! Точка!.. Расскажи мне о Мауди.

— Мауди? Разве ты еще не узнал о ней все?

— От тебя нет.

— Для нее ты по-прежнему воздушный пешеход.

— …

— Она — это нечто святое, Амброс. Сколько лет я не могла этого понять… Я была несправедлива к ней.

— …

— …

— Почему ты не продолжаешь? Ты должна мне все рассказать о ней. Возьми одеяло и укрой колени.

— С чего же начать?.. Она каким-то странным образом изменила меня, Марго, Эстер — всех, кто когда-либо соприкасался с ней.