На берегах Невы - Борис Соколов

На улицах Петербурга не было никаких признаков революции. Трамваи ходили абсолютно также, только пассажиров было меньше. Пекарни и бакалейные магазины были открыта, и газетные киоски предлагали газеты как всегда. Главной новость было новое правительство, которое объявляло себя народным правительством. Никаких известий о Керенском. Кабинет Министров под арестом.

Невский проспект был пуст. Никакого признака шумной и праздной толпы, которая обычно в это время уже наполняла тротуары. Вместо этого, группы матросов патрулировали проспект.

Я нашёл больницу в обычной её деятельности. Сёстры и врачи работали, операционные готовились принять пациентов, в родильном отделении слышались крики новорождённых.

Я нашёл доктора Л. в ординаторской. Он обсуждал случай острого нефроза с двумя молодыми врачами.

— Я рад, что ты пришёл. Пойдём, — сказал он мне, пожимая мне руку.

— Что случилось вчера…, — начал я.

— Да, да, страшные дела, — перебил он меня нетерпеливо. — Большевики захватили власть…. Надо торопиться, доктор К. умирает и хочет тебя видеть. Он вчера несколько раз спрашивал о тебе. Я не мог дозвониться до тебя по телефону.

— От чего он умирает?

— Рак лёгкого.

Доктор К. действительно умирал. Конец был близок для этого изумительного человека. Врач и философ, он был моим профессором патологии. Мы провели с ним много времени вместе, обсуждая проблемы науки и медицины. Мы всегда не соглашались. Его острый, аналитический ум уводил его в материалистическую философию, делая его сторонником крайнего материализма в биологии. Он был бескомпромиссным и суровым атеистом. Он знал Бэкона и Демокрита наизусть и часто мне цитировал их. Он не находил ничего ошибочного в последних биологических теориях Вейсмана и Ру, приверженцев материалистического направления, поэтому, при всём моём уважении к нему, я был не уверен, что он мне на самом деле нравиться.

И вот он умирал. Мне было удивительно, что он хочет от меня, думал я, следуя за доктором Л.

Истощённый и очень бледный, он лежал на кровати, читая книгу.

— «Я рад тебя видеть», — с трудом произнёс он. «Я счастлив, — добавил он с необычным для него чувством. — Из всех людей ты более всего сейчас мне нужен. Это мне нужно для того, чтобы сказать несколько слов перед тем, как я покину этот мир».

Я заметил, что он читал «Разум и мировой порядок» Льюиса.

— Интересная книга, — заметил он. — Она воодушевляет. Американский философ Дьюи во многом соглашается с ним[12].

— Но я вижу очень мало общего в мышлении Льюиса и Дьюи. Льюис более последователь Канта или, если угодно, неокантианец. Однако, — и он улыбнулся, — Я позвал тебя не для того, чтобы говорить о книгах. Это очень странно, как люди могут быть охвачены идеями. Я долго думал над этим ночами и мне очень захотелось видеть тебя, и рассказать тебе о себе. Я знаю, что мы никогда не были друзьями, и я всегда подозревал, что ты меня недолюбливаешь. Нет, не меня лично, а всё то, чему я учил и проповедовал. Теперь настал день раскаяния.

Я смотрел в его большие серые глаза, добрые и ласковые, спокойные и проникающие.

— Я знаю, что я умираю. Я знаю это уже три месяца. Даже, когда у меня был только кашель — я уже был уверен, что у меня рак. Сначала не было никакого объективного подтверждения раку, но я знал на сто процентов, что у меня рак. Я готов уйти. Я признаю, что это потребовало некоторого времени, чтобы я смирился с этим фактом. Очень болезненный для меня факт. Человек никогда не может согласиться с необходимостью своей смерти, сколько бы он не жил. И столько работы остаётся неоконченной. Она никогда не будет окончена.

С того момента, как три месяца назад я узнал, что у меня смертельная болезнь, я как-то плохо свыкался с мыслью о смерти, моей смерти. Я понимал, что после моей смерти ничего от меня не останется. Полнейшее разложение моего истощённого тела на отдельные молекулы. И постепенно во мне начал расти протест против этого основного факта, который я проповедовал всю свою сознательную жизнь. Нет, — сказал он, как бы боясь, что я прерву его, — Я не боюсь смерти. Я уже слишком болен, чтобы бояться смерти. Жизнь уже слишком болезненна для меня. Смерть для меня уже облегчение. Смерть — это спасение во всех таких случаях, когда болезнь является пыткой.

Он замолчал на несколько минут.

— Когда моё тело стало терять жизненную силу, и мои силы иссякли, у меня появилось престраннейшее чувство. Это чувство росло по мере того, как прогрессировала болезнь. Это ощущение стало преобладающим и не зависело от того, о чём я вообще думаю. Это чувство было чуждым моему образу мышления и логике. Оно началось со смутного ощущения, и я сначала отбросил его. Но затем оно развилось в веру более сильную, чем все мои прошлые интеллектуальные убеждения. В веру в бессмертность моей души. Как биолог, я попытался проанализировать своё новое убеждение. Моё тело почти умерло, однако, мой ум ясен. Логически я не могу допустить никакую степень бессмертия моей и ничьей души. Но внутренним чувством я ощущаю, что моя душа бессмертна. Я помню, как я спорил с тобой по поводу интуиции, а сейчас я так ясно ощущаю в себе эту интуицию, как будто я рассматриваю клетку под микроскопом. Это очень странное чувство.

Я стараюсь понять его научное значение. Может быть, только когда жизненные силы человека снижаются ниже критического уровня, только тогда он начинает ощущать бессмертие своей души.

Он начал тяжело дышать, и говорил с трудом.

— Это всё, что я хотел сказать тебе…., стать друзьями… я выдохся, но я очень счастлив рассказать тебе о моих последних часах на этой земле…. До свидания….

Я наклонился и поцеловал его в лоб. Я не мог выговорить и слова. Когда я уходил, он заснул.

Доктор Л. встретил меня в коридоре.

— Как он?

— Я не осматривал его, но осталось немного.

— Почему он хотел тебя видеть? — доктора Л. разбирало любопытство.

Я не был настроен на разговор:

— Это насчёт его работы.

— Мне нужно твоё мнение насчёт второго случая, — сказал доктор Л.

— Мы поставили диагноз саркомы средостения. Однако мы не уверены.

— Кто пациент?

— Молодой человек по фамилии Харитонов.

— Харитонов? — спросил я с беспокойством, — не Иван ли?

— По моему, Иван.

— Не может быть. Год назад он был совершенно здоров.

Но сомнения отпали, это был мой давний друг Иван Харитонов, сражённый смертельной болезнью.

Когда я ещё был школьником, я два лета провёл работая в литографической мастерской. Это было здорово. Было очень интересно изучать искусство литографии и заработать немного денег.