С Ермаком на Сибирь : сборник - Петр Краснов

Да будни и наступали. Надо было составить и, пока не зашло еще солнце, отправить в Джаркент по гелиографу подробное донесение, надо было хоронить убитых киргизов, перевязать раненых казаков, разобраться с пленными и добычей, с лошадьми, и всем этим занялись офицеры с казаками, а Фанни с Царанкой осматривали пегого коня Зарифа, любовались им, сравнивали с Аксаем. Возбуждение ее не проходило, была потребность двигаться, говорить, что-либо делать.

Фанни прошла в приемный покой, где фельдшер перевязывал раненых, и стала помогать ему. Раненых было восемь казаков и двадцать киргизов. Один тяжело раненный двумя пулями в живот казак лежал в забытьи с позеленевшим, уже обострившимся лицом.

— Сейчас и командира починим, барышня Фанни, — сказал фельдшер.

— Когда же его ранили? — тревожно спросила Фанни.

— Он не ранен, а только здорово ушиблен. Все тело в синяках. Мы боялись, нет ли поломов костей.

— Ну и что же?

— Ничего, слава Богу.

— Слава Богу.

«И ведь ничем, ничем не показал, что ему больно. Да он герой, этот дядя Ваня», — подумала Фанни и почувствовала, как какая-то тяжесть свалилась с ее души.

— Да. Им счастливо вышло. А вот двое так же упали, так поломалась. Один ключицу, другой руку. Теперь придется полежать.

— А тот что? Сидоренко? — кивнула головой Фанни.

— Умрет, — спокойно сказал фельдшер.

Он сказал это страшное слово просто и громко, и оно отдалось до самой глубины сердца Фанни. Она с испугом оглянулась. Ей казалось, что оно таким же страшным громовым ударом должно отдаться и в сердцах всех казаков. Но никто не обратил на это внимания. Перевязанные рассказывали друг другу эпизоды столкновения, беспокоились о сухарях, о чае, о дележе добычи, будут ли ровно делить и кольджатским, и тем, что ходили в набег, или кольджатским меньше, а может быть, и ничего не дадут. Разверстывали добытый скот и лошадей на рубли за выкуп и вычитывали, по сколько достанется на каждого. Раненный в живот ничего не слыхал. Он лежал и тихо стонал, беспокойно водя черной грязной рукой по груди.

И Фанни поняла, что они другие люди. С другой душой, с другими понятиями, взглядами, с другой философией. Может быть, они лучше ее, чище, проще, может быть, хуже, но друг друга они никогда не поймут.

XV

В эту ночь народилась молодая луна. И, когда солнце начало заходить за горы, она выявилась на небе бледная, стыдливая и робкая, тонким серпом с рогами, поднятыми кверху. А когда стало темнеть, она засеребрилась и стала сиять на синеве неба, точно оглядывая дремавшую под ней землю. Загорелись волшебными огнями звезды, появился опрокинутый котел семи звезд Большой Медведицы, и над еле видными темной полосой горами Кунгей-Алатау выявилась яркая Полярная звезда. Стало тихо на посту. Угомонились усталые люди, полегли под навесом на коновязи лошади, сильнее зашумела Кольджатка, и тихая ночь пустыни начала рассказывать вечную сказку мира, полную тайн, которую не каждому дано постигнуть и понять.

На веранде, обращенной на восток, был накрыт стол. На столе приветливо горели две свечи в лампионах, шумел маленький самовар и было наставлено все, что можно было наспех достать и сготовить. Все были голодны. Иван Павлович и Аничков третьи сутки питались чаем да сухарями с салом. Фанни тоже почти ничего не ела. Не до еды ей было.

Иван Павлович медленными глотками допил вторую свою громадную чашку и просительно посмотрел на Фанни.

— Налить еще? — спросила она.

— Да ведь совестно. Написано-то «Пей другую», а это уже третья будет.

— Ну что за счеты.

Но воды в самоваре не оказалось, и позвали Запевалова, чтобы он снова поставил самовар.

— Ну расскажите же нам подробно, Фанни, о всем, что произошло на посту после моего отъезда, — ласково сказал Иван Павлович.

С края стола сидел Аничков, и Фанни чувствовала на себе пристальный взгляд его зорких глаз, и было ей почему-то неловко. Ей хотелось хвастать, но в присутствии Аничкова погасал ее задор, и она начала робко и смущенно:

— Вы уехали… Мне стало так скучно, так обидно. Я так на вас разозлилась, что вы меня не взяли. Казаки скрылись за горами, а я все стояла у ворот и смотрела. Стало темно. Появились звезды. Я хотела идти домой. Но тут я заметила, что у ворот не было казака. Всегда стоял, а теперь нет. Я пошла на пост. Заглянула в казарму. При свете лампочки увидала, что девять казаков крепко спят на нарах. Десятого не было, я сообразила, что он на посту, на тропе, на китайской границе, а у ворот никого.

— Ах я, телятина! — воскликнул Иван Павлович. — Учись, Николай! Век живи, век учись, и все-таки умрешь дураком. Ведь если бы не Феодосия Николаевна, — быть бы Кольджатскому посту всему перерезанному.

— Мал гарнизон оставил, — примирительно сказал Аничков.

— Ну, говорите, говорите дальше. Простите, что перебил, — сказал Иван Павлович.

— Да… Ну, я пошла к Царанке. Он возился при лошадях. И решили мы караулить по очереди вдвоем. По четыре часа. Я села у ворот и просидела свою смену. Было хорошо. Я чувствовала, что и я нужна, и я вам помогаю… Первая ночь прошла спокойно… Днем мы просили казаков посматривать в эту сторону, но я, как и обещала вам, никуда не уезжала.

— И отлично сделали, — вставил Иван Павлович.

— Вторая ночь прошла так же тихо. Ночью у нас шел дождь со снегом, а что делалось там наверху, в горах, и особенно у Божьего трона, страшно и подумать. Там небо было черно, непрерывно сверкала молния, прорезавшая небо длинными зигзагами, но грома слышно не было, и от этого было еще страшнее. Я промокла и продрогла, и днем мне нездоровилось, и я, стыдно сказать, валялась в постели.

— Бедная Фанни, — вырвалось у Ивана Павловича.

— Наступила третья ночь. Небо было после вчерашней грозы удивительно чистое. Точно вымыло его дождем и выскоблило молниями. Тихо было, как никогда. Кольджатка, правда, шумела больше обыкновенного, но к ее шуму я так привыкла, что совсем его не замечала. Около полуночи я услышала в камнях, недалеко от поста, шорох и голоса. Камень сорвался и упал. Я разбудила Царанку. Он лег на землю и долго слушал. «Сюда идут, — сказал он. — Много идет». — «Это наши», — сказала я. Он опять долго слушал и потом сказал: «Нет, не наши… Киргизы… по-киргизски говорят»… Мы решили разбудить казаков…

— Экий вы молодчина, Феодосия Николаевна, — сказал Аничков, — это не всякий бы офицер догадался.

Фанни зарделась от этой похвалы.

— Казаки живо встали, разобрали винтовки и расположились за камнями, скалами и забором, что у конюшни. Но нас было так мало! Около часа ночи вдруг шагах в двухстах от нас раздался душераздирающий вой, и мы увидали бегущих на нас толпой людей. Мне показалось, что их страшно много…