Архив пустоты - Юлиана Лебединская

Марина недоумённо моргнула. Данила с сыном.

С сыном?

Закружилась голова. Дрогнула реальность. И Марина как наяву увидела – край посёлка, четыре прямоугольные постройки для хранения овощей, зерна, фруктов. И пятая стоит немного особняком. Внутри – Данила с маленьким Артёмкой удивлённо взирают на серые, слегка выпуклые стены, у мальчишки на ноге почему-то треугольный ожог. Он дёргает отца за рукав и говорит, что хочет домой поиграть с утюгом. С утюго-о-ом. Поигра-а-ать.

– Господин куратор, – голос Ярославы пробивается словно сквозь вату, – вы уверены, что психика мальчика не поддаётся коррекции?

– Шансы – пятьдесят на пятьдесят. Мы не можем рисковать.

Марина вскочила и бросилась в комнату. Кажется, зацепила по пути напольную вазу. Шум от падения наверняка услышали. Но ей было всё равно.

– Ярослава, ради всего святого, объясни, что происходит?

Руслан остался с «тайными помощниками», чтобы дать им последние инструкции, а она поднялась к себе, желая отдохнуть. Не тут-то было. Марина набросилась с расспросами, стоило зайти в комнату. Яра устало вздохнула.

– Значит, нам не показалось. И много ты услышала?

– Достаточно. Выходит, этот недоумок станет кем-то вроде Руслана? Так вы выбираете будущих кураторов? Пойди, убей, и будет тебе счастье?!

– Успокойся.

– И ребёнка – тоже?

– Тише ты. Руслан услышит, рассердится. Я сейчас объясню.

Ярослава задумалась. Куратор сказал: «Рассказывай и показывай всё». И даже в таком щепетильном вопросе? Впрочем, у неё были и другие причины сказать Марине правду.

– Павел не станет куратором. И вообще никем, похоже, уже не станет. Всё, что ты услышала, – спектакль, разыгранный для него Русланом. Это испытание. Павел с друзьями давно подозревается в девиации третьего типа. Завтра утром мы посмотрим, насколько ярко он её проявит.

– Не понимаю.

– Руслан считает, что не стоит ждать, пока социальное отклонение раскроется в полную силу. Он уверен, что давить агрессоров нужно в зародыше. Вопрос лишь в том, как их выявить? Вот и придумал подобную схему. Нормальный человек не станет марать руки в крови даже ради обещанной ему «новой жизни».

– То есть, когда Павел расправится с Клином, его…

– Деактивируют. И дружков заодно.

– Но это подло.

– Руслан считает, что так лучше, чем ждать, пока они созреют до состояния Данилы.

– А может, и не созреют. Они ещё совсем молоды!

– Гарантии нет. И вообще, почему ты их защищаешь? Забыла, что Павел хотел с тобой сделать у озера?

– Во всяком случае, убивать меня не собирался.

– Но сейчас он убьёт. И, можешь не сомневаться, сделает это с удовольствием.

– И Артёма? Над ним отец издевался, потому он… такой. Он ни в чём не виноват. Я уверена, его ещё можно перевоспитать.

– Не исключено. Но известно ли тебе, как полностью называется место, где ты находишься? «Экспериментальный посёлок Либертия». Задача куратора – показать жизнеспособность проекта. И мы не имеем права рисковать успехом эксперимента.

Море плескалось под ногами, колыхалось сине-зелёными волнами. Руслан скользил на своей «чайке» над водой, но трансформировать птицу в яхту не торопился. Незачем. Ещё немного полюбуется волнами и взмоет в облака.

Главный по вседозволенности был горд собой. Ему есть чем похвастаться перед Лордом. Он уничтожил последнюю девиацию Либертии – в лице Павла Красавина. И он наконец-то вплотную приблизился к Дворникам! Старший куратор должен быть доволен.

Через полчаса Руслан усадил «птицу» на главном аэродроме Наукограда, включил режим «домашний», принял душ, переоделся, критически осмотрел себя в зеркале. Он терпеть не мог официальные костюмы. Эти нелепые жабо, торчащие из-под фара. Да и сам фар – приталенное нечто, застёгнутое на пять крохотных и непременно золочёных пуговиц, да ещё и с длиннющими фалдами до пола. Идёшь и думаешь, как бы не наступить. Кто это придумал? Дурацкое одеяние сковывало, заставляло чувствовать себя подневольной букашкой. И клоунской к тому же. Лорд, наоборот, костюмы любил. Особенно на других. Ладно, порадуем деда.

Выйдя из аэропорта, Руслан поймал попутный электромобиль. Обычно предпочитал ходить пешком, но фар опять же обязывал. Но на последнем этапе пути главный по вседозволенности не выдержал. Пренебрёг лифтом, взлетел на восьмой этаж Управления. Деда в кабинете не было: куратор Либертии позволил себе развалиться в большом кожаном кресле перед панорамным окном, за которым как на ладони раскинулся весь Наукоград. Ухоженные тропинки, парк с фонтанами, аккуратные электромобильчики на дорогах, чёрный кот под кустом. Коты в Наукограде в почёте, говорят, они удачу приносят. Особенно те, что цвета ночи. Усатый словно почувствовал взгляд, картинно зевнул и потянулся. Отдыхает котяра. Руслан надеялся, что и он вскоре сможет расслабиться. Благодаря их загадочной гостье…

– Примеряешься, Русланчик? – Дед, как обычно, подкрался незаметно, и Руслан вскочил из кресла, едва не упав.

– Нет… Видом любуюсь. Коты сегодня, – он прокашлялся, – особенно ленивы.

– Да. У вас в Либертии лентяев тоже хватает, да?

– Как сказать, – осторожно ответил Руслан, пытаясь понять, куда клонит Лорд. Что-то в интонациях деда ему не понравилось.

– Тем лучше. По лентяям и скучать нечего. – Лорд Байрон потеснил внука и прошёл в кресло.

– Э… То есть? Вы меня переводите?

– Переводим, Русланчик. Переводим. Совет принял решение о закрытии проекта «Либертия».

Руслан присвистнул.

– Не переживай так. За тобой особой вины не выявлено. Однако подобную модель социального общества признали нежизнеспособной.

– Но послушайте! Вы закрываете проект, который только-только набирает высоту. Я покончил со всеми девиациями. Я… Я требую пересмотра решения. В конце концов, как куратор Либертии я тоже имею право голоса.

Лорд смотрел на него молча и немного грустно.

– Главная проблема Либертии, – сказал он, – не агрессивные девиации, которые ты, к слову, решал с помощью новой агрессии – натравливая одних нарушителей на других. Проблема этой социальной модели в том, что люди, научившись жить в гармонии с собственными желаниями, напрочь разучились учитывать потребности других. Вот главное отклонение. А ты его не заметил.

Руслан открыл рот и тут же закрыл его. А Лорд продолжил.

– Когда Совет планировал Либертию, он отдавал себе отчёт, что подобная система может привести к двум вариантам: к обществу абсолютной осознанности и самоконтроля или к обществу чистых эгоцентристов. Один за всех и все за одного или каждый сам за себя.

Руслан вдруг понял, что ему жаль ЭП, который он привык считать своим – сколько сил вложил в этот проект… Даже ночами либертийцы сниться начали.

– Становишься сентиментальным, Русланчик? – хмыкнул Лорд, словно прочитав мысли.

– Думаю, когда и как это лучше сделать, – буркнул Руслан. – Можно во время соревнований в искусстве любви. И удобно, и… пусть порадуются напоследок, что ли.

– Что ж, как знаешь.

– И у меня условие. Любимую женщину я забираю с собой.

– Конечно, Русланчик. На здоровьице.

– Живую забираю. И невредимую, – медленно произнёс уже почти бывший куратор Либертии. – А то знаю я вас.

– Не волнуйся ты так. Ничего с твоей красавицей не стрясётся. Тем более что она не либертийка.

Руслан шёл по Либертии. Деревянные домики, аккуратные улицы. Площадь со скромным названием Вторая, на одной её стороне стоит храм с крестом, на другой – с шестиконечною звездою. По площади неспешно прогуливались двое: Надир Бранк, первый интеллигент и франт Либертии, и Мишка Левый, известный пьяница, гуляка, да ещё и бездомный. Не потому, что беден, а потому, что идеология у него такая – жить без дома. Надир с Мишкой шли под ручку и спокойно беседовали. За спинами их возвышался деревянный крест.

Говоришь, Лорд, не научились учитывать желания друг друга? Ой ли, господин Байрон? Сколько в прошлом случалось войн на религиозной почве. Сколько презрения выливали представители «высшего класса» на голову «нижним». Да что древние… Некоторые ЭП в этом плане дадут фору всем предкам, вместе взятым. В Либертии не было классовой вражды. Да, имели место вспышки неконтролируемой агрессии, но она была сродни той наивной жестокости, которая побуждает детей отрывать крылья бабочкам. Был яркий накал эмоций, но не знала Либертия тихой ненависти. Были споры и драки, но не ведали либертийцы затаённых обид. Были странные поступки вроде испражнений посреди улицы, но отродясь не водилось осуждения.

Либертийцам с детства объясняли, что можно поступать так, а можно эдак, верить в одно или в другое, идти прямой дорогой или кривой. Хочешь – ешь кашу, хочешь – выбрось её в окно, родители слова не скажут. Можешь работать до седьмого пота или валяться на печи всю жизнь, копить богатство или раздавать всё печным лежебокам – тебя будут одинаково уважать в обществе. Какие-то твои действия и желания лучше, какие-то хуже, но и те и другие – правильные! Главное, что они идут от души. Что тебе действительно так хочется!