Славянские колдуны и ведьмы - Александр Николаевич Афанасьев

накормив, снова оборачивалась рысью и удалялась в дремучий лес; муж красавицы, улучив удобную минуту, захватил звериную шкурку, спалил ее на огне и тем самым освободил свою подругу от волшебного очарования. В норвежской сказке[669] один из королевичей, превращенных в жеребят, говорит своему избавителю: «Возьми этот старый меч, в день твоей свадьбы ты должен отрубить нам головы и сиять лошадиные кожи; тогда мы опять сделаемся людьми. Злой тролль набросил на нас эти кожи – и мы стали жеребятами». Подобное указание встречается и в сказках немецких и славянских[670]; меч – метафора молнии, которая, нанося удар оборотню, совлекает с него облачный покров.

Наряду с этими преданиями существуют другие – о превращении зачарованных царевичей в птиц. Так, по свидетельству русской сказки[671], дети, рожденные по колена в серебре, по грудь в золоте, с месяцем во лбу и звездами по бокам, были превращены в голубей и только тогда приняли человеческие образы, когда у них вырвали из хвостов по перу, что равносильно снятию пернатой одежды. По другому указанию, восстановление человеческих форм условливается сожжением птичьей шкурки и крыльев[672]. Норвежская сказка[673] говорит о ведьме (trollxehe), которая оборотила двенадцать королевичей дикими утками; но королева родила еще дочь – белую, что снег, и румяную, что кровь.

Новорожденная была названа Schneeweiss-Rosenroth; она является в той же роли избавительницы, какую в вышеприведенной сказке исполняет богиня Зоря. Белоснежка выросла и отправилась искать братьев; после долгого странствования ей удалось достигнуть своей цели. «Для того чтобы избавить нас, – сказали ей королевичи, – ты должна набрать пуху с цветов одуванчика, расчесать этот пух, выпрясть, выткать и сшить нам двенадцать сорочек и столько же шапочек и шейных платочков; во все время этой работы ты обязана ни говорить, ни плакать, ни смеяться». Белоснежка согласилась, и братья повели ее на широкий луг, на котором пестрели одуванчики. Всякий день она собирала мягкий пух и долго сидела за пряжею, дожидаясь братьев.

Однажды, когда прекрасная королевна собирала пух с цветов, вблизи того места охотился молодой король. Он увидал Белоснежку и, пораженный ее красотою, остановился и повел было речь, но девица упорно молчала. Король посадил ее на коня и увез к себе вместе с мешком, в котором лежала начатая ею работа. Вскоре он задумал на ней жениться, но его мачеха была против этого брака. «Смотри, – говорила она, – чтоб не взять за себя ведьмы! ведь недаром же она все молчит, не плачет и не смеется». Король не послушался и женился. Белоснежка и после свадьбы продолжала шить братнины сорочки.

До истечения года она родила сына; но злая мачеха, войдя ночью в спальню, унесла ребенка и бросила его в змеиную яму, потом разрезала свой палец, обрызгала кровью губы спящей матери и сказала королю: «Ступай посмотри: твоя жена съела свое собственное дитя!» Король сильно запечалился, но, любя жену, простил ее. На другой год Белоснежка опять родила сына, а на третий – дочь; старая королева выкрала и этих детей. Тогда раздраженный отец отдал приказ сжечь свою жену на костре. Приготовили костер, зажгли и повели Белоснежку; она захватила с собой и свое рукоделье: только сорочка младшего брата была не дошита, все остальное было готово.

Вдруг послышался шум в воздухе – прилетело двенадцать диких уток, всякая ухватила свое платье в носик и накинула на себя, и в ту же минуту все двенадцать превратились в королевичей; только у меньшего брата вместо левой руки осталось утиное крыло. Срок испытания кончился; Белоснежка могла говорить, плакать и смеяться; истина открылась, и злоба мачехи была наказана[674]. С первого взгляда свидетельство этой сказки как бы противоречит сделанным нами выводам: не совлечение, а, напротив, накладывание верхних покровов возвращает превращенным королевичам их настоящие образы. Но вглядимся ближе, и мы увидим, что никакого противоречия не существует.

По древнему представлению, тело есть одежда (lîk-hamr), в которую облекается бессмертный дух в известное время; это – та жизненная сорочка, изготовляемая девами судьбы, в какой является на божий свет новорожденное дитя. Отсюда возникло верование, что душа может менять свой телесный покров, воплощаться то в одну, то в другую форму.

Вот почему как набрасывание мохнатой шкуры или пернатой сорочки (т. е. звериной или птичьей телесной оболочки) превращает человека зверем и птицею, так точно набрасывание людской одежды (körperhemd, fleischgewand) должно возвращать оборотню образ и подобие человека[675]. По народному убеждению, если унести человеческое платье оборотня, то он уже не в силах будет восстановить свой прежний образ и останется навсегда зверем; оттого-то ведун, снимая одежду – с целью перекинуться в зверя, – старается запрятать ее так, чтобы никто не мог найти и овладеть ею.

В старинной французской повести («Lai du Bisclavaret», XIII век) рассказывается об одном рыцаре, проживавшем в Бретани; каждую неделю он уходил от своей молодой жены, раздевался донага, прятал снятое платье и, превращаясь в волка, в течение трех дней оставался в лесу. Коварная жена выпытала от мужа тайну и похитила его платье; с тех пор он рыскал волком и не прежде сделался человеком, как получив обратно свою похищенную одежду[676].

Возвращаемся к Белоснежке и ее братьям: восстановление человеческого образа совершается при посредстве тонкой, вытканной из пуха цветов сорочки. В немецкой редакции героиня, чтобы избавить братьев, превращенных ведьмою в лебедей, приготовляет для них сорочки из цветов sternenblumen[677]; а в хорутанской редакции братья-вороны требуют от сестры рубашек «iz samih perlov i dragih kamenov, i da pod ovim časom dok bude ove rubače delala, z nikem se ne bu spominjala»[678]. Эти сорочки тождественны с теми чудесными нарядами, блистающими как солнце, месяц и звезды, о которых упоминают другие народные сказки.

Одетые во время зимы в животные шкуры, небесные боги просветляются с возвратом весны, рядятся в блестящие, светозарные одежды и с тем вместе снова обретают те прекрасные человекоподобные формы, в каких обыкновенно олицетворяла их фантазия. Этот счастливый исход возможен только под условием, чтобы сказочная героиня не плакала, не смеялась и не говорила целых семь лет[679], т. е. освобождение наступает не прежде, как по истечении семи зимних месяцев, в продолжение которых дева Зоря (царевна Несмеяна) не плачет – не роняет росы и не смеется, не рассыпает розовых, золотистых лучей; в ту же печальную пору она, как богиня весенних гроз,