Царь Иоанн Грозный - Лев Жданов

В этой битве Курбский был впервые ранен и в милость большую к юному царю попал за это… Много военной добычи, и верблюдов, и пленных досталось русским.

Дальше все без особой помехи пошло.

Огромное войско, до сих пор двигавшееся стройно, как на смотру, было под Коломной разделено на два отряда.

С царем через Владимир и Муром должны московские ратники, бояре, жильцы посадские и лучшие дети боярские идти, а также, главным образом, стройные полки новгородские. Других воевод еще раньше государь через Рязань и Мещеру на Алатырь послал. Там сборный пункт. Те полки самого царя от неожиданных нападений со стороны степей боронить должны.

2 июля, когда уж двинуться государю вперед надо было, вдруг донесли ему:

– Новгородцы замутились. В поход выступать не хотят.

Побледнел царь от взрыва давно забытой ярости, даже повело его, словно бересту на огне. Потом пятнами лицо пошло.

– Сызнова эти новгородцы проклятые… Мало они мне горя чинили? Рубить, стрелять велю мятежников, – вскричал ошеломленный Иван, чувствуя, что все планы, так хорошо задуманные и начавшие сбываться, могут рухнуть по милости этих вечных врагов и злодеев его, этой вольницы новгородской…

Царь готов был сейчас же привести в исполнение свой первый порыв, к чему бы то ни привело.

Но Адашев, бывший постоянно при царе, мягко заметил:

– А с кем же, государь, под Казань пойдешь? Все войска далеко ушли. Назад их ворочать, весь порядок надоть переиначивать, – значит, и дело все порушить…

Зубами заскрипел Иван, а молчит, понял, что правду сказал Адашев. Вздохнул, словно стон издал всей грудью, и, наконец, спросил:

– Что же делать?

– Жадны новгородцы. Спроси их: в чем ихние жалобы? Отчего не идут? Да пообещай льготы да награды… Обмякнут, гляди!

– Правда твоя. Надо попытаться. Не время теперь силу-власть свою показывать, сам вижу… Чего им, собакам? – обратился царь к боярину, доложившему о мятеже новгородцев.

– Да они одно толкуют: служба-де не под силу! Сколько походом шли, обносились, издержались… Здеся сколько, в Коломне, стояли, харчились, расходовались. Казань повоевать два бы раза успели, мол, и домой вернуться, кабы прямо на нее шли. В боях с крымчаками и то пришлось-де им крови сколько своей пролить… А дележ-де неравный. Царским войскам и воеводам супротив-де вольных дружин чуть не вдвое! И опять идти на траты да на изъян они не согласны-де! Да мало ль чего болтают?

И боярин запнулся.

– Все говори!

– Да бают: не для земли тяготу приходится принимать, а для славы царевой, для величанья Москвы и князя московского великого-де… Так им и не надобно…

– У! гады ядовитые… Раздавил бы их!

– Государь!

– Ладно, ладно, Алеша! Не ворчи! Сказал: потерплю… авось когда еще сочтемся…. А теперь… теперь как думаешь? А, Алеша? Что им, собакам? Какую кость кидать?

– Да что, государь… Думается: как на Москве толковали мы, так и сделай… Переписать всех вели, кто за тобой пойдет, да пообещай на свой кошт их взять, как только под Казань дойдем Божьей милостью…

– Слышал, боярин? Ступай и объяви им так, этим лизоблюдам, земли своей предателям и погубителям, иудам окаянным! – срывая в проклятиях сердце, приказал Иван.

Средство повлияло. Все почти бунтующие снова сошлись в ряды и последовали за царем, как только узнали, что им пообещано.

И сколько потом ни косилось на них остальное войско, называя «дармоедами, прихлебалами», – новгородцы шеляга своего не потратили больше на этой войне, все шло им из царской казны, из Ивановой…

Теперь, не медля ни минуты, двинулся царский отряд в поход. Не малое расстояние приходилось пробираться сухим путем, по неизвестной местности, где порой нельзя было и продовольствия вдоволь добыть для людей, а приходилось охотой и рыбной ловлей жить. Но в двадцать два дня, делая верст до двадцати пяти ежедневно, совершили русские свой путь…

Медленно и неотразимо надвигалась грозовая туча на Казань с московской стороны… И все окрестные горные и кочевые племена зашатались, словно спелые колосья под грозой… То и дело являлись князьки, и сеиды, и мурзы городецкие, темниковские, черемисские и мордовские: с победой над крымцами царя Ивана поздравляли, верность свою обещали и помощь против Казани. Давно известно: татарину кто больше дал, тот его и брал!

Ему «теньга – брат родной, а пожива – матушка»!

Все горные племена отложились от Казани, к свияжским воеводам с повинной пришли…

Наконец, и царь до Свияги дошел. За две версты вышли все воеводы встречать Ивана.

В сверкающем вооружении, окруженный блестящей свитой, Иван увидал впервые тот город, который сам заложить приказал на гибель Казани, как оно теперь и выходило! На высоком холме, на самой вершине его и по скатам виднелись новые срубы жилищ и церквей среди густой еще, хотя и осенней зелени. У реки, внизу, на далекое пространство – шатры белеют, стан раскинут русский. Вот он, рубеж между Европой и Азией! Так, должно быть, некогда и любимый полководец Ивана, Александр Македонский, стоял на одной из вершин Рифея и собирался покорить весь мир вслед за Азией, на которую ополчил свои непобедимые фаланги. Сладкое, глубокое волнение наполнило грудь Ивана… Забыты все тягости пути, все опасности и тревоги, минувшие и предстоящие впереди. Царь счастлив! Он совершенно счастлив! Он уверен, что его ждет победа и слава. Да как же иначе? Вон со всех сторон только и слышно, что о чудесных знамениях… Даже в самом бурливом Нове-городе чудо объявилося. Пономарь церкви во имя Зачатия Св. Анны до заутрени в храме свет видел нездешний. Святитель какой-то предстал и звонить ему велел. Смущенный служка отвечал: «Как могу звонить без приказа Протопопова?» Но дивный гость отвечал: «Звони скорей, не бойся! Мне некогда! После службы торопиться мне надо под град Казань… на помощь царю и государю вашему, Ивану Боголюбивому всея Руси…» Сказал и исчез…

Значит, сами силы небесные идут на помощь замыслам царя. Чего же тут бояться?

И молча стоит глядит Иван на Свияжский городок, глядит в ту сторону, где берег казанский синеется…

– Государь! – осторожно заговорил окольничий, боярин Федор Григорьевич, отец Адашева. – Как пожалуешь? Ночлег тебе в городке изготовлен, в доме у протопопа соборного… Лучший двор, какой нашелся… Уж вечер близко.

– Мы в походе! – живо ответил царь. – Шатер нам пускай размечут. Царь при войске живет. Какая воинам доля, так и вождю подобает! – невольно повторил Иван слова великого македонца, сказанные Александром, когда ему одному подали пить на виду умирающих от жажды солдат…

Одобрительный говор прошел между воеводами и князьями, блестящим кольцом окружающими державного вождя. Быстро и в войске весть разнеслась:

– С нами в шатрах царь стоять пожелал!

И позабыли свою усталь измученные люди; словно дети, утешенные новой игрушкой: любовью, вниманием к ним верховного вождя…

13 августа, в субботу, пропировав в шатрах накануне весь день с воеводами, вошел торжественно Иван в свой новый Свияжск-городок. Колокольным звоном, хоругвями и иконами, крестным ходом духовенство и горожане встретили царя.

А там через неделю и за Волгу русское войско перевалило, за последний рубеж, отделяющий русскую рать от Казани.

Еще неделя прошла. Вызовами и переговорами обменялись казанский и русский цари… Обычай исполнили.

Русские стали места вокруг города занимать, окопы копать, валы насыпать… И немало еще недель затем прошло. Незаметно глубокая осень надвинулась, холодная, дождливая, какая всегда бывает в этих болотистых, дремучих лесах…

Крепко обложила Москва Казань-город. Да и татары упрямы: бьются, не сдаются.

А выхода им все-таки нет никуда! Где пробиться, если всех-то воинов тысяч тридцать в городе, в крепости казанской, а кругом полтораста тысяч облегло… И с большими пушками, с осадными орудиями… А царь, изменник казанский, Шиг-Алей, когда убегал из юрта, – последние пушки татарские попортил, как Адашеву и пообещал. И обороняться татарам почти нечем. А осада без конца тянется…

Куда ни глянь – палатки, шатры русские белеют; ряды туров, корзин плетеных, землей набитых, видны. Словно змеи бесконечные, темные, извиваются их ряды. Все ближе к стенам крепости подвигаются длинными изгибами. А за турами – неутомимые черти, гяуры со своими пищалями да бердышами да всяким оружием…

Еще 23 августа разместились полки по местам, как Иван с воеводами установил. На Царевом лугу, против города, от Волги-реки царь со своим Царским полком и с хоругвию священной, со знаменем царским, осененным тем самым чудотворным крестом, который был еще у Димитрия-князя на Дону.

И три церкви здесь же, в шатрах больших, установлены. Не оставляет царь и на войне богомольных обычаев, являя пример войскам. У Кабана-озера, с нагайской стороны, Шиг-Алей с Передовым полком и с Большим полком стоит Юрий, Шемякин князь, Пронский князь, Юрий, Федор Львов Ярославский и Троекуров, Федор, со своими стрельцами, – в ертоуле, авангардом выдвинуты. Против Кайбацких ворот стали, по Казанке-реке.