Не сотвори себе кумира - Иван Ефимов

– Полтинника на чистку пожалел, жмот.

– Снежком сами почистятся,- отшучивался я.

– Надолго вы теперь отфорсили в белых туфельках?

– На восемь лет, как на один денек!

– Тройка меньше восьмерки не давала, а с десяткой выходит очко,- скаламбурил кто-то позади.

С невольной опаской за будущее глядел я на свои жалкие туфли и, наверное, в сотый раз казнился: наивный болван – зачем в ночь ареста не надел свои новые охотничьи сапоги? Впрочем, знать бы, где упасть,-соломки бы настлал…

– Не горюй, Иваша,- успокаивал Кудимыч,- скоро Бамлаг оденет тебя в «нашу марку».

– А что такое Бамлаг?

– Чуток потерпи, и тебя проинформируют. У Бамлага от тебя больших секретов не будет.

– Прекратить разговоры!- раздался голос старшего.

– Подтянуться, прибавить шагу!- закричали конвоиры.

Не помню, писал ли Антон Павлович Чехов в печальном очерке «Остров Сахалин», из какого материала шилась обувь для ссыльных и каторжан Сахалина, а «наша марка», с которой предстояло познакомиться, изготовлялась из старых расслоенных автопокрышек. Лагерная обувь представляла собой грубые тяжелые боты, или бахилы, как их обычно называли в лагере. Зимой в них обмораживались пальцы, а летом ноги прели от пота. Балы зашнуровывались толстым шпагатом, были очень точны и, главное, ничего не стоили. А пока мы вышагивали в своей «вольной» обуви, растянувшись по пустой дороге, проложенной среди небольших холмов не-то на дальних задворках поселка, как бы стыдливо рывающейся от людского глаза. Нас было чуть более двyx сотен. Охранники, шагавшие по сторонам с винтовой наизготове, то и дело покрикивали:

– Подтянуться!

– Прибавить шагу, задние!

– Не растягиваться! Передние, приставить ногу П Голова колонны на минуту замирала на месте, задние неловко трусили, стараясь догнать и «подтянуться», и пестрая лента снова ползла вперед. Иные спотыкались о невидимый под снегом камень или мерзлый бугорок, их подхватывали товарищи, солоно шутили, невзирая на строжайший запрет, и снова шли неизвестно куда. Нередко раздавался сочный мат, или, как говорили в старину политкаторжане, велся «обмативированный разговор».

Наконец, перевалив через очередной взгорбок, мы увидели «свой» лагерь. Посреди небольшой равнины, скрытой меж белых холмов, стояло несколько прижатых к земле, старых, темных бараков, обнесенных со всех сторон высоким, почерневшим от времени, тесовым забором. По его верху было натянуто несколько рядов колючей проволоки. Из такой же проволоки был устроен еще и внешний пояс, ограждающий доступ к этой крепости… По углам острога, называемого зоной, в которой отныне нам придется жить, стояли вышки, а на них теплых тулупах маячили часовые.

У ворот из толстых жердей, перепутанных той же колючей, находилась небольшая сторожка-пропускник, Именуемая вахтой. Между ней и воротами была калитка для прохода одиночек. У самой калитки дежурил вахтер в хороших валенках и теплом полушубке с поднятым воротником. По лагерю между бараками сновали заключенные и, увидев нас, приветливо кричали:

– Нашего полку прибыло!

– Добро пожаловать, гостечкн!

– Поторапливайтесь, скоро баланда поспеет! Судя по всему, это были люди из нашего эшелона, Ее начавшие осваиваться с лагерной жизнью. Старший конвоя с большой казенной сумкой через Шечо ушел к воротам. Навстречу ему из проходной ышел начальник караула, тоже в армейском полушубке, окинул подтянувшуюся и замолкшую, как на похоронах, партию, прошел вдоль нее, дважды молча просчитал пятерки и подал знак открыть ворота.

Молча и понурясь мы прошли в этот рай, где охранники с обеих сторон снова всех пересчитали, и наконец мы вступили в зону. Встретивший нас лагерный деятель указал на самый большой барак:

– Здесь будете размещаться…

По не тронутому тут и там тонкому слою снега можно было догадаться, что этот лагерь до нас какое-то время был необитаемым и только сегодня «ожил». Повсюду лежали груды сырых, свеженапиленных досок, брусков и кучи дров, из которых пришедшие раньше нас уже брали, что им требуется, и уносили в бараки, как муравьи в муравейник.

Наша толпа сразу же распалась. Одни пошли к баракам, другие – искать утерянных знакомых. Трое из на шей пятерки тоже направились к жилью, а мы с Малоземовым подзадержались, осматриваясь по сторонам: та/ было все ново и неприютно, отовсюду веяло холодом ч чужбиной.

– Эй, вы, нахально-вербованные, остерегись! Чеги шары-то повыкатили?!-послышался сзади крик, и, отскочив в сторону, мы увидели сани с обледенелой бочкой. На передке сидел молодой парень и с озорной у мешкой смотрел на нас, подергивая вожжами.

– Новички, видать,-продолжал он, приостанови рыжую кобылу.- Шли бы умываться, арапы копченые! Вот и водичка свежая!- И поехал к нашему бараку.

Мы впервые посмотрели друг на друга внимательно и невольно рассмеялись. Красивое лицо рослого, плечистого, прилично одетого Малоземова было настолько грязно от вагонной пыли и копоти, что русая щетина бороды и усов была едва заметна. Блестели, как снег, лишь крепкие зубы да белки настороженных карих глаз. Я выглядел и того грязнее.

– Что ж, займемся лагерным туалетом,-сказал Малоземов, и мы пошагали к бараку, где и раздобыли полведерка воды.

У соседнего барака полукольцом толпились зэки, зло и матерно ругая кого-то.

– Вот полюбуйтесь, чтоб они передохли, подонки проклятые, выродки неземельные!

Прямо против двери возвышалась почти метровая ледяная гора знакомого чайного цвета. Догадаться о ее происхождении не представляло труда.

– Гнусные гады! Свиньи и те чистоплотнее живут. И где их только делают, паразитов ленивых!- продолжал между тем высокий, могучий, чернобородый арестант в ватной поддевке, тыча штыковой лопатой в желто-коньячную горку.

– Тише, папаша, не кашляй, ночью простудишься…

– Я те так простужусь, вошь копченая!- все более разъярялся чернобородый, как видно из бывших рачительных мужиков.- Нет, вы только подумайте!- с досадой воскликнул он, оборачиваясь в нашу сторону.

А история была в том, что, оказывается, здесь целую зиму отсиживалась блатная команда. Работать никто не хотел, из бараков выходили только по большой нужде, а малую справляли прямо через щель приоткрытой двери. Вот и вырос тут айсберг…

– Это еще полбеды,- говорил чернобородый, одетый в нагольный полушубок,- ледок легко вырубить, запорошить снежком, и вся недолга. Вы в бараки загляните, что эти гады там наделали!

Но мы вернулись с ведерком в свой барак, его двускатная крыша на толстых деревянных фермах служила одновременно и потолком, почерневшим от сажи. Справа и слева от входа в обоих концах стояли круглые примитивные печи. Собственно, это были не печи в обычном понимании этого слова, а высокие, в два метра, металлические бочки или цистерны с вырезанными автогеном отверстиями для топки. Приваренные к задним стенкам железные трубы уходили наружу прямо через крышу. Вокруг этих разогретых снизу почти до красноты печей стояли, сидели или полулежали прямо на голой земле десятки арестантов, прибывших с эшелоном.