Екатерина Вторая и Г. А. Потемкин. Личная переписка (1769-1791) - Екатерина Вторая

Всемилостивейшая Государыня, сжальтесь над моим слабым состоянием, я не в силах: дела Ваши от сего потерпят. Вы изволили писать мне милостиво, что дадите письмо к Г[рафу] Румянцеву в запас о принятии начальства, но он не получал.

Стал ли бы я Вас безпокоить, естли б был в силах.

Вернейший подданный

К[нязь] Потемкин

26 сентября [1787]

798. Екатерина II — Г.А. Потемкину

Друг мой Князь Григорий Александрович. Поздравляю тебя со днем твоего рождения и имянин и посылаю тебе гостинец. Дай Боже тебе здоровья и всякого благополучия. Нетерпеливо ожидаю от тебя вестей. Что чаще пришлешь, то более на меня угодишь. Прощай, Бог с тобою.

Сен[тября] 30 ч., 1787 г.

799. Г.А. Потемкин — Екатерине II

Матушка Всемилостивейшая Государыня. Естли бы Вы видели мои безсменные заботы и что я ночи редкие сплю, Вы бы не удивились, что я пришел в крайнюю слабость. Уничтожение флота Севастопольского такой мне нанесло удар, что я и не знаю, как я оный перенес. Притом же в сем, что я упустил, и Бог мне помогающ везде ставил преграды, где мог. Разрыв меня застал при двух казацких полках на Буге. Вдруг зделавшаяся тревога о ложном переходе татар чрез Буг подняла целые провинции у нас и в Польше, что насилу возвратили. Не было хлеба нигде по тем местам, куда войски шли брать новые позиции, да и генерально и в самых запасных местах не более на месяц. Теперь я так изворотился, что на все войски мои станет по будущий август. Я слаб, спазмы меня мучат всякий день, которые причиняют столь сильную ипохондрию, что я не рад жизни. На тот час просил я увольнения. Теперь и имею, отчего покойнее буду, ибо естли б дошел до крайнего изнеможения, тогда бы мог взять отдых и, конечно, без крайности не пошлю к Графу Петру Александровичу.

Крайне не худо, ежели бы Князь Репнин был здесь. Он старее моих генералов и разделил бы со мною труды. На сих днях вооруженные суда в Херсоне поспеют. Я приказал атаковать Очаковский флот и силою, и хитростьми. Бог да пошлет свою помощь, чего я прошу из глубины сердца. Правда, как изволите писать, что и без Кинбурна Империя останется Империей. Но по настоящим обстоятельствам он крайне важен. Я имею две крепости, из которых ни одна ни людей, ни мест не защищают, но их должно защищать, также теперь и флот в Севастополе.

Болен ли я буду или здоров, но, приведя здесь все в порядок, к будущему месяцу должно и нужно необходимо приехать мне в Питербурх, ибо обо всем нельзя описать.

Не дивите, матушка, на меня, что я Вас безпокою: я не виноват, что чувствителен. И последние два донесения, ей Богу, в жару писал. И третьего дни пресильный имел параксизм.

После сего курьера я опишу все деталь и что я был должен делать, приказывать, строить, то Вы увидите, каково мое бремя. Ежели пожалуете мне Князя Репнина, то я крайне облегчен буду. По смерть вернейший и благодарнейший подданный

Князь Потемкин Таврический

2 октября [1787]. Кременчуг

P.S. Чтобы послать начальствовать во флот Архипелагский Графа Алексея Григорьевича, сие будет весьма у места. Но Адмирала Грейга необходимо послать туда же, потому что мы не знаем навигации и как пользоваться ветрами. Я теперь вижу, ежели бы у нас пропустили Equinoxe,[315] то бы флот Севастопольский цел остался.

800. Екатерина II — Г.А. Потемкину

Друг мой Князь Григорий Александрович. Сего утра приехал сперва курьер, отправленный 26 числа от Вас с известием, что флот, по вытерпении бури, собирается в Севастополь, а несколько часов спустя я получила письмы Ваши от 24 числа сентября. Ни те, ни другие, конечно, нерадостные, но однако ничто не пропало. Сколько буря была вредна нам, авось-либо столько же была вредна и неприятелю. Неужели, что ветр дул лишь на нас? Как ни ты, ни я сему не причиною, то о сем уже более и говорить не стану, а надеюсь от добрых твоих распоряжений, что стараться будут исправить корабли и ободрить людей, буде они унылы, чего однако я не примечаю.

Я сожалею всекрайне, что ты в таком крайнем состоянии, как ты пишешь, что хочешь сдать команду. Сие мне всего более печально.

В письмах твоих от 24 ты упоминаешь о том, чтоб вывести войски из полуострова. Естьли сие исполнишь, то родится вопрос: что же будет и куда девать флот Севастопольский? У Глубокой, чаю, что пристань и прежде признана за неудобную. Я надеюсь, что сие от тебя писано было в первом движении, когда ты мыслил, что весь флот пропал; и что мысль таковую не исполнишь без необходимой крайности. Я думаю, что всего бы лутче было, естьли б можно было зделать предприятие на Очаков, либо на Бендер, чтоб оборону, тобою самим признанную за вредную, оборотить в наступление. Начать же войну эвакуацией такой провинции, которая доднесь не в опасности, кажется спешить не для чего. Равномерно — сдать команду, сложить достоинства, чины и неведомо чего, надеюсь, что удержишься, ибо не вижу к тому ни резона, ни нужды, а приписываю сие чрезмерной твоей чувствительности и горячему усердию, которые имели не такой успех, как ожидали. Но в таких случаях всегда прошу ободриться и подумать, что бодрый дух и неудачу поправить может. Все сие пишу к тебе, как к лутчему другу, воспитаннику моему и ученику, который иногда и более еще имеет расположения, нежели я сама. Но на сей случай я бодрее тебя, понеже ты болен, а я здорова.

По известиям из Цареграда в последних числах августа еще кораблей в море Черном не было.

По твоему желанию и теша тебя, я послала к тебе желаемый тобою рескрипт о сдаче команды, но признаюсь, что сие распоряжение мне отнюдь не мило и не славно. Никто на свете тебе не желает более добра, как я, и для того тебе так говорю, как думаю. Естьли же уже сдал команду, то прошу приехать сюда скорее, чтоб я могла тебя иметь возле себя и чтоб ты мог сам узнать, как я думаю и о сем сужу. Здесь найдешь, что я как всегда к тебе с дружеским и искренним доброжелательством. Прощай, Бог с тобою.

Окт[ября] 2 ч., 1787

А вот, как я о сем сужу: Que Vous etes impatient comme un enfant de cinq ans, tandis que les affaires dont Vous etes charge en ce moment demandent une patience imperturbable. Adieu, mon Ami.[316] Ни время, ни отдаленность и никто на свете не переменит мой образ мыслей к тебе и об тебе.

P.S. Пришло мне на ум еще по случаю того, что пишешь о выводе войск из полуострову, что чрез то туркам и татарам открылася [бы] паки дорога, так-то сказать, в сердце Империи1, ибо на степи едва ли удобно концентрировать оборону. В прошедшие времяна мы занимали Крым, чтоб укратить оборону, а теперь Крым в наших руках. Как флот вычинится, то надеюсь, что сия идея совсем исчезнет и что она представлялась лишь только тогда, когда ты думал, что флота нету. Но естьли хочешь, я тебе дюжинку фрегат велю построить на Дону. Вить и Севастопольский флот ими же пользуется и ныне.

801. Екатерина II — Г.А. Потемкину

Друг мой Князь Григорий Александрович, нетерпеливо ожидаю я узнать о Вашем здоровье и порученных Вам делах. Впрочем я здорова и непременно к Вам доброжелательна.

Октября 6 ч., 1787

802. Г.А. Потемкин — Екатерине II

Елисаветград, 6 октября [1787]

Получа здесь 4-е число рапорт Александра Васильевича о сильном сражении под Кинбурном1, не мог я тот час отправить к Вам, матушка Всемилостивейшая Государыня, курьера, ибо донесение его было столь кратко, что я никаких обстоятельств дознать не мог. Вчерашнего же числа получил полную реляцию, которой по слабости после труда и ран прежде он написать не мог2. Дело было столь жарко и отчаянно от турков произведено, что сему еще примеру не бывало. И естли б Бог не помог, полетел бы и Кинбурн, ведя за собою худые следствия. Должно отдать справедливость усердию и храбрости Александра Васильевича. Он, будучи ранен, не отъехал до конца и тем спас всех. Пришло все в конфузию и бежали разстроенные с места, неся на плечах турок. Кто же остановил? Гранодер Шлиссельбургского полку примером и поощрениями словесными3. К нему пристали бегущие, и все поворотилось. Сломили неприятеля, и конница ударила, отбили свои пушки и кололи без пощады даже так, что сам Генерал Аншеф не мог уже упросить спасти ему хотя трех живых. И одного, которого взяли, то в руках ведущих ранили штыком. Но он выздоравливает теперь у меня, которого показания послезавтра с курьером отправлю.

Сегодня имел я сильный параксизм и так ослабел, что не могу много писать. Извините, матушка.

Я выехал из Кременчуга и спешил сюда с тем, чтобы ехать в Херсон, но так ослабел, что ей Богу не в силах. Дни чрез два отправлюсь и побываю в Кинбурне. Нужда требовала взять мне квартеру здесь по близости к Бугу, где зачали часто показываться партии турецкие. К Херсону же зделал я новую дорогу, по которой отсюда сто верст меньше. Теперь ожидаю, что зделает вооружение херсонское на Лимане. Ежели завтре получу известие, того же часу отправлю.