Две жизни - Александр Самойло

Только 13 ноября 1918 года, после окончания войны Антантой и революции в Германии, ВЦИК смог аннулировать Брестский договор с его грабительскими условиями.

В заключение несколько слов о последних днях, проведенных мной в Бресте.

10 февраля, после отъезда из Бреста российской делегации, я, по своей должности председателя военной комиссии по перемирию, остался в Бресте один с моим телеграфистом-юзистом и его аппаратом. В офицерском собрании, куда я был приглашен столоваться, на меня не обращали уже никакого внимания. Не стесняясь моего присутствия, немцы говорили о предполагаемом наступлении против Советской России.

14 февраля после обеда Гофман подошел ко мне вместе с начальником оперативного отделения и обратился со следующим заявлением: «Троцкий объявил: ни война, ни мир, поэтому отпадает необходимость и в перемирии, и в вашем присутствии в Бресте. Завтра, в десять часов, в ваше распоряжение я предоставлю экстренный поезд, который и доставит вас к нейтральной полосе между фронтами». Сказав это, Гофман отошел. Желая показать, что слова генерала меня мало поразили, я в шутливом тоне сказал начальнику оперативного отделения: «А я только что вчера отдал в пошивку штаны!» Затем, не изменяя тона, спросил, будут ли мне опять завязывать глаза? Немец засмеялся и ответил, что доложит Гофману, а он, наверное, разрешит глаз не завязывать.

Видя, что немец разговаривает охотно, я спросил у него, куда делись наши офицеры Генерального штаба, бывшие в составе делегации.

— Германское правительство не могло отказать в их просьбе остаться в Германии, раз им их офицерская честь и присяга царю не позволяют перейти на сторону большевиков, — ответил немец с явным желанием уязвить меня.

Я сказал, что о присяге царю говорить не приходится, поскольку он сам отрекся от престола, а понятия об офицерской чести могут быть разные: мне, например, как русскому, моя офицерская честь не позволяет оторваться от своего народа и русской земли.

На этом разговор наш окончился, и я отправился, чтобы заняться несложными сборами в обратный путь.

Однако разговор с немцем и сообщение об оставшихся у них наших офицерах долго не давали мне заснуть в эту последнюю ночь в Бресте.

Из головы не выходили некогда наизусть заученные слова Тараса Бульбы, сказанные своим казакам о святости русского товарищества и братства. Неужели, думал я его мыслями, так легко русские люди стали принимать «бусурманские обычаи», гнушаться языком своим, продавать свой своего? Неужели милость чужого короля, да и не короля, а паскудная милость магната (вроде Гофмана) для них дороже всякого братства?

Как страстно захотелось мне предостеречь их словами Бульбы о том, что и «у последнего подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже и в поклонничестве», должна оставаться «крупица русского чувства»… «И проснется оно когда-нибудь, и ударится он, горемычный, об полы руками, схватит себя за голову, проклявши громко подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное дело. Пусть же знают они все, что такое значит в Русской земле товарищество! Уж если на то пошло, чтобы умирать, — так никому ж из них не доведется так умирать! Никому, никому! Нехватит у них на то мышиной натуры их!»

На следующий день после разговора с Гофманом все произошло по программе. Поезд, хотя нас было всего лишь два пассажира (я и телеграфист с его аппаратом), состоял из четырех вагонов.

Перед самым отходом поезда прибыл проводить меня состоявший при делегации офицер и, подавая мне какой-то сверток, сказал: «Генерал Гофман приказал вручить вам ваш заказ портному; по приказанию генерала заказ выполнили в течение нынешней ночи. Кроме того, генерал надеется, что русские офицеры научились от немецких не только устраивать окопы, но вообще воевать».

Мне пришли на память слова Покровского по поводу моих орденов, и я их перефразировал: «Если немецкие офицеры научили русских воевать, то придет время, когда русские отучат немецких воевать». Это я и попросил передать Гофману вместе с благодарностью за заботу о моих штанах.

Простившись с немцем, я вошел в вагон, и поезд тронулся.

После опубликования Советской властью декрета о мире (о чем я узнал уже дорогой) все военные представители Антанты в Ставке потребовали от Духонина выполнения договора 1914 года. Требования эти были энергично поддержаны: у нас — Алексеевым и Калединым, в Англии — Черчиллем. Союзники не без основания боялись усиленной подготовки немцев к весеннему наступлению 1918 года, так как немцы уже во время самих переговоров в Бресте вели переброску своих дивизий с русского фронта на французский.

И снова являлась мысль, насколько было мудрым решение большевистской партии и Советского правительства, руководимых В. И. Лениным, о заключении Брестского мира. Он давал России передышку для упрочения положения республики и накопления сил; он вырывал Россию из империалистической войны и отводил непосредственную угрозу вторжения германских империалистов; позволял закончить начальный период формирования регулярной Красной Армии.

Это значение Брестского мира лучше всего определил сам Ленин: «Мы обязаны подписать, с точки зрения защиты отечества, самый тяжелый, угнетательский, зверский, позорный мир — не для того, чтобы «капитулировать» перед империализмом, а чтобы учиться и готовиться воевать с ним серьезным, деловым образом».

Для немцев Брестский мир не дал ожидаемой свободы на французском фронте. Хотя силы Германии еще не иссякли, операции против Парижа, с опозданием на три года, стали уже безнадежными. Сами немцы еле успевали оправляться от наносимых им союзниками ударов. Кроме того, в Германии зрела революция.

С Австро-Венгрией, как это и предвидел Чернин, все было покончено. Да не подумает читатель, что пишу эти слова с какой-либо долей злорадства: нельзя смеяться над страданиями народов!

Брестский мир не был для Австро-Венгрии передышкой, какой он был для Советской власти. Надежда ее на помощь Украины оказалась напрасной, так как доставка хлеба тормозилась расстройством транспорта. Кроме того, хлебные операции на Украине находились под контролем германцев, руководивших гетманом Скоропадским. На Украине собралось до четверти миллиона немецких и австрийских войск, всеми средствами вымогавших у населения хлеб и создавших безудержную спекуляцию. Огромное озлобление немцев против австрийцев вызвала реквизиция последними хлебных транспортов, шедших в Германию через Австрию.

Несмотря на первоначальные успехи австрийской армии против Италии в 1917 году, показавшей высокое искусство, особенно в горной войне (главным образом бла~ годаря героизму солдат), наступление австрийцев в 1918 году окончилось неудачей. Немцы потребовали к тому же от своей союзницы помощи против французов. За неудачи армии поплатились Конрад и Чернин, вынужденные по настоянию Германии уйти в отставку. Общее положение все же принудило Австро-Венгрию снова поднять вопрос о сепаратном мире.