Иван Болотников Кн.2 - Валерий Замыслов

— А Кромы Трубецкому в лапы кинуть? Закрыть прямой путь на Москву? — недовольно произнес Болотников.

— Могли бы и окольными.

— Окольными? Нет, Мирон! Вспомни, куда Василий Шуйский войска свои двинул? Не на Елец же, где оружья с избытком. На Кромы, на Кромы двинул, хитроумец. Далеко вперед глядел. Восставшая крепость открывала ближнюю дорогу на Москву. Ближнюю, Мирон! Не стоять бы нам ныне под Калугой, коль Шуйский бы земли мужиков-севрюков захватил. Промашки не было, Мирон.

Однако слова Болотникова Нагибу не убедили. Ему, бывалому казаку, всегда казалось: где сабля, пика и пистоль, там и удача. Он не любил рассуждать, прикидывать, заглядывать в завтрашний день. Жил просто, неприхотливо, довольствуясь малым. Он не был прозорлив. О том Болотников знал (знал с Дикого Поля) и нередко поругивал Мирона за недалекие, высказанные вслух мысли. Но того уже было не переделать. И все же Иван Исаевич ценил Нагибу: в бою Мирон был незаменим, его дерзкая удаль увлекала казаков на самые отчаянные вылазки.

Неподалеку от шатра Болотников услышал буйный хохот ратников. Подошел. Ратники тотчас раздвинулись, пропустив воеводу к телеге, подле которой сидел Добрыня Лагун и безучастно жевал большой кусок сочного розоватого копченого сала. Тут же, с понурым видом поглядывая на убывающий ломоть окорока, стоял маленький, растрепанный, огненно-рыжий мужичок.

— Это ж надоть, до сечи берег… Это ж надоть.

— О чем печаль? — улыбнувшись, спросил мужичка Иван Исаевич.

Мужичок смущенно юркнул в толпу. Ратники вновь дружно захохотали.

— Да он, вишь ли, отец-воевода, — выступил вперед Сидорка Грибан. — С Добрыней на сало поспорил. Тот-де, как сказали Добрынины сосельпики, подводу с двумя мужиками поднимет. Не поверил. Вот и пришлось окорока лишиться. Не жалость ли?

Глаза Сидорки улыбались. Ожил мужик, отметил про себя Болотников. Недавно попросился из обоза в ратники: «Зол я на бояр. Сколь страдников на селе в могилу свели. Мочи нет терпеть! Пора барам и ответ держать». Хорошо молвил Сидорка. Давно пора!

— Ужель поднял? — рассматривая Добрышо, усомнился Иван Исаевич. — Крупны ли мужики?

— Да вот они, — повел рукой Сидорка в сторону двух рослых грузноватых ратников.

Болотников прикинул: телега с мужиками пудов на двадцать потянет. Крутнул головой.

— И поднял-таки, Добрыня?

— А че не поднять, — хмыкнул Лагун. — Гляди, коль не веришь.

Ратники вспрыгнули на подводу. Добрыня, вытерев короткие заскорузлые пальцы о портки, подлез под телегу, уперся о днище могучей спиной, ухватился грузными руками за дроги и начал не спеша выпрямляться. Молодое, круглое, широконосое лицо его стало медным.

— Лопнешь, чертяка. Брось! — крикнул Сидорка.

— Эка, — хрипло отозвался Добрыня. Поднялся и понес тяжелую поклажу меж ратников.

— Слава, слава Добрыне! — закричали повольники.

Лагун опустил подводу и вновь принялся за сало.

— Силен же ты, детинушка, — молвил Болотников и обнял Добрыню за округлые литые плечи. — А ну держи! — отстегнул длинный тяжелый меч в дорогих ножнах, протянул богатырю.

У Добрыни вывалился кусок из рук. Такого подарка век не увидишь. Честь неслыханная! Уж не шутит ли Большой воевода?

— Так при мне ж дубина.

— Ведаю твое оружье, детинушка. Знатно ты под Кромами бар колошматил. Но меч, поди, лучше?

— Да худо ли, — шмыгнул носом Добрыня.

— То-то. Бери, детинушка! Надеюсь, не посрамишь сего меча? Постоишь за народное счастье?

Добрыня принял меч, поклонился. В открытых синих глазах его и неожиданная безудержная радость, и спокойная, по-мужичьи уверенная решимость.

— Постою, воевода.

— Верю, верю, Добрыня! — Иван Исаевич повернулся к ратникам (на него устремились сотни глаз), горячо проронил: — Ужель с такими богатырями Шуйского не побьем? Ужель барская рука крепче мужичьей?

И ратники дружно отозвались:

— Побьем, воевода! Под Кромами били и под Калугой побьем!

— Хватит силушки! Стопчем бар!

Иван Исаевич вгляделся в лица ратников. Нет, крики повольников — не показная бесшабашная удаль. То была действительно сила — дерзкая, непреклонная. Пусть не хватает доспехов и сабель, пусть многие не бывали в жестоких сечах, пусть. Главное — вера, непоколебимость. С ним — народ. И коль народ поднялся — не устоять на Руси барам. Не устоять!

Царь Василий пришел в ярость. Калуга целовала крест Вору! Целовала под носом царской рати. Затворилась, ощетинилась пушками. Не помогли ни угрожающие божьей карой патриаршии грамоты, ни послания инокини Марфы, ни дворянско-стрелецкие полки. Придется бить Вора вне стен, без наряда (сколь пушек напрасно тащили!), с оглядкой на Калугу. Каково?

А намедни новая поруха. Возьми да и взорвись на Москве зелейные погреба. Урон такой, что и во сне не пригрезится. Москва осталась без пороха. И это в то время, когда Вор близится к столице! Беда за бедой.

Царь Василий с горя запил. Напившись же (во хмелю был шумлив и буен), гонял по палатам слуг, колотил жильцов и стряпчих. Унимал царя старый постельничий. Звал в покои сенных девок. Ведал, чем утихомирить: царь блудлив, на девок падок. И Василий Иваныч унимался.

А поутру новые вести:

— Вор Илейка Муромец, что царевичем Петром назвался, идет к Путивлю. С ним тыщ двадцать бунташного войска.

— Гиль в Вятке и Астрахани…

Успевай выслушивать. А выслушивать надо, и не только выслушивать, не только сетовать да охать, но и дело делать. Делать с умом. (Работа в государевых приказах не прекращалась и ночами.) Царь наседал на бояр, дьяков, воевод, стрелецких голов. Не уставал говорить:

— Были и ране воры. Заткнули глотки, кнутьем иссекли. И ныне так будет! Под Калугой Ивашке Болоту несдобровать. Брат мой, Иван Иваныч, на веревке в Москву приведет богоотступника.

Царь верил в свое многотысячное войско, верил в победу. За ним — казна, Боярская дума, приказы, святая церковь. Куда уж смерду Ивашке супротив всей державы!

Шуйский ждал Из-под Калуги радостных вестей.

Был долгий, бурный совет полковых воевод. Но последнее слово, как всегда, за Болотниковым.

— Мирону Нагибе и Нечайке Бобылю подойти к Угре, подняться вверх и переплыть реку. Укрыться в лесу и ждать начала сечи. Нападете на Ивана Шуйского с тыла. Да не спешите! Пусть прежде Иван Пуговка[50] в наших полках увязнет… Юрью Беззубцеву сидеть в селе Воротынском. А как от меня гонец примчит, спешно идти под Спасское. Бери полевей: село стоит на обрыве. Вольешься в рать после удара Нагибы с Нечайкой… Большой же полк перейдет Угру с вечера.

Стотысячная царская рать стояла в семи верстах от Калуги, стояла в устье Угры, втекающей в Оку.

На совете голоса начальных разделились. Одни предлагали встать всему войску у села Воротынского и выжидать, пока Иван Шуйский сам не выступит навстречу; другие советовали Болотникову дать бой близ Оки. Но Большой воевода выбрал Угру:

— Каждому русскому сия река памятна. Именно здесь, на Угре, был разбит хан Большой Орды Ахмат, именно на Угре кончилось для Руси злое татарское иго. И кто ж свершил сей подвиг? Народ, все те ж простолюдины, что и ныне в повстанческом войске. Вот и ныне Угре судьбу Руси решать. Только уж иную. Судьбу мужика и холопа. Быть им под барской кабалой или жить вольно? Ответ даст завтрашняя битва. Велика ж ее цена, велика! Побьем царево войско — и Москве несдобровать. А коль Шуйским будем биты, баре еще пуще мужика и холопа взнуздают. Стон пойдет по Руси… Ну нет!. Не бывать тому. Ране на Угре народ за себя постоял, и ныне так будет. Не опрокинуть барам мужика.

Семейка Назарьев привел с собой из Калуги две сотни посадских и полусотню стрельцов под началом Ивана Фомина.

— Два дня в застенке сидел. Думал, не видать мне боле белого света. Но тут Иван Фомин в темнице появился. Цепи велел снять. Ступай, говорит, на волю, странник. Калуга перешла на сторону Дмитрия. Вышел, но торопиться к тебе, воевода, не стал. На торгу клич кинул, дружину собрал. Так что принимай ратников.

Иван Исаевич крепко обнял Семейку.

— Спасибо, друже. Рад тебя в здравии видеть. За Калугу спасибо!

Знал Болотников: Семейка немало сделал, чтоб склонить на свою сторону посад.

— От Мефодия Хотькова тебе, воевода, поклон.

— От Мефодия?

Мефодий Хотьков весьма Болотникова удивил. Чудной купец! Таких, кажись, в жизни не встречал. А ведь мог бы он волжского разбоя не простить. Сколь добра лишился, сколь страху натерпелся! Не каждый купец такое забудет. Этот же первым и руку принял, и ночевать к себе позвал. Не устрашился!

В купеческой избе спросил Хотькова:

— Каким ветром в Калугу занесло? Кажись, в Ростове сидел.

— Э, брат, — улыбнулся Мефодий Кузьмич. — Купец единым городом не живет. Товар путей ищет. Поди, ведаешь, чем деньгу добывают? Мужик горбом, поп горлом, а купец торгом. Торг же ростовский захирел. Вот и привел господь в Калугу.