Сказки века джаза (сборник) - Френсис Фицджеральд

Она уснула.

Следующая неделя превратилась для Бернис в череду открытий. Она обрела уверенность в себе, почувствовав, что люди получают истинное удовольствие, глядя на нее и разговаривая с ней. Конечно же, поначалу она наделала ошибок. Например, она не знала, что Дрейкотт Дейо готовится стать священником; она и не подозревала, что он пригласил ее на танец потому, что считал ее тихой и сдержанной девушкой. Если бы она все это знала, то не стала бы начинать беседу с «Привет тебе, головокружитель!» и не стала бы рассказывать ему историю про ванную: «Летом мне приходится тратить ужас как много сил, чтобы привести в порядок волосы, – у меня они очень густые, так что я сначала причесываюсь, пудрюсь и надеваю шляпку и лишь после этого ложусь в ванную, а затем уже одеваюсь. Как считаешь, здорово я придумала?»

Хотя Дрейкотт Дейо и мучился, будучи не в силах окончательно избрать свою позицию по вопросу крещения погружением, и вполне мог бы уловить здесь связь, приходится признать, что никакой связи он не уловил. Разговоры о женских омовениях он считал безнравственными, поэтому и поделился с Бернис некоторыми собственными мыслями относительно погрязшего в грехах современного общества.

Но этот несчастный случай с лихвой компенсировало несколько поразительных успехов. Юный Отис Ормонд мольбами отсрочил свой отъезд на восток страны и по собственному выбору стал повсюду бегать за ней с щенячьей преданностью, к веселому удивлению своих друзей и к раздражению Дж. Риза Стоддарда, которому он испортил несколько вечерних визитов своими непрерывно бросаемыми на Бернис отвратительно нежными взорами. Он даже рассказал ей анекдот о деревяшке и гардеробной, чтобы показать, как ужасно все – и он тоже – ошибались, судя Бернис по первому же впечатлению. Бернис рассмеялась, но сердце ее при этом слегка замерло.

Самой известной и популярной темой разговоров Бернис стала ее будущая короткая стрижка.

– Бернис, так когда ты собираешься в парикмахерскую?

– Послезавтра, может быть, – отвечала она, смеясь. – Ты придешь за меня «поболеть»? Имей в виду, я на тебя очень рассчитываю!

– Приду ли я? Еще бы! Но что-то ты не торопишься.

Бернис, которая, как ни стыдно в этом признаться, не испытывала ни малейшего стремления постричься, вновь рассмеялась:

– Потерпи еще немного! И не заметишь, как время пролетит.

Но наиболее значимым символом ее успеха стал припаркованный сутки напролет напротив дома Харви серый автомобиль самого строгого критика – Уоррена Макинтайра. Поначалу горничная изумлялась, когда он спрашивал Бернис вместо Марджори; однако спустя неделю в разговоре с кухаркой она заявила, что мисс Бернис, похоже, отбила лучшего кавалера мисс Марджори.

И мисс Бернис действительно его отбила! Возможно, все началось с желания Уоррена заставить Марджори заревновать; возможно, в речах Бернис ему слышались такие знакомые, хотя и измененные оттенки речей Марджори; а возможно, это было и то и другое, да еще и искреннее увлечение. Как бы там ни было, но в головах городской молодежи уже через неделю утвердилась мысль, что самый верный поклонник вдруг развернулся от Марджори на сто восемьдесят градусов и без всяких колебаний приударил за ее гостьей. Самым обсуждаемым вопросом стал: как это воспримет Марджори? Уоррен звонил Бернис по телефону дважды в день, он посылал ей записки, их часто видели вместе в его «родстере», где они увлеченно вели бесконечную, напряженную и многозначительную беседу на одну и ту же вечную тему: насколько он сейчас искренен?

Любые поддразнивания вызывали у Марджори лишь смех. Она говорила, что очень рада тому, что Уоррен наконец-то нашел себе ту, кто ценит его по достоинству. Поэтому молодежь тоже смеялась и думала, что Марджори все равно, – и разговоры на этом закончились.

Однажды вечером, за три дня до отъезда, Бернис ждала в холле Уоррена, с которым они договорились пойти на вечеринку играть в бридж. Настроение у нее было самое радужное, и Бернис оказалась абсолютно не готова к какому-либо столкновению, когда рядом появилась Марджори, тоже собиравшаяся на вечеринку, и стала надевать перед зеркалом шляпку. Марджори нанесла удар холоднокровно и быстро, всего тремя предложениями.

– Ты лучше выброси Уоррена из головы, – спокойным тоном произнесла она.

– Что? – Бернис была поражена.

– Не выставляй себя дурой, воображая, что между вами с Уорреном Макинтайром что-то есть. Плевать он хотел на тебя!

Повисла напряженная тишина. Они посмотрели друг на друга: Марджори – с пренебрежением, отчужденно; Бернис – пораженная, слегка сердитая, чуть испуганная. Затем перед домом остановились две машины и послышались громкие гудки. Обе охнули, развернулись и бок о бок поспешили на улицу.

Весь вечер за картами Бернис тщетно пыталась обуздать нараставшую тревогу. Она оскорбила саму Марджори – загадочную и непостижимую! С самыми что ни на есть благими и невинными намерениями она украла ее собственность! Бернис вдруг осознала свою ужасную вину. Гроза постепенно приближалась, а разразилась она после карт, когда завязался общий непринужденный разговор. Ее наступление нечаянно ускорил юный Отис Ормонд.

– Когда возвращаешься в детский сад, Отис? – спросил его кто-то.

– Я? Да в тот же день, когда пострижется Бернис!

– Тогда считай, что твое образование закончилось, – быстро вставила Марджори. – Она же просто нас обманывает. Я думала, что все это давно уже поняли!

– Так и есть? – спросил Отис, бросив на Бернис укоризненный взгляд.

У Бернис даже уши покраснели, пока она пыталась придумать достойный ответ. Эта лобовая атака парализовала ее воображение.

– На свете много лжи, – весело продолжила Марджори. – Думаю, ты уже большой, чтобы об этом знать, Отис.

– Ладно, может и так, – ответил Отис. – Нос какой стати? Ведь с таким языком, как у Бернис…

– Неужели? – зевнула в ответ Марджори. – Ну и что новенького она вам за последнее время сказала?

Кажется, никто ничего не вспомнил. Ведь Бернис, поведя себя легкомысленно с поклонником своей музы, за последнее время и правда не сказала ничего выдающегося.

– Может, это была просто болтовня? – с любопытством спросила Роберта.

Бернис замешкалась. Она почувствовала, что все ждут от нее чего-то остроумного, но неожиданно холодный взгляд кузины совершенно вывел ее из строя.

– Не знаю, – попыталась она увильнуть от ответа.

– Соврала! – сказала Марджори. – Признавайся!

Бернис заметила, что Уоррен, бренчавший до этого на укулеле, оторвал взгляд от инструмента и вопросительно посмотрел на нее.

– Ах, я не знаю! – стояла она на своем; ее щеки загорелись.

– Соврала! – снова поддразнила ее Марджори.

– Колись, Бернис! – встрял Отис. – Скажи, когда стартуем?

Бернис снова обвела взглядом присутствующих – казалось, взгляд Уоррена преследовал ее по пятам.

– Мне нравятся короткие стрижки, – торопливо сказала она, словно он ее об этом спрашивал, – и я хочу постричься.

– Когда? – задала вопрос Марджори.

– Когда угодно!

– Тогда не стоит откладывать! – намекнула Роберта.

Отис вскочил.

– Здорово! – воскликнул он. – И устроим вечеринку! Ты ведь, кажется, говорила – парикмахерская в гостинице «Севье»?

Миг спустя все уже были на ногах. Сердце Бернис бешено стучало.

– Что? – ахнула она.

Из дверей отчетливо раздался презрительный голос Марджори:

– Не беспокойтесь, она еще передумает!

– Пойдем, Бернис! – воскликнул Отис, направившись к дверям.

Две пары глаз, Уоррена и Марджори, наблюдали за ней, сомневались в ней, бросали ей вызов. Еще секунду она сильно колебалась.

– Хорошо, – быстро сказала она. – Не вопрос! Я готова.

Через несколько показавшихся вечностью минут, направляясь по вечерней дороге в центр города и сидя рядом с Уорреном – остальные ехали за ними, в машине Роберты, – Бернис почувствовала себя Марией Антуанеттой, которую везут в телеге на гильотину. У нее мелькнула мысль: а почему она не плачет, не кричит, что все это было ошибкой? Лишь эта мысль удерживала ее, чтобы не вцепиться обеими руками в волосы, защищая их от неожиданно ставшего враждебным внешнего мира. Но она не сделала ни того ни другого. И даже мысль о том, что скажет мама, больше ее не пугала. Настало время величайшего испытания ее стойкости, и ей предстояло доказать свое право находиться в звездном сонме популярных девушек.

Уоррен уныло молчал, а когда они подъехали к гостинице, остановил машину у края тротуара и кивком предложил Бернис выйти первой. Из машины Роберты прямо к парикмахерской, глядевшей на улицу двумя четко вырисовывавшимися зеркальными стеклами витрин, высыпала веселая толпа.

Бернис стояла на краю тротуара и смотрела на вывеску: «Парикмахерская Севье». Да, точно, вот и гильотина – а вот и палач: старший парикмахер, в белом пиджаке, с сигаретой в зубах, равнодушно облокотившийся на первое кресло. Наверное, он о ней слышал; должно быть, ждал ее тут всю неделю, куря одну за другой бесчисленные сигареты и стоя рядом с этим зловещим, слишком часто поминаемым первым креслом. Ей завяжут глаза? Нет; но шею обхватят белой тряпкой, чтобы кровь – какая чушь… волосы, конечно! – не попали на одежду.