Дух, брат мой - Андрей Грешнов

Снизу желтой кривой линией, утрамбованной колесами советских БТРов, вьется дорога, ведущая к городу из Шинданда Шесть лет или шесть минут — не поймешь. Странная она, эта дорога Шинданд — Герат. Жаль только, что не вымощена желтым кирпичом. На этой дороге сбываются детские мечты — люди встречаются с синей птицей. Их там много, этих птиц. Никто и не знает точно, как они называются. Кто говорит — сойки, кто — снегири. Афганцы молчат, наверное, просто не хотят говорить. Сидят они повсюду — на поломанных телеграфных столбах и на остовах разбитых вдребезги грузовиков, на башнях сгоревших БМП. Вестники счастья не чирикают, не перелетают с места на место. Они сидят недвижимо и внимательно смотрят, как, пованивая выхлопом, тянется, тянется бесконечная вереница железных машин, изрыгающих из своих жерл Смерть. Железные чудовища облеплены уставшими воинами. Господи, как сильно изменились их лица за несколько веков. Вон тот — с сединой в голове — и не узнать — из охраны Тимура, а тот — малюсенький и плешивый — фалангист Александра. Опять в командировке. Устали, бедняги, да ничего не поделаешь, так и будут появляться здесь, пытаясь что-то исправить. Минуя Барьер, забывают, за чем приехали. Ну да ничего, когда-нибудь вспомнят. Времени еще много. Впереди вечность…

Герат, 1987 год

Колеса бэтэра глотают желтый песок дороги, переться еще долго. От таджиков до таджиков. Между двумя персоязычными анклавами — сплошная пуштунская засада. Осатанели, падлы. Средь бела дня лупят с сопок из ДШК, а потом драпают на джипах. Хрен достанешь. Авиаторов лучше не вызывать — потом в Герате звиздюли обеспечены. Таджики тоже звереют, правда, от нас самих. Их не трогаешь — они не трогают. Но кабульские планировщики — маньяки. Взглянуть только в лицо Вареникову — все сразу поймешь. Наверное, в детстве издевался над животными за неимением игрушек. Теперь дорвался до солдатиков. В Москве играл в деревянных, здесь — в цинковых. Одно слово — Урфинджус. Что-то грустно стало. Хотели посмеяться, свалившись неожиданно по пути на первую сторожевую заставу, что в сторону Гиришка, к Колягину. Они там часто спят. Залягут на крышу с биноклями и хрючат. Можно и разбудить, зашарашив из КПВТ. Вот переполоху будет. Да что-то не вышло веселья. Шиндантские «трубачи» (так называли солдат, охранявших трубопровод, по которому из Союза в Афганистан текла нефть) не спали — сидели какие-то отрешенные. Наши одеревеневшие от жизни солдатики — Яндушкин и Гаврилов. «Что невеселы, бойцы? — гаркнул как из трубы черноволосый капитан Витя. — Понятно, опять к Эшонову на могилку ездили. Ладно, скорбите, хлопцы, а мы повалим. Колягин, вот тебе карты игральные, как заказывал. Все остальное в ящике». При слове «остальное» глаза у ребят просветляются. «Не усердствуйте, музыканты, а то Рахманов опять будет с духами три дня договариваться, а вам лекции о вреде курения читать. А на вас, козлов, соляры и муки не напасешься», — подытоживает Витя и топает вниз с горы. Как только он исчезает, бойцы в секунду расстреливают у меня пачку «Беломора». И, умиротворенные, отправляются «наблюдать» на крышу землянки. Напоследок радуют тем, что засекли УАЗик без номеров, в котором сидел исмаиловец, одетый в советскую офицерскую форму. «А что сразу-то не сказали?», — интересуюсь я. «Так вы ж не спрашивали», — резюмирует Гаврилов. Ладно, проехали.

Хитрый этот Туран Исмаил. Воспитали себе на горе бойца. По-русски лопочет, об операциях заранее знает. Короче, не взять. Сколько раз к нему в Шиндант наведывались — все попусту. Витя уже на броне рассказывает (под шипение «особняка» о недопустимости разглашения гостайны), что недавно к нему наш прапор-хохол из полка свинтил. Знали уже точно, кто Турану СВД-шки поставляет. А когда АГС в засаде нашли, решили брать прапора в тот же вечер. Кинулись на склад — а его уж и след простыл. Вот тебе и сало.

На дороге становится как-то неуютно: все больше сгоревших машин портят пейзаж скалистой равнины. Все кто может — вылазят из БТРов наружу — мины. Водитель наш обреченно вздыхает: ему сидеть и рулить. Под задницей — два бронника. Это чтоб «хозяйство» не потерять. Водила парень правильный — объясняет, что без ноги еще с трудом, но прожить можно, а вот без причинного места — ну никак.

Залезаю на самый верх — КПВТ между ног. Есть за что держаться, главное, чтоб башней не вертел, а то улетишь прямо по курсу, куда ствол указывает. Пылища невероятная. Отстать бы, да нельзя, а то растянемся как километровый червяк. Тут «духам» как раз самое время «гасить» оккупантов. Однако, сегодня что-то все подозрительно спокойно. Навязываю на голову привычную «палестинку» — серый рябой платок-чалму. Здорово от пыли спасает. Еще солнцезащитные очки и все о'кей, пыль в голову почти не проникает, только на том месте, где находится рот, по платку постепенно обрисовывается черное грязное пятно — человеческий выхлоп. Однако наслаждаюсь не долго. Прямо к нам летит «обезбашенный» БРДМ командира 101-го Гератского полка. Командир подстать БТРу. Башню, видать, сорвало давно. Одни глазища-триплексы. Сам маленький, ершистый, коротко стриженый Юрий Борисович «Это что за е… вашу мать? — орет он, полувылезши из люка. — Тебе, сучара, что, жить надоело?» Это в мой адрес. Не понимаю, что он так разорался. «Снимай антураж, — говорит Витя. — Это он до тебя дое…лся». «По башке захотел?», — продолжает свою мысль комполка. Увидев мое лицо, меняет гнев на милость. «Ну е…понский бог, — говорит он, растягивая слова. — Здесь не Саланг. Если что, свои же отдуплятся. — поди, разберись в пыли. Засуньте его на… в броню». За сим и упылил.

Засовывать меня никто и никуда не собирался. Мин боялись все, и примерно в равной степени. Водила выкинул наружу неработающий шлемофон, который я натянул поверх платка. «Сойдет», — коротко бросил он и нехотя, как-то грустно, скрылся в чреве БТРа. Попылили еще с полчаса. Опять остановка. Слева — нависающая над дорогой песчаная сопка. Боец Серега, облаченный в грязный комбез, погромыхивая ПК и ящиком, в котором патроны водились, по всей видимости давно, карабкается на песчаный склон, молясь себе под нос о том, чтобы там никого не оказалось. Через пять минут, излучая радость, бежит назад. «Чисто», — еще издали кричит он и, бросив пулемет кому-то в руки, запрыгивает на броню, бережно прижимая к животу заветный ящик «с патронами». Дорога свободна, трогаемся. Солнце уже встало, становится жарко. До Чагчарана еще далеко, а пить хочется как из пушки. Ну вот, не успел подумать, а вода едет прямо на встречу. Три бурубухайки (афганских грузовика), груженные арбузами, зоркий Серега заметил еще издали. Осторожно сползаем вправо, на обочину. Ребята машут руками водителям, чтобы не останавливались, а обгоняли. Ну, все, мы последние. Грузовики, рыча и воняя, еле прутся по дороге. Вот остановились. Наверное, черти, почувствовали неладное. Подъезжаем к первому грузовику. «Салам баба, тарбуза, хандэвана чандиста?», — спрашиваем мы очумевшего от страха таджика. Услышав родную речь, он расплывается в улыбке. Проворно, как заяц, выскакивает из кабины и лезет внутрь своего «железного коня». «Туфа», — гордо говорит он, выкатывая арбуз, похожий на гигантских размеров огурец. Серега тычет пальцем еще и в дыню. «Туфа», — опять повторяет таджик, хотя нам и без него ясно, что это — подарок. Угощаю деда «Кентом». Он просто ошарашен такой любезностью. Ну, все, поехали. В легкую догоняем замыкающий БТР и под стеной пыли становимся третьими с конца. Все молчат — заняты поеданием таджикских даров. Самый большой кусок дыни отправляется вниз водителю. Чавканье и хрюканье заглушает монотонный вой двигателя.