Снайпер должен стрелять - Валерий Прохватилов

К этому Мари добавила, что лет шесть или семь назад книга Моуди «Жизнь после жизни» не просто была бестселлером — в молодежной среде о ней много спорили. Причем даже не из-за фактологии, которую, разумеется, нельзя проверить, а скорее просто из-за необычности трактовки идей бессмертия. Ну а тут, значит, и появляется Роберт Бэдфул, с новым парадоксальным взглядом на эту тему. Его жесткий отказ от встречи, на который нарвался Хьюз, был для модного журналиста ударом по самолюбию. Но, к безмерному удовольствию членов клуба, то, что не удалось сделать Хьюзу, удалось ей, Мари. Так и получилось, что нынче вечером Бэдфул должен был явиться в их «Клуб по средам» и развернуть дискуссию. Не так часто, заключила Мари, но все же мы иногда позволяем себе приглашать гостей. Особенно если вдруг подвернется местный оригинал.

— Кстати, я одну из этих статей читал, — неожиданно заявил Андрей. — Где-то, помню, в кафе зацепился у стойки глазом. И теперь начинаю думать, что такие ребята, как Роберт Бэдфул, знают, чем занять досуг джентльменов, для которых «Сан» — руководство к действию. Среди прочего глянул и на тираж газеты — как мне кажется, их дела блестящи! Они держат на крючке около четырех миллионов всяких разных ершиков, форелек, пузатых бычков и килечек. Посуди сама — при таком улове готовить пикантный соус им порой просто необходимо.

— Зря ты столь саркастичен, — сказала Мари на это. — В первую очередь для меня и моих друзей это все-таки отдых. И чем больше «тараканов» в заявленной кем-то теме, тем лучше. Впрочем, раз ты сегодня свободен, то сам увидишь. Я тебя приглашаю в клуб.

— Очень хорошо, — ухмыльнулся в ответ Андрей. — Вместо одного оригинала, которому наконец-то удалось совершить побег, привезешь другого. Чувствую, что твоим ребятам вообще очень нравится, когда им щекочут пятки… Ладно, так и быть. Посижу где-нибудь в уголочке. В крайнем случае, не понравлюсь, — ты уж, будь добра, тихонько распорядись где-нибудь на кухне, как принято у нас в России, покормить шофера, я не обижусь…

— Ох и злыдня же ты, — очень мягким, почти материнским тоном сказала Мари.

— Я не злыдня, Мари, просто я — другой, — уточнил Андрей.

Человек может верить во что угодно, считал Андрей, лишь бы эта вера не приносила хлопот и прямых огорчений близким. И не стоит разбивать чужие убеждения лишь по той причине, что ты сам их не разделяешь. Тот, кто первый сказал, что истина рождается в жарком споре, не был мудрецом — он был опытным провокатором. Ибо всякий спор безраздельно убежденных в чем-то своем противников только углубляет и углубляет пропасть, имя которой — непримиримость. Для чего же плодить врагов, сотрясая воздух аргументами, которых никто все равно не слышит?

Так Андрей примерно и рассуждал, сидя в мастерской Эрделюака, привыкая к обстановке и стараясь до поры ни во что не вмешиваться.

Его внезапному приходу не удивились. Мари коротко представила Городецкого как своего коллегу по работе в агентстве «Лоуренс Монд», назвала имена присутствующих. Впрочем, Андрей каждого и так узнал — по коротким характеристикам, которые Мари давала друзьям в машине. Все были в сборе, за исключением журналиста Хьюза.

— Арри звонил из какой-то кошмарной телефонной будки, — сказала хозяйка дома, Николь, подчеркнуто обращаясь к одной Мари. — То ли он опоздает, то ли не явится вовсе, я так и не поняла. А поскольку и ты, Мари, опоздала, председателем собрания мы избрали сегодня Веру.

Вера Хестер слегка зарделась, одернула складки черного закрытого платья, видимо чуть смущенная этой почетной ролью. Затем сказала:

— Я клянусь, Мари, они чуть ли не силой заставили меня занять твое кресло. Председатель я никакой. Оказалось, я лишь способна предоставить слово тем, кто желает высказаться. То есть просто как стрелочник…

— Миссис Хестер не права, Мари, — тут же вмешался полный молодой человек, который минуту назад был представлен Андрею как поэт Фредерик Арбо. — Она скромно умаляет свою роль, говоря о стрелочнике. Потому что на самом деле действует на всех нас, как, к примеру, грозный диспетчер Центрального лондонского вокзала, да еще в период, когда пора отпусков в разгаре.

— Верно, Фред, — тут же поддержал поэта Эрделюак. — Почему-то мне кажется, к Вере кресло председателя может вообще перейти надолго. И особенно если мало пока известная в криминальном мире команда Монда вдруг всерьез решит заняться делами Бэдфулов. Кстати, Мари — нет ли каких подробностей? Кроме этой жуткой сводки новостей, мы ведь фактически ничего не знаем…

При последних словах взгляды всех присутствующих устремились на Мари, как на человека, максимально посвященного в тайны сыска.

Кое-что Мари знала к этому часу. Например, что в их доме обедал Доулинг и был срочно куда-то вызван. Очень вероятно, что кому-то из сотрудников удалось выйти на след убийцы. Но она также знала, что даже этой скудной информацией она не имеет права ни с кем делиться. Именно поэтому она и сказала как можно проще:

— Думаю, что подробности сообщат нам утренние газеты. А пока я никак не могу привыкнуть к самой мысли о смерти Роберта. И к тому, что кресло у камина, в которое обычно садятся гости, сейчас пустует.

— Если честно, у всех такое же ощущение, — печально сказал Арбо. — Так и подмывает распахнуть дверь на улицу и крикнуть, почти с той же мистической убежденностью, с какой крикнул когда-то Макбет: «Кто из вас это сделал, господа?..»

При последних словах Арбо все, кто был в мастерской, притихли. Сама фраза о «мистической убежденности» неожиданно прозвучала в устах поэта как прямое приглашение вернуться к теме, которую должен был сегодня затронуть Бэдфул. Кресло для почетного гостя, никем не занятое, кажется, само наводило на мысль, что теории Роберта, столь блестяще изложенные в двух газетных статьях, странным образом подтвердились в конкретной земной реальности.

Неожиданно для Андрея мнения разделились. Вера и доктор Хестер молчаливо сохраняли нейтралитет, Фредерик Арбо и Эрделюак стойко защищали вздорно-эпатажные постулаты Бэдфула, а Мари и Николь тут же показали себя убежденными сторонницами привычных им с юности теорий Раймонда Моуди, с его верой в «жизнь после жизни», многократно усиленной многочисленными свидетельствами людей, побывавших в состоянии клинической смерти и затем уже вернувшихся в мир оттуда.

Странной для Андрея была серьезность, с какой Мари и ее друзья то усиленно опровергали друг друга, то внезапно и очень точно дополняли своими доводами обе заявленные позиции. Наконец он плюнул на все и, спешно призвав на помощь все свое «русско-английское» чувство юмора, вспомнил слова Мари, что чем больше «тараканов» в заявленной кем-то теме, тем отдых лучше. И поскольку на его глазах в меру профессионально, а значит, и в меру искренне все-таки разыгрывался спектакль, он решил быть — тоже, разумеется, в меру — благодарным, терпеливым и отчасти даже наивным зрителем.

Всех активней в беседе, как Андрею казалось, был художник Эрделюак. Он твердо стоял на том, что гипотеза Бэдфула — пусть даже дилетантская, пусть любительская — пищи для ума дает больше, чем десятки доказательных, но все же довольно однообразных научных выкладок, допустим того же Моуди. У Моуди все как бы лежит в одной плоскости, а Бэдфул строит панораму, где мир объемен. Он, должно быть, интуитивно постиг тайну четвертого измерения и поэтому видит свою модель и в деталях, и сразу в целом. То есть как бы одновременно со всех сторон.

— Да, фантазия, да, игра! — кипятился Эрделюак, как бы исподволь подхлестывая сам себя. — А чем плохо?.. Весь ученый мир за столетия предложил лишь две версии появления homo sapiens: человек «зародился» на Земле; человек «привнесен» из Космоса. Кто мне скажет, какая из них доказана?.. Тут является некий отпрыск древнего рода, славный малый, тоже, кстати, весьма ученый, и — так же бездоказательно — заявляет, что планета наша — не что иное, как космическая тюрьма, то бишь место заключения, куда высылаются обитатели Вселенной за какие-то личные свои преступления. И естественную смерть при этом, в различном, конечно, возрасте, называет освобождением. Более того — Роберт Бэдфул в меру сил растолковывает нам и суть научно-технического прогресса: всякое новое знание и любое мало-мальски стоящее открытие — это отголосок Вселенских знаний. Эти знания поступают к нам из Космоса — с вновь прибывшими… И ведь, главное, как все внешне легко и просто: появление на свет в любой точке Земли ребенка — это и есть прибытие нового заключенного. Именно из них вырастают потом меж нас и гении, и злодеи. Характерно, что каждый из вновь прибывших доставляет с собой на Землю и доставшуюся ему там частицу новейших знаний.

— Согласитесь, Ник, — перебил художника доктор Хестер, — гении все-таки среди них почему-то прибывают гораздо реже.