Александр Блок. Творчество и трагическая линия жизни выдающегося поэта Серебряного века - Константин Васильевич Мочульский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ты и во сне необычайна.
Твоей одежды не коснусь.
Дремлю – и за дремотой тайна,
И в тайне – ты почиешь, Русь!
Из материала работы о русских заговорах и заклинаниях строится образ демонической колдовской Руси. Дебри, болота, зарева пожаров, снеговые столбы, где кружатся ведьмы, ночные хороводы разноликих народов, пути и распутья, ветер и вьюга, страшная, нищая Россия. И вся она – в движении, в полете, взметенная и взвихренная. В этом вихре – ее душа. Темный лик – лишь покров, закрывающий тайну. Стихотворение кончается торжественными мистическими строфами:
Живую душу укачала,
Русь, на своих просторах ты,
И вот, она не запятнала
Первоначальной чистоты.
Дремлю – и за дремотой тайна,
И в тайне почивает Русь,
Она и в снах необычайна,
Ее одежды не коснусь.
Отметим несравненное мастерство «звуковой светотени», контраста темных «у» со светлыми «а». После приглушенной мелодии на «у» («Живую душу… Русь») – какими победными трубами поют созвучия на «а»:
И вот, она не запятнала
Первоначальной чистоты.
«Живая душа» России, «нищая» ее природа озарена нездешним светом. Тайна ее приоткрывается в стихотворении «Вот Он – Христос – в цепях и розах», навеянном пейзажами Нестерова. Синее небо, поля, леса, овраги складываются в черты иконописного Лика:
В простом окладе синего неба
Его икона смотрит в окно,
Убогий художник создал небо,
Но Лик и синее небо одно.
На русской земле, смиренной и скудной, напечатлен Лик Христа. И чтобы понять Его, нужно стать странником, скитальцем, «нищим, распевающим псалмы»:
И не постигнешь синего Ока,
Пока не станешь сам, как стезя…
«Путь» – «стремление» – «странничество» – «Россия» – «Христос» – такова линия нарастания лирической волны в стихах Блока.
Наибольшей цельностью построения отличается последний отдел книги, озаглавленный «Город». Апокалиптическое видение современного города, вырастающее из темной музыки Блока, восходит к романтическому гротеску Гоголя («Невский проспект») и «фантастическому реализму» Достоевского («Преступление и наказание»).
В русской поэзии у Блока только один предшественник – Брюсов. Его «городские стихи», вдохновленные Верхарном, помогли поэту понять город как страшную судьбу человечества, как предвестие гибели нашего мира. В стихах Блока город – живое существо, голодное, беспощадное, бесстыдное и смрадное. Как жирная паучиха (статья «Безвременье»), оно оплело паутиной жизнь людей. Поэт схватывает низменные, пошлые черты городского быта, ибо для него это – знаки великой человеческой трагедии. И каждая деталь, которой он касается – газовый фонарь, кривой переулок, фабричная труба, кабак, – вдруг сворачивается, как намалеванная декорация, открывая за собой «бездонные провалы в вечность». Нарочито грубый реализм граничит с самой безудержной фантастикой. Грузность домов-гробниц, тяжесть камней мостовых – призрачна. Город Блока, как Петербург Достоевского, каждое мгновение может разлететься дымом: он – не реальность, а предсмертный образ обреченного человечества. Описывая площадь, улицы, притоны и фабрики, поэт рассказывает повесть о гибели своей души. «Предметность» и «вещность» его описаний – одушевлены и одухотворены до конца: город превращен в лирическую тему, его недобрая тяжесть – в полет светил.
Вглядимся в страшные черты его лица. Пустой переулок, солнце заходит за трубу, издали мигает одинокий фонарь; тучки, дымы, опрокинутые кадки, мокрый забор, фабричная гарь (стихотворение «Обман»). Колодезь двора: в чьем-то окне горят забытые желтые свечи; голодная кошка прижалась к желобу крыши («Окна во двор»). Вот – проклятье труда («Холодный день»):
Мы миновали все ворота
И в каждом видели окне,
Как тяжело лежит работа
На каждой согнутой спине.
Из подвалов, из тьмы погребов выходят рабочие, волоча кирки и лопаты; серая толпа вливается в город, как море, расползается по камням мостовых («Поднимались из тьмы погребов»). Вот – проклятье разврата:
Пробудились в комнате мужчина и блудница,
Медленно очнулись средь угарной тьмы.
Женщина бросается из окна на камни мостовой («Последний день»):
Мальчишки, женщины, дворники заметили что-то,
Махали руками, чертя незнакомый узор.
Когда на город спускается мгла и в окнах зажигаются огни, когда в переулках пахнет морем и поют фабричные гудки, по улице проходят женщины в красных плащах, и, как струны, звенят их голоса.
Кого ты в скользкой мгле заметил?
Чьи окна светят сквозь туман?
Здесь ресторан, как храмы, светел,
И храм открыт, как ресторан.
Ночи города отравлены сладострастием – все лица отмечены знаком гибели:
Лазурью бледной месяц плыл
Изогнутым перстом.
У всех, к кому я приходил,
Был алый рот крестом.
У женщин взор был тускл и туп,
И страшен был их взор:
Я знал, что судороги губ
Открыли их позор.
В стихотворении «Невидимка» ненасытимая похоть городазверя раскрыта в апокалиптической глубине. Почва уходит из-под наших ног – мы заглядываем в пропасть. В ночном кабаке – веселье; ватага пьяниц ломится в притон к румяным проституткам.
Кто небо запачкал в крови?
Кто вывесил кровавый фонарик?
Стихотворение заканчивается пророческим образом Блудницы, восседающей на Звере:
Вечерняя надпись пьяна
Над дверью, отворенной в лавку…
Вмешалась в безумную давку
С расплеснутой чашей вина
На Звере Багряном – Жена.
Но после надрывных и хриплых, как звуки шарманки, песен о проклятии труда, нужды, запоя и разврата – в ослепительном контрасте – бальная музыка блеска и роскоши ночного города. «В электрическом сне наяву», как прекрасны женщины, как горды взоры мужчин. В летающем ритме вальса кружатся разноцветные тени, осыпанные жемчугами, зажженные снопами лучей.
В кабаках, в переулках, в извивах,
В электрическом сне наяву,
Я искал бесконечно красивых
И бессмертно влюбленных в молву.
И из «музыки блеска» возникают ангельские видения:
И мелькала за парою пара…
Ждал я светлого Ангела к нам,
Чтобы здесь, в ликованьи тротуара,
Он одну приобщил к небесам…
Сплетением лирических мотивов города, игрой на контрастах тьмы и света – медленно и торжественно подготовляется вступление главной темы – «Незнакомки»:
По вечерам, над ресторанами…
