Александр Блок. Творчество и трагическая линия жизни выдающегося поэта Серебряного века - Константин Васильевич Мочульский

Ты и во сне необычайна.

Твоей одежды не коснусь.

Дремлю – и за дремотой тайна,

И в тайне – ты почиешь, Русь!

Из материала работы о русских заговорах и заклинаниях строится образ демонической колдовской Руси. Дебри, болота, зарева пожаров, снеговые столбы, где кружатся ведьмы, ночные хороводы разноликих народов, пути и распутья, ветер и вьюга, страшная, нищая Россия. И вся она – в движении, в полете, взметенная и взвихренная. В этом вихре – ее душа. Темный лик – лишь покров, закрывающий тайну. Стихотворение кончается торжественными мистическими строфами:

Живую душу укачала,

Русь, на своих просторах ты,

И вот, она не запятнала

Первоначальной чистоты.

Дремлю – и за дремотой тайна,

И в тайне почивает Русь,

Она и в снах необычайна,

Ее одежды не коснусь.

Отметим несравненное мастерство «звуковой светотени», контраста темных «у» со светлыми «а». После приглушенной мелодии на «у» («Живую душу… Русь») – какими победными трубами поют созвучия на «а»:

И вот, она не запятнала

Первоначальной чистоты.

«Живая душа» России, «нищая» ее природа озарена нездешним светом. Тайна ее приоткрывается в стихотворении «Вот Он – Христос – в цепях и розах», навеянном пейзажами Нестерова. Синее небо, поля, леса, овраги складываются в черты иконописного Лика:

В простом окладе синего неба

Его икона смотрит в окно,

Убогий художник создал небо,

Но Лик и синее небо одно.

На русской земле, смиренной и скудной, напечатлен Лик Христа. И чтобы понять Его, нужно стать странником, скитальцем, «нищим, распевающим псалмы»:

И не постигнешь синего Ока,

Пока не станешь сам, как стезя…

«Путь» – «стремление» – «странничество» – «Россия» – «Христос» – такова линия нарастания лирической волны в стихах Блока.

Наибольшей цельностью построения отличается последний отдел книги, озаглавленный «Город». Апокалиптическое видение современного города, вырастающее из темной музыки Блока, восходит к романтическому гротеску Гоголя («Невский проспект») и «фантастическому реализму» Достоевского («Преступление и наказание»).

В русской поэзии у Блока только один предшественник – Брюсов. Его «городские стихи», вдохновленные Верхарном, помогли поэту понять город как страшную судьбу человечества, как предвестие гибели нашего мира. В стихах Блока город – живое существо, голодное, беспощадное, бесстыдное и смрадное. Как жирная паучиха (статья «Безвременье»), оно оплело паутиной жизнь людей. Поэт схватывает низменные, пошлые черты городского быта, ибо для него это – знаки великой человеческой трагедии. И каждая деталь, которой он касается – газовый фонарь, кривой переулок, фабричная труба, кабак, – вдруг сворачивается, как намалеванная декорация, открывая за собой «бездонные провалы в вечность». Нарочито грубый реализм граничит с самой безудержной фантастикой. Грузность домов-гробниц, тяжесть камней мостовых – призрачна. Город Блока, как Петербург Достоевского, каждое мгновение может разлететься дымом: он – не реальность, а предсмертный образ обреченного человечества. Описывая площадь, улицы, притоны и фабрики, поэт рассказывает повесть о гибели своей души. «Предметность» и «вещность» его описаний – одушевлены и одухотворены до конца: город превращен в лирическую тему, его недобрая тяжесть – в полет светил.

Вглядимся в страшные черты его лица. Пустой переулок, солнце заходит за трубу, издали мигает одинокий фонарь; тучки, дымы, опрокинутые кадки, мокрый забор, фабричная гарь (стихотворение «Обман»). Колодезь двора: в чьем-то окне горят забытые желтые свечи; голодная кошка прижалась к желобу крыши («Окна во двор»). Вот – проклятье труда («Холодный день»):

Мы миновали все ворота

И в каждом видели окне,

Как тяжело лежит работа

На каждой согнутой спине.

Из подвалов, из тьмы погребов выходят рабочие, волоча кирки и лопаты; серая толпа вливается в город, как море, расползается по камням мостовых («Поднимались из тьмы погребов»). Вот – проклятье разврата:

Пробудились в комнате мужчина и блудница,

Медленно очнулись средь угарной тьмы.

Женщина бросается из окна на камни мостовой («Последний день»):

Мальчишки, женщины, дворники заметили что-то,

Махали руками, чертя незнакомый узор.

Когда на город спускается мгла и в окнах зажигаются огни, когда в переулках пахнет морем и поют фабричные гудки, по улице проходят женщины в красных плащах, и, как струны, звенят их голоса.

Кого ты в скользкой мгле заметил?

Чьи окна светят сквозь туман?

Здесь ресторан, как храмы, светел,

И храм открыт, как ресторан.

Ночи города отравлены сладострастием – все лица отмечены знаком гибели:

Лазурью бледной месяц плыл

Изогнутым перстом.

У всех, к кому я приходил,

Был алый рот крестом.

У женщин взор был тускл и туп,

И страшен был их взор:

Я знал, что судороги губ

Открыли их позор.

В стихотворении «Невидимка» ненасытимая похоть городазверя раскрыта в апокалиптической глубине. Почва уходит из-под наших ног – мы заглядываем в пропасть. В ночном кабаке – веселье; ватага пьяниц ломится в притон к румяным проституткам.

Кто небо запачкал в крови?

Кто вывесил кровавый фонарик?

Стихотворение заканчивается пророческим образом Блудницы, восседающей на Звере:

Вечерняя надпись пьяна

Над дверью, отворенной в лавку…

Вмешалась в безумную давку

С расплеснутой чашей вина

На Звере Багряном – Жена.

Но после надрывных и хриплых, как звуки шарманки, песен о проклятии труда, нужды, запоя и разврата – в ослепительном контрасте – бальная музыка блеска и роскоши ночного города. «В электрическом сне наяву», как прекрасны женщины, как горды взоры мужчин. В летающем ритме вальса кружатся разноцветные тени, осыпанные жемчугами, зажженные снопами лучей.

В кабаках, в переулках, в извивах,

В электрическом сне наяву,

Я искал бесконечно красивых

И бессмертно влюбленных в молву.

И из «музыки блеска» возникают ангельские видения:

И мелькала за парою пара…

Ждал я светлого Ангела к нам,

Чтобы здесь, в ликованьи тротуара,

Он одну приобщил к небесам…

Сплетением лирических мотивов города, игрой на контрастах тьмы и света – медленно и торжественно подготовляется вступление главной темы – «Незнакомки»:

По вечерам, над ресторанами…