Проклятая квартира - Светлана Игоревна Бестужева-Лада

старше она становилась, тем тяжелее переносила домашний очаг. Особенно болезненно она воспринимала мою скрюченную фигуру в коляске. Если бы я не знала Ирину так хорошо, то, пожалуй бы, решила, что она мною брезгует. Как раздавленной кошкой на мостовой.

Конечно, это было не так. Просто жизнь у самой Ирины с каждым днем становилась… не труднее, нет, но ожесточеннее, что ли. А когда умерла баба Фрося, то моей подруге стало просто невмоготу. Старуха еще как-то разряжала атмосферу, а без нее стало нечем дышать. Баба Маша, родная бабка Ирины, никогда не отличалась легким характером, но с возрастом начала терять чувство меры вообще.

Во сколько бы ни вернулась Ирина домой, она тут же попадала под перекрестный допрос: «Где была?», «С кем была?», «Надеюсь, глупостей не наделала?» А заканчивалось все одинаково: «Принесешь в подоле, как твоя мать, — выгоню из дома!»

Надо отдать должное Ирке: она терпела, сколько могла. Даже тогда, когда бабка залепила ей в моем присутствии: «Лучше бы тебя парализовало, как Регину, все спокойнее бы мне было!», даже тогда, повторяю, наорала на Марию Степановну я, а не Ирина. Она просто молча повернулась и ушла. Вернулась через несколько дней, что, естественно, ее отношений с бабкой не улучшило никоим образом.

— Ты бы вышла замуж, — посоветовала я ей как-то в один из тех редких вечеров, когда она сидела дома и была расположена со мною беседовать. — Нельзя же жить в такой атмосфере — так и спятить недолго. У тебя же поклонников полно. Олег, например, просто сохнет по тебе уже который год. Чем не жених?

— Он-то жених, только я пока не невеста, — вздохнула Ирина. — Понимаешь, у меня с ним уже все было и… Ну. Не нравится мне это, хоть убей. Кто придумал, что женщина от этого удовольствие получает? Сейчас немного притерпелась, а вначале… б-р-р! Сплошной ужас! А Олег, конечно, хочет жениться — он же у меня первый. Я не готова. Не люблю его по-настоящему.

— Не мое дело советы давать, но можешь человека сделать абсолютно счастливым. Как в одной из кинокомедий говорили: «Жениться нужно на сироте». На мне, как ты понимаешь, никто не женится. А на тебе — сию же минуту.

— Перестань ерничать! У меня бабка есть, забыла? Впрочем, если я соглашусь выйти замуж за Олега, он должен будет благодарить за это в первую очередь ее. Достанет она меня окончательно — уйду замуж. Не в петлю же лезть?

Мария Степановна Ирку в конце концов «достала», и свадьба, таким образом, состоялась. Ирина переехала к мужу в мастерскую. Но, по-видимому, в чем-то она оказалась права, приписывая нашей коммуналке магические свойства. Квартира «не захотела» ее отпустить: через два года первое замужество Ирины закончилось, и она вернулась в ненавистные ей стены. А куда еще было деваться?

Потом, много позже, Ирина мне кое-что рассказала о своей семейной жизни. Не хочу вдаваться в подробности, но причиной разрыва оказалась Иркина беременность. Ее муж, как и она, художник, но в отличие от нее гениальный, вечно сидел без денег, так как считал ниже своего достоинства «работать», а не «творить». Деньги зарабатывала Ирка — художник-иллюстратор в одном из крупных издательств. На жизнь хватало, но не более. А тут — ребенок.

Ирка пропустила, то есть просто проворонила по темноте своей все признаки «интересного положения», а когда спохватилась, то денег на нелегальный аборт у специалиста не нашлось. Хватило на криминальный, в результате которого она чуть не отдала Богу душу, после чего попала в больницу с заражением крови. Ее спасли чудом и… дали стопроцентную гарантию того, что детей у нее уже не будет никогда и ни при каких условиях. А ее прекрасный муженек ни разу не выбрал времени ее навестить. К Ирине ездили Лидия Эдуардовна и Семен Френкель. Родная же бабка наотрез отказалась даже слышать о внучке и встретила ее дома одним-единственным словом:

— Детоубийца!

В результате Ирка перетащила кое-какие пожитки в опустевшую комнату бабы Фроси, а с Марией Степановной просто перестала разговаривать. По правде сказать, и та не стремилась помириться:

— Я свою жизнь прожила. Думала, понадоблюсь правнуков нянчить, так откуда же они теперь возьмутся? Ты, Регина, вообще невинная девушка, как ты с этой распутницей разговариваешь? Это надо придумать — аборт делать!

В общем, без мужа рожать — грех, аборт делать — преступление, а я — «голубица непорочная». Я плюнула и перестала вмешиваться. У бабки явно поехала крыша, а Ирину мне было безумно жаль.

Самое забавное заключалось в том, что баба Маша в пику родной внучке начала привечать соседскую девочку — Верочку. Забавно это было потому, что хорошенькая, как куколка, Верочка была отнюдь не безгрешна, скорее наоборот. Ее мама тихо скончалась во сне, братцы давно жили своими домами, а отец по старости уже начинал заговариваться. Поэтому Верочка вытворяла все, что ей приходило в прелестную голову. К тому же не училась и не работала.

Помимо Ирины, мне, честно говоря, было жаль и себя. Когда я только-только притерпелась к своему калечеству, закончила институт и получила надомную работу, стала прихварывать моя мама. Сначала мы с ней все списывали на усталость — уставала она каждый вечер смертельно. Потом начались всякие недомогания. Но, как это у нас водится, к врачам мама до самого последнего момента обращаться не желала. А когда наконец обратилась…

В общем, в больницу ее положили просто для соблюдения формальностей: рак крови неизлечим. Да еще потому, что «вошли в положение»: сиделка из полупарализованной дочери — из рук вон. Но перед самой смертью все-таки выписали. И две недели мама пролежала дома, угасая у меня на глазах. Беспокоилась она только об одном: что будет со мной после ее смерти. Хотя, в общем-то, оставляла не маленького ребенка, а женщину «за тридцать». И все же, все же…

И в эти же страшные две недели я совершила смертный грех. Возроптала. Маме только-только исполнилось шестьдесят семь — и она умирала. А Елена Николаевна — безумная, одинокая, никому не нужная в семьдесят с лишним — жила. Две другие старухи — «ровесницы века» — на моей памяти ничем серьезным никогда не болели и в свои восемьдесят с бо-о-льшим хвостиком могли дать фору любой пятидесятилетней тетке. Почему мама, а не они, свое уже отжившие? Да, это были жестокие мысли, но и ко мне ведь жизнь была не слишком ласкова.

В один из вечеров мы курили с Ирой на кухне, и я призналась ей в своих мысленных