Скопин-Шуйский. Похищение престола - Сергей Мосияш

— Не боись, Василий Васильевич, — утешали князя. — Нас ведь тоже по головке не погладят, что ночью ворота отчиняли. Не скажем.

Однако едва не на пороге собственного дома напали на Голицына тати[56] московские и если б не слуги, раздели бы князя, а то и прибили б. Едва отмахались от татей.

На бранном поле сабля не понадобилась князю, а почти у дома довелось выхватить и порубить какого-то татя. Но все же шапку сбили-таки с него разбойнички, поживились, да одному из слуг Сеньке едва глаз не выбили.

Въехав на родное подворье без шапки, но с Сенькиным синяком князь приказал запереть ворота покрепче и на завтра никого не выпускать в город и не впускать во двор.

— И вообще, что я прибыл, не болтали бы. Кто болтнет, всыплю сотню плетей.

Словно улитка в своей раковине, спрятался князь, затаился, как мыслилось, от позора своего. И дворня затихла, уж не кричала, не бранилась во дворе, словно в доме покойник был. Но через три дня неведомо какими путями дошло до царских ушей: «Князь Василий Голицын давно дома».

Посланному от государя подьячему было сказано: «Хворает князь». Всякий знает — больному заходить к царю запрещено, дабы не заразить его. Но когда подьячий доложил:

— Ваше величество, хворает князь Василий Васильевич Голицын. — Царь ехидно пошутил:

— Уж не медвежья ли хворость у него? — намекая на понос, нападающий на медведя с перепугу.

Оттого бояре, сидевшие по лавкам, развеселились:

— Охти мне, государь, ну скажешь же.

Однако после поражения под Волховом становилось не до смеха.

Вор — как сразу нарекли нового самозванца — издал «царский указ», в котором повелевал холопам отбирать у господ своих землю, имущество и жениться на их дочерях. Указ очень понравился черни, всегда любившей дармовщину, и напугал помещиков, спешно кинувшихся вместе с семьями под крыло Москвы. Это вызвало в столице дороговизну и, естественно, недовольство царем Василием Шуйским. Народ уже напрямую связывал все беды с ним: «Несчастливый царь, сел неправдой на царство».

А Вор брал город за городом и двигался к Москве, все более и более усиливаясь.

Шуйский торопился с заключением договора с Польшей еще и из-за того, что надеялся, что король Сигизмунд сумеет отозвать всех поляков из армии Вора. Царь знал, что почти все воеводы самозванца поляки — Рожинский, Лисовский, Кернозицкий — и потому настаивал именно эту статью вписать в договор. Вызванные к государю думные дьяки Луговской и Телепнев докладывали о ходе переговоров с панами Витовским и Друцким-Соколинским:

— За Лисовского, государь, они категорически отказываются ручаться.

— Почему?

— Он за рокош объявлен врагом короля, лишен чести и изгнан из Польши.

— Черт с ним, с Лисовским. А как статья по Мнишекам?

— По Мнишекам они почти полностью согласны, что он не должен признавать зятем Лжедмитрия II, дочь за него не выдавать. Вот только не хотят вписывать, что Марина не должна далее называться русской царицей.

— Вот те раз. Почему же?

— Пан Витовский говорит, что они не смогут заставить ее отказаться от столь высокого титула.

— А вы бы им сказали, что тогда мы не сможем отпустить ее.

— Мы говорили, но они прямо заявили, что без статьи о Мнишеках договор теряет смысл. И они не станут его подписывать.

— Ну а ты что думаешь, Томила Юдич?

— Я думаю, государь, их можно уговорить на это условие следующим образом. Во-первых, одарить еще «сорочками» соболей, а во-вторых, взять на нас труд ее отречения от царского титула.

— Что касается «сорочек», это ясно, поляки за соболей душу готовы продать. А как мы сможем заставить эту девку отречься?

— А просто, государь. Тюрьму потеснее, еду поскуднее и поманить отпуском на родину. Мол, отречешься — поедешь домой, не отречешься — сгниешь в темнице. Сломается как миленькая. Еще если отца с братцем набзыкать.

— Ин добро, так и скажите Витовскому с Друцким, одарив сперва «сорочками», мол, статью вписываем, а об отречении ее сами позаботимся.

Вскоре договор был заслушан в Думе и одобрен, главное условие — Польша должна взять на себя обязательство: никогда не поддерживать в будущем самозванцев, а Россия — отпустить всех поляков ранее задержанных, в том числе Гонсевского с посольством и Мнишека с дочерью и сыном.

Не понравился Мстиславскому только срок действия договора.

— Почему только на три года? — спросил он. — Почему не на десять лет или навечно?

— Так установил король, — отвечал Луговской.

— Ну и мы ж должны сказать свой срок. Государь, почему же ты соглашаешься?

Шуйский поморщился, словно от зубной боли.

— Федор Иванович, главное тут не срок, а то, что он отзовет всех поляков от Вора.

— Вы считаете, они его послушают?

— Надеюсь. И впредь обязуется самозванцев не поддерживать. Вот что главное.

— А через три года сам пойдет на Смоленск, — заключил князь. — Надо настоять, чтоб хотя бы на пять лет договор.

Большинство Думы поддержало Мстиславского: удлинить срок действия договора. Но в конце заседания Скопин заметил:

— Нарушить договор король может в любой день, не оглядываясь на срок. С нашей помощью, к примеру, он отзовет полки от Вора и тут же поведет их на Смоленск. Это как?

— Ну, князь Михаил, что-то ты намудрил, — сказал царь.

— Я не намудрил, государь, а предположил на грядущее действия Сигизмунда. Раз он настаивает на столь коротком сроке, значит, что-то замышляет против нас. А что? И слепому ясно. Смоленск для них всегда был желанной добычей.

— Ну поживем — увидим, — сказал Шуйский, поднимаясь с трона. — А пока попробуем настоять на пятилетием сроке, как предложил князь Мстиславский.

Но как ни тужились Луговской с Телепневым, не смогли выбить с польских послов 5 лет, хотя потратили на умасливание их не одну «сорочку». Жаловались Шуйскому:

— Более одиннадцати месяцев не добавляют, государь.

— Одаривали их?

— А как же. Все как в прорву.

— Черт с ними. Пусть будет на три года одиннадцать месяцев. Нам ведь время сейчас дорого. Вор уже в Калуге, Лисовский Рязань взял. Не до торга.

17. Измена

Шуйский, сидя на троне, как-то еще держался царем, но оставаясь наедине, хватался за голову. Падал перед иконой и, обливаясь слезами, молил: «Господи, помоги! Господи, вразуми! Что делать?» Положение и впрямь было почти безвыходное, Вор шел уже к столице, города один за другим изменяли Шуйскому и присягали Вору.

Даже Псков, всегда державший сторону московского царя, отпал на сторону Вора. Новгород вот-вот отпадет. Но и этого мало, в Москве явилась шатость. Открываются заговоры против Шуйского. Не успеет царь казнить одних, являются другие. Ни на кого нельзя положиться. Разве на братьев? На Дмитрия с Иваном? Так и они какие-то шибко невезучие. Куда ни пошлешь, везде их колотят. Вон Митька умудрился под Волховом осрамиться, мало того что чуть в плен не попал, так полполка подарил Вору. Ну, видно, в победители за уши не вытянешь. Хоша и братья родные, а дураки. Остается одно — опять звать племянника, у него вроде получается.

С Скопиным-Шуйским, призванным во дворец, царь был ласков до приторности:

— Мишенька, сынок, токо на тебя у меня вся надежа. Вступи в свое стремя позлащенное, разгроми супостата, — впадал царственный дядя в стих. — Воевод много, а воевать некому. Митька вон от Волхова без порток припорол, Васька Голицын ужакой приполоз. Мало того что оружие Вору оставили, но и ратников подарили. Голова кругом идет, Миша, не знаю что и делать.

— Приказывай, Василий Иванович, исполню, как велишь, — сказал Скопин, с сочувствием слушая жалобы дяди.

— Вот бери войско и ступай Вору навстречу, он от Калуги на Москву идет. И от Коломны его воевода Лисовский Наседает, ну его там пока рязанцы с Ляпуновым удерживают. Нам важно разгромить Вора. Ах, если б его пленить удалось.

— Какие полки отдаешь мне, государь?

— Полк Романова да полки князей Трубецкого, Троекурова и Катырева. Я думаю, тебе достанет сил, Миша.

— Там посмотрим, государь. Рать покажет.

Войско уходило под командованием Скопина через Серпуховские ворота, он ехал впереди с Романовым. Но несколько отъехав, сказал спутнику:

— Иван Никитич, вышли вперед дозоры, чтоб не напороться нам на засаду, и веди, а я ворочусь, прослежу у ворот, как выступают полки.

— Хорошо, Михаил Васильевич.

Князь Скопин встал на возвышенности недалеко от ворот и, не слезая с коня, наблюдал прохождение войска. Когда увидел выехавшего впереди полка князя Троекурова, махнул ему, приглашая к себе. Тот подъехал.

— Иван Федорович, мне нужны хорошие лазутчики. Как остановимся на ночевку, подошли их мне, желательно охотников.