Каменное перо - Павел Георгиевич Козлов

от тебя без подарка. Я дарю твоему сыну проклятие – стоит ему только покинуть этот маяк, и он никогда не найдет дорогу домой. Его звезда упадет сию же минуту. Я сам обращусь в туман и заплету ему ноги, заволоку его глаза, свяжу его путами, а вернуться не дам. Выбирай, вор: что тебе милее? Или, подобно дракону, чахнуть над своим сокровищем до конца твоих дней, или же отпустить его и никогда больше не увидеть?

Смотритель сжал руку в кулак. Ему не верилось в то, что происходит. Он, обреченный неведомым повелением всю жизнь коротать на заброшенном маяке, верил в проклятия как никто иной и ни с чем не попутал бы силу темных слов, когда они были произнесены. Он, что не мог надолго покидать свое жилище, увидел свои грядущие годы – одинокие и серые, разбавляемые лишь фрагментами кратких свиданий и мимолетных встреч.

Когда Смотритель пришел в себя, Тристан все еще скалился в улыбке без веселья, с насмешливым смирением ожидая его ответа под дождем. Как будто от ответа что-то могло зависеть. Зная, что все потеряно и все равно отказываясь принимать неизбежное с упорством проклятого – ибо он и вправду был проклят – Смотритель молча скрылся за порогом и через мгновение вернулся, держа в руке свой охотничий нож. Увидев обнаженное лезвие, тускло блеснувшее на него сквозь пелену дождя, Тристан разразился очередным приступом бесовского веселья. Он в три шага подбежал к Смотрителю и остановился в считанных дюймах от клинка. Рука Смотрителя задрожала. Он никогда прежде не угрожал человеку оружием.

– Вор, ты не услышал меня, – процедил Тристан. – Неужели ты вознамерился напугать меня этой штукой?

– Уходи, – еле слышно повторил Смотритель.

Внезапно Тристан скакнул на еще один недостающий шаг и, ухватив оторопевшего Смотрителя за запястья, насадил себя на кинжал. Клинок прошел сквозь него, как сквозь воздух, и Тристан превратился в дымку, которая рухнула вниз как обвалившийся снег и тут же растеклась во все стороны. Смотритель зачарованно смотрел перед собой, обеими дрожащими руками крепко сжимая рукоять кинжала. Лишь только через четверть часа жена и сын сумели вывести его из окаменелого ступора и кое-как отобрали оружие. Долгое время он отказывался возвращаться в дом и стоял под дождем. Когда они попробовали силой увести его с улицы, он вырвался из их объятий и убежал в сторону леса. Той ночью никто не сомкнул глаз.

Смотритель вернулся на маяк только под утро. Его настигла лихорадка, он бредил и не мог вспомнить, что произошло накануне.

Он все время звал Барда и твердил что-то про его звезду, которая упала с небосвода, когда за Мойрой явился Тристан. Он причитал, что на исходе недели звезда упадет снова, и тогда сын больше никогда к нему не вернется. Однако, когда Бард послушно подходил к кровати отца и брал его горячую руку с свои, тот не признавал его и отсылал прочь.

Его выздоровление было долгим и неохотным, и только когда он вновь стал узнавать жену и сына, желание жить вернулось к нему и побороло недуг.

Спустя месяц Смотритель был еще слишком слаб. Тем вечером, когда туман пришел на маяк, хозяин семейства уже спал глубоким сном. Утром он проснулся в пустом доме.

Кое-как одевшись и нетвердо стоя на ногах, он с трудом проделал нехитрый путь до крыльца и выглянул наружу. Бард стоял у скалистого утеса спиной к маяку и смотрел вдаль. Смотритель вернулся в дом и сел за стол. Когда сын вернулся и взял его за руку, даже не пытаясь скрыть свою заплаканные глаза, он уже все понял. Той ночью Мойра ушла.

Еще пять лет минуло, и сердце Барда еще яростнее заболело по прекрасной музыке, что жила в его душе. Он играл ее волнам, он играл ее лесу, он играл ее птицам и радуге, и порой он играл ее для отца, но еще никогда прежде он не играл ее незнакомцам. Как-то раз, не испросив разрешения, он сел на отцовскую лошадь и, прихватил с собой лютню, отправился в город. Там, исполнившись неведомо откуда взявшейся отваги, он впервые сыграл для чужих, казалось бы, людей – для немногочисленных завсегдатаев пыльной таверны, единственной тамошней гостиницы. Там же он услышал свои первые аплодисменты – грубоватые, но такие ободряющие, искренние. И там же он решил во что бы то ни стало отправиться странствовать и сыграть музыку своей души для всего белого света.

Знал ли он о своем проклятии? Понял ли он страшные слова, невольно услышанные им в тот ненастный вечер? И важно ли это, если в ту самую минуту, что его руки впервые коснулись струн, его судьба была предрешена?

Когда Бард отправился в свое первое путешествие, отец не стал ему препятствовать. Но на пути домой у самого леса юношу накрыл густой туман и он, заплутавшись и не раз вернувшись в долину, из которой начинал свой путь, отчаялся достичь маяка. Проведя ночь в таверне, Бард еще раз попытался вернуться домой, но вновь потерпел неудачу. Густой туман преградил ему путь и неведомыми тропами вернул в долину. На третий день Бард, опечаленный и павший духом, встретил в долине отца. Его удивлению и радости не было предела. Они горячо обнялись, и Смотритель поведал ему о том, какая тяжелая доля выпала их семье. Наверное, глубоко в своем сердце Бард чувствовал последний дар Тристана, и слова отца лишь укрепили его решимость стать великим менестрелем и только пуще разожгли в его душе огонь сыновей любви.

И теперь раз в месяц он старается навещать эту сокровенную долину, а Смотритель, видя, как туман собирается у подножия маяка, понимает, что это сын ищет с ним встречи, и спешит к нему. Ни один из них не может ступить дальше – Смотритель прикован к маяку, а Бард повенчан с путем менестреля.

Вместе с туманом приходит Мойра, и ее ласковый взор и нежный голос на некоторое время притупляют боль двух мужчин. Два неведомых проклятия – слишком мало для того, чтобы разлучить их и вполне достаточно для того, чтобы не позволить им оставаться вместе. Увы, такова душа человека.

И так всякий раз с приходом тумана они встречаются – отец, мать и сын, Смотритель, Мойра и Бард.

А что же Мойра? Мойра – странствующий менестрель, всюду следующий за туманом. После дождя люди ждут ее пуще радуги. Она может прийти к кому угодно – к богатому лорду, развлекающему своих знатных гостей, или к бедному трактирщику,