Тайный русский календарь. Главные даты - Дмитрий Быков

В том-то и ужас, что у нас сегодня слишком много оснований для реабилитации Инквизитора — и соответственно Победоносцева. Поэтому именно сегодня стоит напомнить: главная идея Константина Петровича заключалась отнюдь не в том, чтобы «подморозить» Россию (каковая цитата из него имеет сегодня наиболее широкое хождение), а в том, чтобы ее подмораживал лично он и никто другой. Зато это отлично почувствовал Маяковский, изображая в «Бане» своего Победоносикова — обер-прокурора новейшего образца.

Стержневая и любимая мысль Константина Петровича — патологическое недоверие к народу, всемерное оттеснение его от рычагов государственного управления, искусственно поддерживаемое невежество. И не стыдно же сегодня отдельным его апологетам называть Победоносцева просветителем, насадителем церковноприходских школ, столпом всеобщей грамотности! Стоит напомнить, чему учили в его школах, количество которых (а их было в разы больше, чем земских) вполне компенсировалось удручающим качеством преподавания. Между тем в статье одного из русских церковных иерархов к столетию смерти Победоносцева находим теплые слова: учащимся не давали достаточных знаний для продолжения образования — и слава Богу, потому что тем менее было в России полуобразованных людей. А ведь от полуобразованцев-то и случаются главные наши беды вроде революций! Человека надо научить грамоте, а большее уже опасно: терпеть не станет, работать заленится…

Тут мы и подходим к главному: реакционность не так еще плоха, консервативность почтенна, либерализм и парламентаризм во многих отношениях ужасны. Но ведь для борьбы с либерализмом вовсе не надо зверем кидаться на все новое, вводить драконовскую цензуру и отсекать народ от просвещения, а интеллигенцию — от народа! Одна доведенная до конца реформа — и вечная дихотомия государственного террора и дикого бунта разрушается на корню! Но Победоносцев видел свою миссию в консервации России вовсе не потому, что консервированная Россия представлялась ему более стабильной, а потому, что в России просвещенной и обладающей зачатками демократии не было бы места ему, претенденту на духовное лидерство. Этот человек, наставник двух российских императоров, представитель высшей духовной власти в стране — обер-прокурор Синода, не имел ровно никаких данных для такой духовной власти. Это был патентованный правовед, скучнейший, традиционнейший запретитель, у которого сроду не хватило бы ни духу, ни изобретательности на грандиозную софистику, которую противопоставляет Христу Великий Инквизитор. Победоносцев был скучен, как все фарисеи, и примитивен, как сама отечественная бюрократия; все хитросплетения и завитушки его стиля вьются на пустом месте. В его сочинениях при детальном рассмотрении не усмотришь ни любви, ни добра, ни искренней заботы об Отечестве, относительно которого не мог же он совершенно заблуждаться! Если уж генерал-адъютант при Александре III Отто Рихтер понимал, что Россия — котел, готовый взорваться, а охранители ходят вокруг и дыры латают, — не мог же Победоносцев не понимать, чем кончится его консервация! Но и отлично сознавая это, он все не мог проститься с ролью духовного светоча и властителя дум; как мы видим сегодня, у нас полно желающих попасть на роль главного идеолога, великого инквизитора и наипервейшего консерватора исключительно во имя удовлетворения личной амбиции. Что котел при таком подходе либо треснет, либо сгниет — им уже решительно по барабану. Пожалуй, не так уж и преувеличивает Радзинский, возлагая ответственность за русскую революцию не столько на Владимира Ильича, сколько на Константина Петровича.

В народ он не верил, панически его боясь. России не любил, ибо ради ее спасения не желал поступиться ролью вождя и наставника. Думаю, что и Христос ему — как Инквизитору — «мешал», и этой-то параллели он не мог не увидеть. Почему же, несмотря ни на что, ему понравились «Братья Карамазовы»? Почему он, люто ненавидевший куда менее радикального Толстого, простил Достоевскому эту жесточайшую карикатуру?

Да потому, что Инквизитор там назван Великим. Пусть не по заслугам, а по должности, но ему это явно льстило.

Нам, с нашим опытом, пора бы уже признать, что гуманных запретителей, мудрых консерваторов, благородных насильников, альтруистичных душителей и великих инквизиторов не бывает.

2 июня. Родился граф Калиостро (1743)

Коли, коли остро!

Граф Калиостро, он же Джузеппе Бальзамо, он же маркиз де Пеллегрини, маркиз Анна, граф Феникс, граф Гарат, Бельмонте, Тискио, Мелина и т. д., отметил 2 июня 2008 года свое 265-летие, с которым мы его от души и поздравляем. Нет никаких сомнений, что старик сожрет не одну тарелку любимых спагетти с базиликом, а может быть, и совершит для гостей небольшое перерождение — хотя сдается мне, что полукруглый юбилей еще не тот повод. Думаю, он перерождается раз в пятьдесят лет, не чаще: очень уж травматичный процесс. Три дня беспамятства, испарина, полная смена кожи, волос и зубов, потом каменеешь, как мертвый, и только потом страшное забытье переходит в ровный глубокий сон — а что вы хотите, за бессмертие надо платить.

Идею о бессмертии Калиостро первой выдвинула Блаватская, в 1890 году посвятившая памяти коллеги апологетическую статью в журнале «Люцифер». Согласно Блаватской, Калиостро был никаким не шарлатаном, а великим духовидцем и оккультистом, жертвой невежества и трусости неблагодарных современников. Естественно спросить: если он так хорошо предвидел будущее и умел превращать все во все, почему он дал себя схватить и заточить в замок на одинокой скале близ Тосканы? Блаватская утверждает, что ведь и Христос дал себя распять; параллель несколько смелая, и она это чувствует, так что оставляет своему Калиостро лазейку. А кто вам сказал, что он вообще умер в этом замке? Где его могила? Кто видел его мертвым, в конце концов?! Ушел наш голубчик, как уходил до этого из Бастилии, избежал смерти в 1795 году, как за восемь лет до того избежал костра; и как избежал! К Папе Римскому Пию VI вошел незнакомец и передал ему записку, в которой было только одно слово. Папа ее прочитал и немедленно заменил сожжение пожизненным заключением, а на уже приготовленном костре были сожжены библиотека Калиостро и его снадобья, посредством которых он, по слухам, превращал свинец в золото. Впрочем, он и без всяких снадобий умудрился в замке св. Льва превратить ржавый гвоздь в трехгранный стилет дамасской стали, после чего наблюдение над ним было усилено. Но как ни наблюдай, а для истинного оккультиста преград нет. Принял свое снадобье, окаменел, был принят за мертвого, выдан жене и сбежал, ясно же. И сомневаться в этом может только человек, никогда не сталкивавшийся с графом Калиостро в реальности.

Почти убежден, что после очередной реинкарнации он отправился в Россию, где его принимали лучше, чем в прочей Европе. Екатерина даже рекомендовала подданым общаться с ним для интеллектуальной пользы. Правда, вскоре она со свистом выдворила графа и его жену из пределов Петербурга, а вслед ему написала комедию «Обманщик», но это гораздо более цивилизованная расправа, чем костер или замок: правда и то, что наказан граф был не за оккультизм, а за то, что его красавицей-женой не в меру увлекся граф Потемкин, которого Екатерина почитала в то время личной собственностью и уж никак не намеревалась делить с сомнительной итальянкой, хотя бы и ослепительной. Призрак графа не раз возникает в русской литературе: вот он, под видом гусара, соблазняет несчастного Германна рассказом о трех картах, позволяющих выигрывать в фараон (действительно умел такие штуки), вот ездит по России, скупая «мертвые души», вот в облике итальянца-импровизатора дурит светский Петербург, складывая стихи о любовниках Клеопатры… Но это все, как вы понимаете, мелочи. Калиостро по-настоящему развернулся в конце XIX столетия, когда расцвела русская промышленность и начали сколачиваться миллионные состояния. Под именем Александра Парвуса, он же Израиль Гельфанд, Калиостро получает от Горького доверенность на сбор гонораров за немецкие постановки «На дне» и на передачу их большевистской партии, но прокучивает всю сумму с очередной красавицей и сбегает, знамо, в Англию. Впоследствии он же вербует Ленина и помогает ему переправиться из нейтральной Швейцарии через воюющую Германию в пошатнувшуюся Россию, а сам начинает ворочать миллионами, но Россия, к сожалению, обманула его надежды: сразу после революции там началась разруха, и поживиться стало нечем. Помучавшись в советской России под именем Бендера, он покидает страну в 1934 году, ибо в ней теперь не развернешься, и возвращается лишь в 1939-м под именем Вольфа Мессинга, несколько подновив репертуар, но в целом оставаясь в рамках прежней программы, которая нравилась еще Екатерине. Демонстрация Сталину нескольких нехитрых фокусов делает Калиостро-Мессинга любимцем вождя и его личным предсказателем с правом гастролей в провинции.