Обручение с вольностью - Леонид Юзефович

Клопов все больше убеждался в правильности своей догадки. Ему припомнились ходившие по конторе толки о стихоплетстве Семена. «Знал и не доложил!» — с грустью подумал он о Ширкалине. Это тем более бы­ло обидно, что Клопов оказывал ему всяческое покро­вительство. Способствовал, главное, получению учи­тельского звания и даже уроки французского оплатил из правленческих денег.

А такое поведение очень похоже было на сообщниче­ство.

— Что ж, — сказал Клопов.— Все может быть!

И размеренной походкой хорошо поработавшего че­ловека, не прощаясь, направился к двери.

Ширкалин догнал его уже на улице. Он протянул найденную наконец книгу и застыл в неловком ожида­нии. Но Клопов, не сказав ни слова, взял книгу и по­шел дальше.

XVII

— ...А после, — сказала Анна, — родился у Евы дру­гой сын, Каин. С двенадцатью змеиными головами ро­дился. И они терзали Еву, когда она кормила...

В печи потрескивали дрова. Лучина горела в свет­це, бросая отсветы на потолок. Петр сидел на лавке возле поставца, слушая одну из тех пустых, но странно тревожащих душу историй, рассказывать которые Ан­на была великой мастерицей.

— Они ее страшно терзали, — повторила она.

Анна до слез сочувствовала героям своих расска­зов. Но при всем том священную историю знала плохо и Понтия Пилата считала, к примеру, кем-то вроде управляющего у египетского фараона. А отношения между ними представляла по образу и подобию тех, какие существовали между Поздеевым и Христофором Екимовичем. Насколько, конечно, она могла судить об этих отношениях.

— И тогда, —неожиданно деловым тоном продол­жила Анна, — Адам дал на себя дьяволу рукописание. То знать, росписку за душу. Ежли дьявол сымет с Каина змиев... А рукописание такое: обмыть руку в кро­ви козлища и возложить на плиту белого камня.

Она замолчала, глянула на Петра — как он воспри­мет сатанинские эти условия. Но на него они большого впечатления не произвели: если грудь жены терзают двенадцать змеиных голов, и не на такое можно со­гласиться. *

Анна вновь склонилась над шитьем:

— Скушно тебе и рассказывать-то!

Когда она так склоняла голову, волосы, выбившие­ся к вечеру из-под гребня, падали ей на лоб. Анна не убирала их, лишь время от времени отдувала назад, смешно выпячивая при этом нижнюю губу.

Петр поднялся, встал лицом в окно.

— Ты так не стой, — предупредила Анна. — До зари в окошко глядеть грешно!

Подобные опасности ее всегда тревожили. Она, к примеру, боялась увидеть солому на перьях курицы — это предвещало покойника в доме. Она верила, будто от удара лучиной начинается чахотка, и твердо знала, что нельзя кошек возить на лошадях — лошади от это­го сохнут. Однажды Петр предложил ей сложить вдвое

свисавшую до пола скатерть. Она с ужасом посмотрела на него и объяснила, что скатерть вдвое стелить нель­зя, иначе может появиться ее, Анны, двойняшка...

В кармане у Петра лежали стихи Семена о Лобо­ве. Он, собственно, затем и пришел сегодня, чтобы по­казать их Анне. Но все не решался, полагая, что ей стыдно будет читать про полазненскую вдовицу, — за лето он потихоньку обучил Анну грамоте, занимаясь с ней в конторе, где она вечерами мыла полы. Но пока­зать очень хотелось. Поколебавшись, он решил сам прочесть стихи вслух, опустив стыдное место.

— Что там у тебя? — спросила Анна, заметив, как он достает из кармана листок бумаги.

— Стихи.

Анна заволновалась:

— Про чувства, да?

В этот момент на дворе хлопнула калитка.

— Папаня пришел, — с сожалением шепнула Ан­на.— Да ты сиди, ничего... Скажу, из конторы при­слали.

Петр встал, приготовившись приветствовать Клю­чарева, но вместо него, весь в снегу, на пороге показал­ся Лешка Ширкалин.

— Вот ты где! — он шагнул к Петру. — А я уж и дома у тебя был. Весь Чермоз обегал... Поговорить надо!

— Иду, — откликнулся Петр, понимая, что внезап­ное Лешкино появление не предвещает ничего хоро­шего.

— А стихи? — напомнила Анна.

— Завтра почитаем. — Петр заметил, что при этих словах Лешка взглянул на Анну с плохо скрытым раз­дражением.

В сенцах, едва удержав дверь от налетевшего вет­ра, она подняла руку, чтобы перекрестить Петра в спи­ну. Но как раз в это мгновение Лешка заслонил его сзади. Лешка был ниже Петра вершка на три, и крест пришелся в аккурат на его затылок.

— Клопов про стихи знает, — сказал Лешка, едва они вышли со двора.

Бегая по Чермозу в поисках Петра, он мысленно успел отшлифовать каждую грань своего рассказа о посещении Клоповым библиотеки. Но вопрос Анны на­сторожил его. Козе понятно, о каких стихах шла речь!

«Боже мой, — подумалось. — Этой чумазой, болтливой девке! Она же всех нас погубит... Нет, слишком они с Мичуриным обнаглели!» Он с самого начала затею со стихами не одобрял и под благовидным предлогом уча­ствовать в ней отказался. Теперь, после разговора с Клоповым, вполне можно было доказать Петру свою правоту. Но он медлил, будто удерживало что-то гото­вые сорваться с языка слова.

Петр между тем к сообщению его отнесся спокойно. Сказал только:

— Тоже, удивил... Или сам Лобов поделился, или донес кто.

— По ниточке и клубок находят, — предупредил Лешка.

Он уже понял, что ничего пока Петру рассказывать не будет. Так все могло еще и обойтись. Но если Семен что-либо предпримет, Клопов сразу догадается, что именно он, Лешка, его предупредил. А это неизбежно натолкнет члена вотчинного правления на мысль о пре­ступном сговоре.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Петр. — Ка­кой клубочек?

— Манифест, — объяснил Лешка. — Бумагу... Ты где ее держишь-то?

— В надежном месте.

— Не доверяешь мне, что ли?

— Ну, в классе, — смутился Петр.

— Слушай, — Лешка ухватил его за руку. — Давай сожжем ее!

— Ты что, очумел? — от удивления Петр даже не сделал попытки отнять руку.

— Сожжем, — шептал Лешка, — и никаких улик. Будто и нет ничего, никакого общества. А? У нас ведь у каждого слова эти на сердце написаны... «Наизусть» по-французски «пар кер» будет. Сердцем, значит. Вот я и говорю: на сердце написаны. «Пар кер», а не про­сто наизусть или на память!

— Нет, — Петр отнял руку. — Нет, Лешка.

Они шли по направлению к церкви. Кружила ме­тель, сливаясь с низким небом, и золоченый крест на куполе не виден был в сплошной белой пелене, лишь угадывался временами. Ранняя была в этом году зима. Они шли, и в сменяющихся порывах