Морская дорога - Урсула Ле Гуин

     Один наплыв этой волны - и моста больше нет. Исчез и огромный город по ту сторону серого пролива. Даже - Башня Солнца у тонула в тумане. И серая вода тоже по степенно исчезает. В светящейся холодным серым светом тишине мы бредем по улице и на ходу едим из бумажного пакета горячие, свежие "френч-фрайз" - тонкие ломтики жареного картофеля.

     Я привезла девочку в этот "парижский" город, чтобы купить ей платье, "настоящее платье из Сан-Франциско". Я рассказывала ей, что зеркало в раме из слоновой кости куплено "у Гампса", так что нам пришлось отправиться в магазин "Гампс". Там я купила ей красивую щетку для волос, оправленную в серебро. Она освоилась здесь буквально за несколько секунд. Искоса поглядывая по сторонам, она замечает все на свете. Мы прожили в гостинице всего один день, но ее уже не отличить от местных девочек; она - горожанка до мозга костей, ее ничем здесь не удивишь, она остается полюбоваться с ним вместе фейерверками, как мы любовались ими когда-то на Эмбаркадеро по случаю Четвертого июля. Это было через неделю после нашей свадьбы.

     Но, увы, круг разорван и ничего не вернешь. И руки свои два человека соединяют лишь однажды в жизни.

     И я поступила правильно, выпустив его руку.

     Но что-то я и впрямь устала. На улице, где находится наша гостиница, туман был какой-то особенно плотный, и, когда мы вечером вернулись с ярмарки, я почувствовала себя совершенно без сил. А Лили и Вирджиния и вовсе с ног валились. Вокруг так орали продавцы газет, что сердце мое вдруг похолодело: мне показалось, что они возвещают скорое начало войны.

ЛИЛИ

     Теперь уже шесть дней осталось до отъезда домой.

     И на этот раз поезд будет ехать в нужном направлении. Поезд называется "Звезда побережьям - красивое название. И в спальном вагоне проводник был такой милый - помог мне устроиться, все время шутил. Он называл меня Мисси: ну что, все в порядке, Мисси? Но когда я ночью проснулась, то увидела, как кружатся за окном горы, танцуют в лунном свете над заливами тьмы... Господи, как я хочу поскорее оказаться дома! До отъезда осталось еще шесть дней. Я превращаюсь в выжатый лимон после прогулок по этим длинным, бесконечно длинным улицам Острова Сокровищ, а вдоль набережной дует такой холодный ветер... Там есть огромные карты мира, а какой-то человек рисует картину, которая больше, чем стена дома, и там есть Венера, выходящая из пены морской, и вокруг нее вьются ветра и цветы. И все такое большое, и так много людей! Их так много, слишком много, и я просто не могу угнаться за мамой и Вирджинией. Они хотят посмотреть все на свете: и каких-то микроскопических животных, и гигантского коня, и спуститься в шахту. Они хотели посмотреть аттракцион "Диковинки Рипли", но когда один человек там выпустил струю дыма из дыры во лбу, мама сказала: "фу!" и отвернулась, и Вирджиния тоже была рада уйти. Но затем она все-таки захотела посмотреть на женщину, перерезанную пополам зеркалами. Как только у них на все это сил хватает? Как они отваживаются с голь решительно ходить по улицам? Машины ведь так и свистят мимо!.. Откуда они знают, на какой автобус или трамвай садиться? И где остановка? И как они отличают нашу гостиницу от прочих огромных зданий, которые как две капли воды похожи друг на друга? Я, например, спокойно прошла мимо нашей гостиницы и собиралась идти дальше, когда они засмеялись и окликнули меня. Почему у них хватает храбрости чувствовать себя, как дома, в этом странном мире, полном незнакомцев?

ВИРДЖИНИЯ

     Я никогда в жизни не забуду красоту и великолепие Всемирной ярмарки. Я знаю, что это великолепие связано с тем городом, где я непременно буду жить, и я всю свою жизнь готова отдать за это!

     Самое лучшее - это, конечно, Конь. Мы пешком возвращались к остановке автобуса, который должен был отвезти нас назад в Сан-Франциско; мы целый день провели на Острове Сокровищ и очень устали; и до чего там было холодно! Дул холодный ветер и нес туман, но я вдруг увидела вывеску: "Самая большая лошадь в мире!". И я спросила, нельзя ли нам посмотреть. Бабушка никогда не говорит "нет", только на гребную экскурсию меня не отпустила. Так что мы вошли в эту дверь. Сперва, правда, тот человек сказал нам, что у него уже закрыто, но тут бабушка заглянула внутрь и говорит: "Господи, какая красота!" И она сразу очень этому человеку понравилась, и он нас впустил - одних, больше там никого не было. Он взял деньги и стал рассказывать о своем Коне.

Он назывался "першерон" и был очень красивый, серый в яблоках - такое бывает иногда небо над океаном. А голова у него - с меня! И когда Конь повернулся и посмотрел на нас своими огромными темными глазищами с длинными черными ресницами, у меня просто сердце замерло от ужаса и восторга. Он был великолепен! Но так терпеливо стоял в своем стойле на сухой соломенной подстилке! Рядом с ним хозяин, очень крупный мужчина, выглядел, как маленький мальчик. А потом я робко спросила, можно ли мне до Коня дотронуться. И его хозяин сказал: "Конечно, детка!" - и я осторожно коснулась блестящего, серого в яблоках плеча, Конь повернул ко мне голову, и я погладила его по широкой мягкой морде и почувствовала его теплое дыхание. А мужчина приподнял одну из передних ног Коня и показал нам, какое у него огромное копыто. За копытом росла жесткая курчавая шерсть, которая называется "щетка", а само копыто было размером с деревянное блюдо для хлеба, и на нем были огромные подковы, прибитые гвоздями. И хозяин Коня спросил: "Не желает ли маленькая леди прокатиться верхом?". И мама сказала: "Ах, нет, нет!" - но бабушка спросила у меня: "Ну что, хочешь на нем покататься, Вирджиния?" И я даже ответить ей сразу не смогла: мне казалось, что сердце у меня раздулось, заполнило всю грудь и готово выпрыгнуть наружу. Хозяин Коня помог мне перебраться через ограду стойла, а потом подсадил меня, даже чуть подтолкнул, и я уселась верхом на Самую Большую Лошадь в Мире. Спина у Коня была шириной с кровать, и ноги мои смешно торчали в разные стороны.. И он был очень теплый! Я потрогала его гриву, заплетенную в косички - много-много косичек, закрученных тугими, почти белыми узлами, свисали с его великолепной серой шеи. И он так смирно стоял... Только мы никуда не могли с ним поехать, потому что он был в своем стойле привязан. "Когда вы его выводите?" - спросила бабушка, и мужчина ответил: "Обычно очень рано, до того, как откроется ярмарка. Проведу его в поводу по ближним улицам вверх-вниз, вот и все". - "На это наверное стоит посмотреть!" - сказала бабушка, и я представила себе эту картину, огромный Конь осторожно и неторопливо, горделиво выгибая шею, выступает ранним утром по улице и в тишине, как гром, как землетрясение, впечатывает в мостовую свои тяжелые подковы...

     Возвращаясь домой на микроавтобусе, я все думала об этом Коне. Когда я приеду домой, то непременно напишу о нем стихотворение. Я вновь представляю себе все то, что я видела, и то, чего я так и не увидала: гуляющего по улице огромного Коня - в утреннем тумане, в полной тишине у подножия Башни Солнца. И я постараюсь вложить в это стихотворение весь тот восторг, который испытала, увидев это великолепное животное. Ибо для того я и родилась на свет: быть терпеливой служанкой всего прекрасного.

ДЖЕЙН, 1918

     Я закрываю глаза и вижу фейерверки. Распускаются огненные цветы - точно яркие хризантемы над темным берегом. А-ах! - вздыхают все. Возможно, фейерверки - это единственная в мире вещь, способная вызвать у меня абсолютное удовлетворение.

     Сегодня весь день перед отелем реяли флаги и знамена, звучали громкие речи. Наши храбрые ребята! Наши славные победы! В общем, гунны во время очередного набега.

     Я закрываю глаза и вижу Брюва, бегущего по пляжу, ему годика три-четыре, и он бежит впереди Мэри и меня. По субботам мама доверяла нам присматривать за ним, она в этот день в магазине не работала, так что у нее получался как бы выходной. Вы, девочки, глаз с него не спускайте, не то он улетит от вас по пляжу, как пушинка чертополоха! Да, ему тогда было три или четыре годика. Но мы о нем не беспокоились, он боялся заходить в воду.

     Каждый раз, проходя мимо городской платной конюшни, я вспоминаю, как Брюв верхом на том красивом молоденьком гнедом жеребце выезжал на берег моря в то предпоследнее лето. Каждый раз передо мной одна и та же картина.

     Хэмблтоны, устроив пикник у себя во дворе, оплели жатой бумагой, красивой, белой и синей, всю ограду и на каждое дерево в саду привязал флаг. Уилли Уэйслер все твердил, что надеется успеть записаться добровольцем, поскольку война вряд ли скоро кончится.

     - Даже если мне только шестнадцать, я все равно уже достаточно большой, чтобы убивать фрицев, правда, мам?

     - Угу, достаточно большой дурак! - резко сказала его мать.

     И она тоже права. При всех говорить о том, что ему хочется "убивать фрицев", когда у него такая фамилия, когда его предки немцами были! Но мне все-таки было очень неприятно, что мать Уилли назвала его дураком при мне и при маме. Женщины вечно подобным образом разговаривают со своими сыновьями, словно презирая их за то, что мальчики выросли и стали настоящими мужчинами, хотя, собственно, матери обычно к этому и стремятся. А мужчины этим гордятся. Уилл Хэмблтон увел Дики куда-то за дом прямо во время пикника, чтобы выпороть его за какую-то очередную мерзость, убедившись сперва, что всем известно, насколько отвратителен его сын и его абсолютно необходимо выпороть. Он также постарался, чтобы Дики понял, что все о его проступке знают. По-моему, чистейшее бахвальство.