Симода - Николай Задорнов

– Слушаюсь, Евфимий Васильевич, – со святой покорностью отвечал Колокольцов.

Но Путятин не зря назначил его заведующим постройкой.

– А вы, когда вернетесь, опять жить будете у японца? – спросил адмирал. Взор у Евфимия Васильевича жалко дрогнул, словно адмирал намеревался всплакнуть.

– Да, если разрешите.

Адмирал вздохнул с перерывом, как бы дважды. Он кивнул головой и взглянул твердо.

– Господа, – сказал Путятин, когда офицеры пришли прощаться с Колокольцовым, – кому-то из вас, может быть, придется идти на «Поухатане» в Америку, с тем чтобы доставить рапорты и документы в Петербург. Если будет заключен договор, то тем более... Так мне кажется. Но я предупреждаю заранее, что вызову добровольцев. Обдумайте заранее, господа, кто бы согласен был...

Но до этого еще так далеко! Так далеко и так необычно. А здесь все, все так реально и полно жизни и все осуществимо. Нет и не было еще ничего неосуществимого, невозможного. И в Хэда. И здесь, в Симода. Так казалось тем, кто сейчас с минуты на минуту ждал окончательного позволения адмирала. Да и товарищи все так сжились, сдружились, как бывает только в опасностях. Как же бросать свой экипаж на произвол судьбы да во время войны и ехать со всем возможным комфортом! Нет, мы поживем на «Поухатане», и того довольно. И казалось, что все шли на чужой корабль далеко не из-за комфорта и обедов. Офицер обиделся бы, если б ему так сказали. И в этом визите на несколько дней было что-то значительное, чего не объяснишь сразу. Но главное – переговоры. Настают решительные встречи.

– Вот если бы заключить договор – и всех бы нас через Вашингтон да в Петербург!

– Много хотите, Елкин! Ступайте, господа, с богом. И помните все, что я говорил!

Офицеры поблагодарили.

– Завтра со мной на переговоры! – сказал Путятин.

Старший офицер «Поухатана», всегда занятый делом, в плаще или в куртке, суховатый невысокий человек с бледным лицом, в дождь на палубе похожий в капюшоне на невзрачного чухонского рыбака из Охты, сказал, что утром в девять вельбот с гребцами ждет у трапа.

– Готовьтесь, господа, к завтрашнему дню. К встрече в храме Черакуди, где жил Перри, задавая приемы и парады.

Хорошо или плохо, но в эти дни – кто как мог – все заговорили по-английски. Лесовский учил: «Говорите, не стесняйтесь!»

– Американцы уверяют, что с нами проще, чем с другими народами.

– А японцы не походят ни на нас, ни на них.

– И вот мы встретились без языка, как трое незрячих на перекрестке.

– Господа, американские матросы схватили сегодня японца, пытались отобрать сабли.

– А он?

– Не стал драться. Отстоял обе сабли и убежал.

Алексей Сибирцев вышел из храма. Сизов ждал.

– Лейтенант навострился чистить зубы Петрухе, – обронил Шкаев, направляясь к своему баркасу.

Лицо Сизова безразлично.

– Что ты, Сизов? – спросил Сибирцев.

– А что такое, Алексей Николаевич?

– Сказали японцы. Они это все подстроили и сами же донесли нам. Как бы случайно обмолвились, ты, поди, сам знаешь. Что и как было, скажи мне. Я приму ответственность на себя. Ты ее встречал в Миасима.

– В деревне мы гуляли. Как спаслись. Сначала, как вышли из волн... и тут же она...

– А что и как было здесь?

– Алексей Николаевич! Меня ввели в комнату, и она там. Нас оставили с ней, как приговоренных. Она ни жива, ни мертва, лица нет. Я не подумал, что подстроено.

– А ты уверен, что это была она?

– Да.

– Ты думаешь, что подстроено?

– Не могу знать!

– Они могут все сказать. Переводчик у них, наверно, хотел Евфимию Васильевичу угодить. Он выдал.

– Они к этому привычны. Хоть на кого-нибудь да донести. А хозяйке какой расчет? Мы ее спасли от смерти.

– Она хотела отблагодарить тебя?

– Я сказал Маслову. А он думал, я смеюсь.

– А японцы говорят, что морские солдаты думают только про японок.

– Нет, никто не знает.

– Да, брат, но слава про нас пущена... Я верю тебе, Петр Андреевич.

– Они нас подцепили! – сказал капитан с досадой, выслушав Сибирцева про разговор с матросом.

– Я говорю вам, – молвил адмирал, – не раздувайте! Значения не придавайте... Пример берите с японцев. Посмотрите, что еще они предпримут... А зачем им все это?

– Затем, что И-чин дурак, как говорит Константин Николаевич. И-чин одурел, осовел от счастья, что американцы пришли, – сказал Лесовский.

Офицеры простились и уехали на «Поухатан».

Огибая рифы, отколовшиеся от каменных столбов, далеко в потемневшем море шли две шлюпки, медленно взмахивающие веслами. По воде ясно донесся звонкий и задорный голос:

Ка-аркнул во-орон на березе...Свистнул воин на коне...

Дружный матросский хор подхватил:

Погибать тебе, красотка,В чужедальней стороне...

Ветер отнес песню, словно она разбилась о рифы и рассыпалась по морю.

Становилось все теплей. Адмирал вышел вечером из храма и сел на ступеньки, глядя на тусклые, замлевшие звезды.

Редко такие люди, как Адамс, поддаются настроениям, но и тогда не тускнеет практический склад их ума. Обратил внимание, что мои люди машиной интересовались. А у нас «Паллада» была гнилая. «Диана» погибла. Если бы «Диана» была пароходом, то, может быть, вовремя ушла бы в море, так им представляется? Американец, может быть, советовал не упускать времени, люди, мол, у вас есть, руки есть, голова на месте, страна богатая, Великий Петр – пример. Что же вы Европу копируете?.. Да, конечно, хорошо бы... Но... Ведь у нас на это ответят просто: мол, не надо было людей пускать па «Поухатан».

Жена священника прошла перед крыльцом, низко и с чувством поклонилась. Если бы знал адмирал, как она восторгалась им. Она в душе молилась за него.

Муж ее, священник Бимо, заказал у мастера лакированную посуду для адмирала. Один на один женщина осмелилась и еще раз с чувством поклонилась высокому гостю правительства. Ведь он был ее гостем, храм принадлежит ее мужу, а значит, и ей, она смотрела за порядком в храме и заботилась о чистоте, убранстве и утвари и знала все тут лучше, чем сам Бимо.

Глава 23

МУЧЕНЬЕ СЛУЖАНОК

Три храма стоят в подножьях трех гор, отделяющих бухты Оура и Набета от города Симода. Эти три храма через каналы и сады города смотрятся, как в зеркала, в синь заливов бухты Симода, зашедших в горную долину. Все это так невелико, словно в искусно разбитом парке.

Над крышами храмов невысокие конические горы в пышном лесу, похожие па букеты или на альпийские клумбы. Там голые красные стволы в узлах и в изгибах, тучная хвоя и редкие благородные вечнозеленые деревья, ушедшие в горы из садов, потомки высаженных у храмов тропических предков. С другой стороны горы выходят к морю отвесными обрывами и похожи на потемневшие от времени терракотовые чаши с зеленью. Ниже в черных расщелинах – бухты Оура и Набета. В полный штиль они как узкие залы в замках, с высокими каменными стенами и синими зеркальными полами.

Эти маленькие бухты Оура и Набета от игры света и ветра вдруг зазеленеют и станут похожи на затиненные, заиленные пруды, в которые прибегает океанская волна и наливает их голубой и зеленой чистотой в пене. С терракотовых круч верхнего обрыва видна чернота нижних скал и черные плиты камня в воде. При самой легкой волне их каменные площадки то выскакивают из воды, то скрываются, совершенно как пловцы или дельфины.

Плиты камня, скосы и отвесы скал, как чешуей, заросли маленькими чудовищами в панцирях, такими же мертвыми на вид и черными, как камни у воды и в воде. Но стоит коснуться этой щербатой чешуи пальцем или ступить на нее босой ногой, как черные наросты оживут и зашевелятся слабо и бессильно и ударят острые электрические разряды. Слабые на вид Мускулы вырабатывают электричество. Все бухты здесь полны таинственного живого электричества. Это электрические бухты, электрические скалы и камни. Слабые электрические удары предупреждают американцев не касаться и не брать лишнего. А спутник-переводчик скажет, показывая на черные живые наросты:

– Вчера мы с вами ели их на обеде...

К бухтам Оура и Набета подходили и бросали свои огромные якоря черные пароходы американской эскадры Перри. Черные корабли старались подойти и грубо втиснуться в эти маленькие художественные творения горных богов полуострова Идзу. С пароходов на берег и в бухты посыпались парусные и гребные шлюпки. Здесь стучал паровой катер. Поблизости дымили огромные трубы, и чад западной цивилизации несло в бухты по воздуху тем же ветром, что и чистые волны. Команды американских матросов высаживались, строились под обрывами и маршировали по дороге вверх, мимо тропических букетов в терракотовых вазах. Их взоры были очень смелы. Это наиотважнейшие янки, готовые разбить древние каменные драгоценности или увезти их к себе, как постаменты для американских памятников. Даже изобилие электричества не заботило янки.