Вкус листьев коки - Мюллер Карин

Грузовик был похож на бесформенное чудовище, обложенное одеялами и усыпанное цветами. На капоте стояла огромная пластиковая кукла младенца Иисуса. По заднему стеклу ползли двадцать чучел броненосцев, спускаясь на багажник. Священник всего этого не замечал; он только разбрызгивал воду при помощи старой кисточки для бритья и бормотал молитвы себе под нос.

Мы были в Копакабане, где проходило ежегодное благословение всех транспортных средств – от грузовиков до мотоциклов с колясками. До отъезда Чака оставалось два дня, и мне хотелось показать ему, что Боливия – это не только дремучие джунгли, узкие дороги и высокогорные перевалы. Этот фестиваль, на первый взгляд католический, но языческий по сути, был прекрасным примером того, как боливийцам удалось объединить два противоречивых мира в безупречной гармонии.

Неуправляемая флотилия транспортных средств стонала под весом целой груды цветов и яркой бумаги. Некоторые грузовики приехали аж из Сукре, в двенадцати часах езды, чтобы получить благословение, которое убережет их от аварий в следующем году.

Вокруг нас кружились танцоры в масках и длинных юбках в складку; они проносились по площади, двигаясь в такт гипнотическому ритму. Мы же смущенно пробирались сквозь толпу к церкви, мимо бойких коренастых торговок пивом, чей товар был нарасхват, несмотря на ранний час. В церкви праздничный шум стих; ее стены оглашал лишь торжественный голос католического священника, читающего мессу. Несколько сотен верующих сидели на скамьях в благоговейной тишине. В руках священника раскачивалась кадильница; от нее к небу поднимались клубы благовонного дыма. Женщины в черных платьях, как близнецы похожие на тех, что хлестали пиво и плясали на улице, стояли на коленях у нефа, держа в руках цветы. По их щекам текли слезы. Все происходящее казалось мне похожим на современную католическую службу, пока я не оглянулась и не увидела в рядах прихожан ожерелье из перьев и оскалившийся череп. Постепенно я стала замечать и другое – мужчину в леопардовой шкуре с буйволиными рогами, четырех молодых девушек в облегающих серебристых платьях с самыми короткими юбками, которые я только видела в жизни. В последних трех рядах сидели такие рожи, при виде которых у любого священнослужителя случился бы сердечный приступ.

Но нашего священника это не смущало. Когда он завершил мессу, прихожане ринулись вперед, прижимая к груди свои черепа и шкуры. Они брали облатку, осеняли себя крестным знамением и шли к выходу. Там они надевали маски и воссоединялись с пьяной толпой, скачущей по улицам.

Я подождала, пока в церкви не осталось ни одного человека. Священник вышел на улицу.

– Неужели вас не коробит то, что прихожане являются на мессу в костюмах дьявола? – спросила я.

– Вовсе нет, – ответил он. – Все мы по-своему восхваляем Господа. Я не вижу противоречия. Между прочим, – улыбнулся он, – я и сам скоро буду выступать со своей танцевальной труппой — тинку.

Он говорил об одном специфическом танце, в котором танцоры обоих полов брали кнуты и нещадно хлестали друг друга. Священник теребил край веревки, которой была подпоясана его мантия.

– Не вижу противоречия.

Вдохновленные примером удалого падре, мы бросились в самую гущу празднования. Мы взрывали самодельные фейерверки, пили одну кружку пива за другой под пение толпы и шли за статуей, которая, как обычно, двигалась по улицам к центральной площади. Я вспомнила, как были мне рады жители Латакунги, когда я присоединилась к фестивалю Черной мамы. Вот бы и у Чака появилась такая возможность – хоть раз перестать быть туристом, сторонним наблюдателем и стать полноценным участником происходящего! Но он провел в Боливии всего неделю и знал по-испански не больше двух слов. Может, в следующий раз.

С наступлением ночи мы направились в нашу крошечную гостиничку. Я сразу легла спать, сославшись на расстройство желудка: слишком много пива и жареного мяса с уличных лотков. Чак же колебался, а потом достал свою флейту.

– Пойду-ка я еще немного погуляю, – сказал он.

– Неужели будешь играть с уличными музыкантами? – обрадовалась я.

Чак хорошо играл и мог исполнить импровизацию на тему, услышанную лишь однажды.

– Нет, – ответил он, задумчиво теребя инструмент в руках. – Наверное, только послушаю.

Он вернулся лишь поздно ночью. К тому времени моих ушей уже достигли слухи – его видели с уличными музыкантами, в самой гуще оркестра; он увлеченно импровизировал, подыгрывая другим участникам. Он был в чужой стране, и все же они говорили на одном языке. Чак ввалился в мою комнату, захлебываясь от впечатлений; таким счастливым я не видела его со дня приезда. Он рассказывал про вечер, своих новых знакомых, описывал охватившее его чувство сопричастности и смеялся над тем, как легко у него получилось со всеми подружиться. Я сразу разглядела в нем перемену. Он словно расправил плечи и стал намного увереннее. Чак приоткрыл дверь в другой мир, чтобы когда-нибудь, пусть не сегодня и не завтра, войти в нее. Он стал путешественником.

ГЛАВА 22

Кокаин

Путевые заметки: «Раздались два выстрела. „Нас заметили", – сказал лейтенант».

– Завтра, в шесть утра, – повторила я в трубку и попрощалась.

Случайный разговор на полицейском контрольном пункте превратился в возможность, которая после многочисленных писем, факсов и звонков вдруг стала реальностью. Мы с Джоном ехали на восток Боливии, в дебри Амазонки, в сердце громадной индустрии по производству кокаина, чтобы отправиться в патруль со спецподразделением боливийского наркоконтроля.

Кокаин. Он был финальной главой повествования, начавшегося тысячу лет назад, задолго до того, как Колумб ступил на землю Нового Света. Листья коки были найдены в захоронениях почти всех древних индейских культур от Аргентины до Колумбии. Завоевав Анды, инки систематизировали производство коки и стали контролировать ее потребление.

Летописец Сьеза де Леон, приехавший в Новый Свет в 1547 году, через четырнадцать лет после испанского завоевания, писал: «На всей территории Перу существовал и до сих пор существует обычай держать во рту так называемую коку; индейцы жуют ее с утра и до отхода ко сну. Вся трудовая деятельность горных жителей зависит от коки; не будь ее, жизнь в Перу протекала бы совсем иначе».

Возникновение кокаина и его последующий запрет поставили перед правительствами андийских стран неосуществимую задачу – уничтожить производство кокаина, но при этом сохранить древний обычай, лежащий в основе общества и идентичности коренного народа. Чапаре, куда мы сейчас направлялись, был эпицентром войны с «нелегальными» производителями коки.

Конечно, это было опасно. Служащие наркоконтроля прямо сказали нам об этом. С другой стороны, это был лучший и самый безопасный способ увидеть важнейший этап производства кокаина, который потом попадал на улицы. Плантации Чапаре обеспечивали четверть всего кокаина в мире. Этот регион также кишел лабораториями, притаившимися в гуще джунглей. В них листья перерабатывались в почти миллион фунтов белоснежной кокаиновой пасты. По оценке управления по борьбе с наркотиками, две трети боливийского национального продукта приходились на производство кокаина, хотя доказать это было невозможно.

Все это привело к появлению так называемого «Плана чести» – кампании боливийского правительства против наркомании и наркотрафика. Ее целью было уничтожение нелегального производства листьев коки к 2002 году. Правительство объявляло войну кокаиновым производителям и пропагандировало культуры-заменители – цитрусовые деревья, бананы, пальмы (для добычи ценной сердцевины), ананасы. На данный момент план почти не имел успеха.

Из Ла-Паса тропа инков шла в самое сердце Кольясуйу – обширной южной части империи инков. Оказавшись в плодородной зеленой низине Кочабамбы на восточном склоне Анд, мы сели ждать боливийский военный грузовик, который должен был отвезти нас дальше на восток, в непроходимые джунгли.