Пепел острога - Сергей Самаров

– Твоя позиция достойна уважения, сотник, – сказал Ансгар. – Хотя точно сказать я ничего не могу. Ярлы не настолько просты, чтобы сразу заявлять свои претензии и получать за это удары с разных, возможно, сторон. Они шепчутся по углам, ищут каждый себе союзников, вербуют воинов, но готовы будут заявить о своих правах только тогда, когда убедятся в отсутствии твердых прав у других. Мое твердое и неоспоримое право – меч Кьотви, который является символом власти в Норвегии. Но я могу опоздать на выборы, и тогда придется воевать с тем, кого выберет конунгом собрание свободных бондов. Для нашей страны иметь двух конунгов – это слишком. Но, если я и успею, если я и меч покажу всем, недовольные все равно останутся, хотя трудно сказать, кто открыто выскажет свое недовольство, потому что попытка захвата законной власти карается. Одно я знаю твердо. Категорично и открыто против меня выступает лишь ярл Торольф Одноглазый. И несколько близких к Торольфу и зависящих от него ярлов. Но они, скорее всего, побоятся воевать с законным конунгом. Выступал и сын Торольфа – Снорри Великан, но благодаря тяжелой руке сотника Овсеня Снорри больше никогда не сможет на что-то претендовать.

– Признаюсь, я знавал и скрягу Торольфа, и пьяницу Снорри, – прогудел Большака. – Мы ходили вместе в походы, хотя друзьями я их назвать не рискнул бы. Более того, я не рискнул бы положиться на них в трудный момент. И они, надо полагать, с удовольствием предали бы меня, и для того есть причины. А что со Снорри?

– Я убил его в поединке, – скромно заметил Овсень, не вдаваясь в подробности, чтобы не переводить конкретный разговор на более общие темы и не ворошить к тому же свою едва стихающую внутреннюю боль.

Большака в удивлении округлил глаза.

– Не ожидал, честно скажу. Поздравляю. С ним мало кто справиться мог. Только я однажды сунул его мордой в таз, в котором он умывался. Все ждали, что Снорри схватится за меч, но со мной было слишком много воинов, и он предпочел перевести все в шутку. Но не ожидал от тебя, скажу честно. Значит, остается только Одноглазый скряга. Я не против того, чтобы огладить его своим топором. Ну, если уж не топором, то хотя бы последний глаз ему выбить. А потом посчитать, что хранится у скряги в сундуках. А сундуков этих должно быть много. Я согласен! Кто еще, конунг, желает быть ограбленным? Выкладывай!

Ансгару откровенно понравился этот шумный и уверенный в себе сотник. За таким наверняка в самое пекло пойдут его вои. Когда у человека душа широкая, будь он хоть трижды грабителем, его любят те, кто стоит с ним рядом.

– Остальные ярлы внешне более-менее лояльны, но, я думаю, не слишком надежны. Это я сейчас так ситуацию оцениваю, хотя еще вчера оценивал ее иначе. Вчера мне можно было рассчитывать на две сотни воинов отца и на сотню воинов дяди ярла Фраварада. Ярлы смогли бы собрать больше, если бы объединились, но они объединяться не хотели, потому что каждый был за себя. При отце они не смели голос подавать, сейчас подают, но, думаю, когда я появлюсь там с мечом и с сильным войском, они тоже замолчат. Или будут потихоньку подпевать под дудку Торольфа Одноглазого, пока он еще видит хотя бы одним глазом. Но не после этого. Торольф – главная проблема. У него не менее четырехсот человек. С остальными я справился бы только с воинами отца и ярла Фраварада. Но есть одна серьезная проблема. Ярла Торольфа Одноглазого поддерживают шведы из Дома Синего Ворона. Они наверняка выставят ему в помощь сильное войско, хотя большая часть их воинов ушла походом в Европу и вернется не скоро. Старшего ярла заменяет колдун Гунналуг, сам происхождением из Синих Воронов. И хотя бы две-три сотни послать в помощь Торольфу, боюсь, он сможет. Для Гунналуга важно ослабить Дом Конунга, как зовут мои владения, поскольку мы соседи и имеем много неразрешенных пограничных вопросов. При жизни Кьотви никто не смел с ним спорить. Со мной спорить уже пытаются еще до того, как я стал официальным конунгом.

– Дом Синего Ворона… Да, вот это уже более серьезно… – согласился Большака, перестав, в подтверждение своих слов, улыбаться и этим показывая, что он совсем не хвастун, как могло бы показаться несведущему. – На самого шведского конунга, который, я слышал, уже понемногу начинает называть себя королем, мне кажется, напасть и сунуть его носом в тазик проще, чем напасть на Дом Синего Ворона. Шведский конунг не пользуется в своем народе почитанием и не обладает достаточной силой, чтобы завоевать уважение. А с Домом Синего Ворона считаются все, и даже за пределами Швеции. Их драккары стоят почти в каждом порту, даже в Арконе, и поддержку они имеют по всему побережью.

– И что? – спросил настороженно Ансгар, опасаясь, что Большака против Дома Синего Ворона выступить не пожелает. – Это не Византия?..

Большака, чувствуя, какое напряжение вызвали среди присутствующих его серьезные слова, вдруг громко захохотал.

– Но тем больше интереса разворошить само их родовое гнездо. Чтобы синие перья во все стороны полетели. Там есть, думаю, что поворошить, и я прикажу всем нашивать на куртки и на штаны новые большущие карманы.

Он в своем веселье ударил ладонью по столу так, что стол чуть не развалился.

Но ответная реакция на эти слова пришла почти сразу – кто-то одновременно решил поворошить и славянское гнездо, потому что словно в ответ на движение руки Большаки с потолка со скрипом стал падать тяжелый светильник, сделанный в форме окованного деревянного колеса. Светильник крепился на многих цепях и был подвешен к мощному металлическому крюку, ввинченному в бревенчатую балку перекрытия. Сам по себе крюк был такой внешне крепкий, что к нему, в дополнение к светильнику, казалось, можно было бы и драккар подвесить. И, тем не менее, крюк вдруг сломался. Собравшиеся едва успели отпрянуть в стороны, когда светильник рухнул прямо на середину стола, сразу раздавив его.

– Гунналуг… – тут же среагировал Ансгар. – Это Гунналуг подслушивал наши разговоры. Он уронил светильник, чтобы убить нас…

И, будто в подтверждение сказанного юным конунгом, где-то за окном раздалось громкое и насмешливое карканье. Но здесь уже не растерялся стрелецкий десятник. Велемир стремительно метнулся к окну со своим луком и уже на ходу приготовленной стрелой. Быстро распахнул ставни, и через мгновение длинная стрела сорвалась с тетивы.

– Если это был Гунналуг, то его больше не существует, – сказал стрелец. – Только мне лично этот ворон показался черным, а совсем не синим.

Ансгар выглянул из окна. Кормчий Титмар смотрел на своего конунга.

– Титмар, видел, куда упал ворон?

– За внешнюю стену.

– Найди и принеси.

Кормчий побежал, за ним устремился и маленький нелюдь Хлюп, уже воротившийся от кузнеца. Но вернулись они быстро.

– Там никого нет, – сообщил Титмар. – Мы хорошо посмотрели. И люди видели, как он упал, но на месте ворона не оказалось.

– А стрела? – спросил Велемир.

– Вот… – Хлюп достал стрелу из-за спины.

– Где она была?

– Там лежала. Куда ворон падал.

– Если бы стрела мимо пролетела, – заметил сотник Овсень, – за ней пришлось бы бежать за городскую стену. Велемир попал в ворона. Тот упал и исчез. Только стрела осталась. Бывает такое? Мой жизненный опыт говорит категорично: не бывает. Значит, это все-таки проклятый колдун. Только сам он сюда не полезет, а гонцов своих шлет. Смеян!

Шаман, косолапя кривыми ногами, вышел под окно откуда-то из-за крыльца.

– Посмотри на эту стрелу, подумай. Может, она что-то тебе расскажет?

– Я подумаю, послушаю… – смиренно согласился шаман и принял стрелу из рук причального Хлюпа.

– Так в чем дело? – не понял ситуацию руянец Большака. – Кто такой колдун Гунналуг?

– Это, как я уже говорил, колдун Дома Синего Ворона, – сказал Ансгар. – Самая большая опасность, с которой нам предстоит бороться.

– Налейте-ка лучше меда… – отмахнулся руянец. – Я колдунов не боюсь. У меня есть против них хорошая защита…

– Какая? – спросил конунг.

– Если я всем расскажу, моя защита перестанет работать. Пусть колдуны моей защиты боятся. А я в безопасности и снесу этому Гунналугу его мерзкую голову одним ударом. Я что-то не понял, а где у нас мед? Неужели в этом доме мед кончился?..

– Да помогут нам спехи[117]… – вывел свое резюме сотник Овсень.

– Да будут с нами Подага[118] и Прок[119]… – вдруг став серьезным и про мед для себя забыв, сказал Большака. Забыл он, впрочем, ненадолго. – Ну, так дайте же бочонок меда, я хочу принести его в жертву Проку…

Смеян пришел к Овсеню, когда уже стемнело, и дом воеводы Вихорко только-только покинул шумный сотник Большака, которому сам воевода на прощание подарил еще один бочонок хмельного меда, в дополнение к тому, который воевода выделил для жертвы Проку. Правда, когда Большака сунул этот свой бочонок под мышку, он показался рядом с его животом совсем маленьким. Туда вполне могло бы и два бочонка поместиться.