Star Wars: Байки из кантины Мос Айсли - Сборник

Они не поймут, когда найдут его; им никогда не приходит в голову поначалу. Потом – да, но и тогда лишь если найдется кто-то добросовестный и сделает сканирование. Я сплетаю кошмары, тку собственные мифы. Быстрое и чистое убийство, никакой суеты.

У профессиональных наемных убийц нет друзей, никого, кто стал бы переживать о них. Потому-то я убиваю убийц. Уничтожитель. Истребитель. Наемный убийца наемных убийц.

«Суп» есть «суп», но чем дольше выживал носитель, тем слаще пир.

– О, как приятно.

Но специи – удача и шанс – преходящи, они исчезают очень быстро. Всегда. И цикл начинается, завершается и снова начинается и кончается, но всегда впереди новое начало.

Я анцат из анцати. Вы знаете мое имя – Данник Джеррико, но у меня много имен.

Вы знали нас, когда были детьми, и забыли, став взрослыми. Легенда лишь выдумка, миф нереален; легче отринуть детское мировоззрение в фальшивом свете взрослости, потому что страхи детства всегда созданы из истины. И некоторые истины чересчур трудно принять, и некоторые сказки слишком ужасны.

Пусть не будет страха. Я не гонюсь за ним, он не нужен мне. Он разъедает гортань, как уксус вместо вина. Пусть вместо страха придет смелость; пусть будет высокомерие. Самоуверенность без сомнений, убежденность в собственном мастерстве. Готовность, неудержимость, беспредельное физическое стремление к единственной постоянной: определению границ собственных возможностей. Принятие риска – не отступление и сдержанность. Вызов Шансу. Не предсказывайте мне. Не пишите пророчеств. Дайте мне лучшее в себе, наивысшие свои силы. Дайте мне освободить их. Во мне они будут жить вечно.

Не то чтобы я хотел убивать живых существ.

Да, я знаю, вы слышали сказки. Но вот вам правда от чистого сердца, если вы готовы поверить, что у меня таковое есть: существа делают мир красивым. Я не безумен, я не таюсь, я не пью по ночам кровь украдкой. Я горжусь своей внешностью, горжусь наследием, горжусь работой. Я принимаю ее со всей серьезностью, такую работу. В ней нет права на ошибку и необдуманные поступки. Если найдется разумный и действенный выход, я перестану убивать… но я пробовал наркотики, и они не эффективны: удовольствие кратковременно и в конце приводит к обратным результатам. Синтетическая замена «супу» бесполезна и, по правде сказать, от этих полумер я становлюсь больным. Остается лишь один ответ, единственный для всех анцати: «суп» в его чистейшей форме, свежевыделенный и тут же отнятый. Он портится вне тела.

Значит, должно быть тело.

Мос Айсли – золотая жила, место концентрации существ любого рода и вида, прибывающих сюда по частным делам, которые становятся и моими. В перерыве между работой наступает отдых, выходной, возможность поохотиться только для себя. Найти и выследить сосуд, наиболее способный удовлетворить мои потребности. Назовите меня гурманом, если хотите, но не вижу, почему бы не потакать себе между заданиями, которые по исполнению, по самому методу исполнения служат радостью моим нанимателям.

У меня есть время. И много денег. Я, по правде сказать, весьма богат, хоть и не говорю об этом: обсуждать кредиты слишком вульгарно. Если вам не по карману нанять меня, вы даже не знаете, что я существую. На дороговизну моих услуг пожаловался лишь один наниматель, первый. Он был пустым человечком без воображения… за жалобы я выпил его «суп», но не получил удовольствия. Те, кто меня нанимает, обычно трусы, не способные на что-либо за пределами жажды власти и финансового вознаграждения; их «суп» лишен густоты и вкуса. Но та смерть все-таки имела пользу – больше не жаловался никто.

Верность, как и удачу, нельзя купить, только получить на оговоренное соглашением время, в которое я служу одновременно себе и другим в потакании их амбициям или усмирении мелких дрязг. Меня такое положение устраивает: мои наниматели получают удовольствие, зная, что определенная «неприятность» более не доставит им беспокойств; я же пью «суп» убитого противника, и наниматели платят мне за это. Но они не сознают, сколь изменчива моя привязанность: я верен лишь «супу» и целям добычи его.

Другие анцати связывают себя с мелкими жизнями, сосредоточиваются полностью на охоте. Но есть больше, гораздо больше; нужно лишь иметь воображение, чтобы увидеть то, что лежит вокруг, и найти способ завладеть им. Пусть они связывают себя. Пусть проживают свои поверхностные жизни, пьют «суп» из недостойных сосудов. Себе я возьму лучшее. Крепко сваренный «суп» куда больше пьянит – и дольше оставляет послевкусие, – чем временные меры, на которые так полагаются другие анцати. И мне платят за все то, что я делал бы и бесплатно. О, это лучший из миров!

Вечные космопорты, вечные бары. Кто-то предположил бы, что той же цели служат бордели, но в них ведутся совсем иные дела, преходящие по своей природе и лишенные риска, кроме как в случае неудачного выбора партнера и, возможно, деталей. В барах пьют, играют и заключают сделки. Сюда идут после рейса в поисках острых ощущений, пороков и развлечений, какие только можно купить в кантине; и сюда же идут в поисках работы. Космические пираты, что проберутся сквозь любую блокаду, наемные убийцы и охотники за головами, даже горстка повстанцев из Альянса. Империя выдворила последних из наиболее предпочитаемых ими мест, превратила добросердечных и когда-то невинных существ в таких же отчаянных, как прочие, но с цельным видением мира, жгучим, как два татуинских солнца, незапятнанным жесткими реалиями этого не лучшего из времен. Когда разумные существа твердо убеждены, когда их вера абсолютна, они не пугаются вероятностей. Их «суп» сладок.

Песок душит – сущность, одновременно осторожная и всепроникающая. Он стирает блеск с ботинок, пачкает ткань, забивается в малейшие складки кожи. Даже анцати ищут укрытия от него, и я ухожу в помещение, прочь с жара двух солнц. Замираю на пороге, дожидаясь, когда глаза привыкнут к скудному охристому свету, который едва пробивается сквозь воздух, плотный и прогорклый, как жир банты. И вспоминаю один из дней много лет назад и толстого жестокого хатта.

Вряд ли стоит надеяться, что владелец кантины поставит больше ламп или починит квеблюксовский генератор, который легко узнается по прискорбно низкой эффективности работы и басистому, почти за гранью слышимости вою. Улучшения шли бы против природы Чалмуна, предпочитающего не верить никому. Он совершает сделки под покровом темноты, не в свете ярких и беспощадных Тату I и Тату II, этих двух пылающих глаз на лице Галактики, скрытом, как лицо Императора, под глубоким капюшоном. И все же здесь есть нечто большее, чем убежище от песка и жара. Запах – витающее в воздухе обещание сытости.

– Суп.

Настолько густой, что поначалу оглушает меня своим ароматом. Он лучше, чем что-либо на моей памяти: столько слоев, вкусов, оттенков… Можно пить хоть сутками напролет, переполняться ощущениями. Ум-м. Множество существ, столько запахов, такое количество удачи на съедение. Здесь шанс обладает вещественностью, и вариации его безграничны. Симфония «супа» – горячего, быстротечного, сенсорного, как вечно кипящая кровь под тонкой оболочкой плоти. Многие люди мечтают обладать этой музыкой, мы же, анцати, мечтаем выпить ее.

Детектор сообщает мне, что я не дроид – очень полезное знание, – и меня приглашают в кантину Чалмуна. Какой смех! Чалмун, готовый верить всему, что сумел узнать сам, понятия не имеет о вещах куда худших, чем дроиды, которые в целом безобидны, непритязательны и более чем удобны. Но оставьте человеку его приверженность собственному мнению. Если бы все были как повстанцы, столь же бескомпромиссны во всем, что касается чести, «суп» был бы жидок, как овсяная кашица.

– Суп.

Хоботки в моих ноздрях трепещут от предвкушения. На мгновение и только на мгновение они увеличиваются на миллиметр, влекомые ароматом, ощущаемым лишь анцати; никто более, любой расы и пола, не чует его. Но ничто не завоевывается без предвкушения, этого стимула воодушевления, которое стоит некоторого самоотречения. Хоботки сворачиваются, хоть и неохотно, и возвращаются в кармашки за ноздрями. Я стряхиваю песок с рукава, одергиваю темную коричневую куртку и спускаюсь по четырем высоким ступенькам в бар.

«Супа» здесь вдосталь. Терпение да будет вознаграждено.

Он не верит поначалу. Он кисел лицом, угрюм и бледен, несмотря на свет двух солнц. Его фигура мешковата и бесформенна, словно при создании его забыли доделать или жизнь настолько тяжким грузом ложилась на его плечи, что подмяла под себя, лишив четкости форм. Над пухлыми губами торчит длинный нос, будто сляпанный сгоряча неумелым подмастерьем скульптора. Его одежда в беспорядке, волосы свисают тусклыми унылыми прядями. Он не помнит меня. Учтивость здесь не в ходу, нечего ждать ее от бармена в Мос Айсли в кантине Чалмуна.

– Чего-чего ты хочешь?

– Воды, – повторяю я, и его темные глаза превращаются в щелки.