Всемирная Выставка - Эдгар Доктороу

— Но ведь коровы проверенные, — не унимался отец. — Разве нет? — обратился он к фермеру.

— А как же! — подтвердил тот, скаля в улыбке свои лошадиные зубы. — В полном порядке коровки. — И тут же, совсем некстати, так и зашелся от кашля, сидел весь красный, судорожно хватаясь за тощую грудь. Потом прочистил горло и улыбнулся.

— Н-да-да, — со всей доступной ей дипломатичностью отозвалась мать, — но все-таки мы привыкли к пастеризованному, если позволите.

Отец уступать не желал. Он так всегда: без стеснения обсуждал самые щекотливые вопросы в самых людных местах — хоть в ресторане, хоть где, запросто; мы все не знаем, куда глаза девать, а он давай с плеча, словно мы дома одни.

— Слушай, — говорит, — да ведь во всей Новой Англии, должно быть, не осталось уже ни одной туберкулезной бациллы!

Мать стрельнула в него взглядом. Не помогло. В самозабвении отец не замечал, что и фермер, и двое сидящих с нами за столом батраков, слушая разгорающийся спор, от души веселятся. Мать начерпала нам в стаканы кипяченого молока. Отец, театрально воздев свой стакан к свету, стал наливать сырое, поднимая черпак все выше и выше, чтобы в стакане получалась роскошная пена и звук тоже раздавался бы вкусный. Затем он залпом выпил молоко, чмокнул губами и с пристуком поставил стакан на стол. Взглянул на нас и широко раскинул руки: — Вот: жив еще! — И доволен при этом несказанно. Пока он этак манипулировал, мать с полным спокойствием отодвинула от себя яйцо всмятку, в котором обнаружилось кровяное пятнышко: нельзя, нельзя.

Один из батраков разрешил нам как-то раз выйти с ним на уборку сена. Мы ехали с Дональдом в деревянной телеге, и в ее скрипе и ухабистой болтанке явственно ощущалось напряжение, с которым трудится лошадь. Повозка стала, на головы нам полетело сено. Щекотка, хохот. Потом я начал чихать, пришлось слезть. Коровы на лугах охлестывали себя хвостами, и оводы взмывали с их боков. Коровьи лепешки, похожие на кругляки шоколадного пудинга, попадались на усеянном валунами лугу повсеместно. Пошли на озеро, прокатились туда-сюда на лодке, и выяснилось, что оно сплошь заросло. Отец и еще один дачник раздобыли цепь, и мы, работая веслами, волокли ее за лодкой, выдирая донную траву, пока у берега не расчистилось место для купания. Здесь мы поплавали, или, точнее, плавали отец и Дональд. Я немножко побултыхался и ушел от них на горку поиграть в одиночестве. Сияло солнце, и — что меня особенно изумляло — никто не смотрел за животными, а они, как ни странно, не проявляли желания сбежать. Наша Пятнуха, например, тут же сбегала, едва ее с поводка спустишь. На «ферме» в парке животные были в загонах и клетках. А тут, сколько охватывает глаз, всюду стоят коровы — и ведь без всякой загородки! Пасутся лошади — и ведь ни к чему не привязаны! По двору бегают куры, а собака, на которой нет даже ошейника, спит себе у крыльца под ногами у дачниц. Никогда прежде я не видел, чтобы на животных совсем не обращали внимания. Казалось, и солнце, и небо тоже какие-то раскованные, беспривязные, что ли; на этой ферме чувствовалась удивительная свобода — бегай где хочешь, смотри, и все равно ты дома. Вечером воздух похолодал, после ужина мы надели свитера, а в кровати меня ожидало мягкое пуховое одеяло и кусачие крахмальные простыни. Я лег и под тихие разговоры взрослых на крыльце возле моего окошка стал понемногу задремывать. Ночью голоса сверчков и лягушек звучали громко, как мой собственный пульс. Лицо я прикрыл пододеяльником — из-за комаров, которых в комнате было полно. Можно было бы и похныкать, пожаловаться, всех на ноги поднять, если бы не отец: когда я ему еще днем — а был это первый день нашего приезда — показал на себе комариный укус, он как-то очень забавно на это откликнулся: «Эй, Генри, „Лесной" давай, покажи им!» Сказал и засмеялся. И я из своего подпростынного убежища отзывался на комариный писк у себя над ухом теми же словами: «Эй, лесной Генри, давай, покажи им!», хотя не было здесь ни противомоскитного одеколона «Лесной», ни прыскалки, куда его можно было бы залить, ни тем более никакого Генри.

27

И вот какое сочинение я послал на Всемирную выставку, раскрывая тему «Типичный американский мальчик».

Типичный американский мальчик не боится Опасностей. Он выезжает на природу и запросто пьет сырое молоко. Так же и в городе шагает он по холмам и ущельям улиц. Если он еврей, он так и говорит. И вообще, кто бы он ни был, если к нему пристанут, с ходу говорит, кто он такой. Болеет за свою местную команду по футболу и бейсболу, но и сам тоже спортом занимается. Он все время читает книжки. Комиксы так комиксы, ничего страшного, лишь бы понимал, что все они дребедень. Он и кино увлекается, и радио слушает, но не в ущерб серьезным делам. Таким, например, как без устали ненавидеть Гитлера. Насчет музыки — он любит и джаз, и симфоническую. Насчет женщин — он их всех почитает. Когда надо делать уроки, он не станет считать ворон, теряя время попусту. Еще он добрый. Помогает родителям. Знает цену доллару. Смерть его не страшит.

Закончив, я переписал это самым старательным образом. Переписывать пришлось дважды, потому что, когда я в первый раз добрался до конца, моя «вечная» ручка потекла и на полях оказалась большая клякса. Потом я надписал, как положено, конверт, заклеил, отослал и перестал об этом думать. Сочинению про черты американского мальчика я отдал все, что мог, но поскольку дальнейшее не в моих силах, то и в голове держать незачем. Я знал, что всякие такие дела быстро не делаются. Даже если просто закажешь что-нибудь по почте, и то, пока доставят, пройдет месяца полтора. Почему так долго, я не очень понимал, но так уж оно ведется.

Ну и, естественно, раз я уверился, что это сочинение — последний и единственный для меня шанс попасть на Всемирную выставку, значит, возможность туда сходить должна была обязательно появиться, причем тотчас же. Тихий, застенчивый голосок моей подружки Мег как раз и прозвучал вестником такой возможности.

— Я там каждое воскресенье бываю, — сообщила она мне. — Норма не любит оставлять меня одну на целый день, вот и берет с собой. Не разрешает, правда, от своего павильона ни на шаг отойти, поэтому радости, в общем, мало. А так, вдвоем, мы сможем приглядывать друг за другом, и Норма не будет беспокоиться. Представляешь, Эдгар, мы же все-все посмотрим!

Милый ты мой дружочек! — прямо целую речь произнесла, такого раньше за ней не водилось. Она заколола волосы за ушами, так что стала видна ее чудная стройная шея, и улыбнулась своею двойственной улыбкой. У нее были маленькие руки и огромнейшие, чистейшие серые глаза. Мы сидели после уроков на качелях в парке «Клермонт». Ногами касались земли, чуть отталкивались, и сиденье описывало мелкие дужки — скрип-скрип, туда-сюда. Я даже поверить не мог такому везению, но притворился, будто сосредоточенно обдумываю.

— Мысль неплохая, — наконец высказался я. — Всем только на пользу.

Из вежливости немного выждав, я распрощался с Мег и убежал домой спроситься у матери. Не такое простое дело, между прочим! Вдруг это расценят как появление во мне червоточины предательства? С другой стороны, Дональд с нами больше не живет, а отцу с матерью сейчас только и забот, что ходить по выставкам. Я ждал, не канючил, никому не докучал… Глядишь, может, и сойдет.

Свои доводы я оттачивал за стаканом молока с двумя печеньями «Орео». Когда мать вернулась домой из магазина, я помог ей выложить бакалею, а потом рассказал о приглашении.

— А, собственно, чья это идея? — спросила она, присаживаясь с чашкой кофе. — Тебя кто приглашает — твоя подружка или ее мать?

Вопрос на засыпку. Поди рассчитай, с каким ответом скорей попадешь впросак. Упомянутая мать особым расположением не пользовалась. Но приглашение девчонки — нет, несолидно.

— Мать, — ответил я. — Она спросила Мег, чтобы та спросила меня, чтобы я спросил тебя.

Мама на меня поглядела, но вроде бы вполне миролюбиво.

— А ведь все, должно быть, уже сходили, — сказала она. — Сколько это стоит?

— Вот: самое важное. Мы проходим туда бесплатно, у Мег мама там работает.

— А можно узнать — кем?

— Да точно-то я не знаю, — ответил я. — Но человек она там, видимо, не последний, раз ей даже проезд со скидкой. А большинство павильонов все равно бесплатные. Ну, сувениры — их, конечно, за так не раздают. Но кому нужны сувениры? — (Вот, мол, какой я стойкий!) — Сувениры — это для маленьких.

Вижу, взгляд матери стал нерешительным. А что, не так уж плохо, я и не надеялся.

— Надо поговорить с отцом, — проронила она. — А сейчас марш делать уроки.

Когда в тот вечер подошло время ложиться спать, отца все еще не было дома. Я выключил лампу; решил, не засыпая, дожидаться в темноте. Смотрел, как бродят по потолку отсветы фар с Магистрали. Блик сперва маячит в углу, потом бежит, бежит, разрастается и исчезает, как раз когда рокот мотора громче всего. Потом рокот отступает. Я, должно быть, заснул, потому что, когда навострил уши, мать с отцом вовсю разговаривали.