Пушкин. Частная жизнь. 1811—1820 - Александр Александров

Пока раздевались, пока обогревались у камина, государь послал принести звезду и ленту Георгия I-го класса. У дверей стояла Лушка в казачьей форме, государь покосился на нее, но так и не понял, та ли это любовница, про которую ему доносили, а может, это смазливый малый, из бугров. Губы пухлые, невинные, знаем мы эту невинность. Глаза голубые… Но государь не дал волю своим мыслям, отогнал их, до такого фельдмаршал навряд ли мог дойти, хотя кто знает старого одноглазого развратника; всю жизнь провел он в походах, а известно, что походная жизнь делает из человека и куда он начинает косить своим единственным глазом. К тому же государю доносили, что в последнее время содомский грех, эта зараза, принесенная с Кавказа и с турецких войн, стала появляться в первую очередь среди казаков и гусар.

Кутузов стоял рядом с государем в его кабинете, оглаживая брюхо, и не сразу дал знак Лушке, чтобы она ушла. У него с любовницей было договорено, что сначала он даст ей рассмотреть государя вблизи, о чем она его упрашивала все утро. Теперь он был доволен, Лушка насмотрелась, а значит, вечерком будет стараться: вот этими пухлыми губками. Он махнул жирной кистью руки, и она ушла, качнув бедрами, чем вызвала и в нем и в государе, что он искоса заметил, фривольные мысли.

Ни ленты, ни Георгия не нашли, о чем и сообщили государю, тот развел руками:

— Довезут, Михайла Илларионович!

— Да мне не к спеху, ваше величество! — пошутил фельдмаршал.

— А золотое Георгиевское оружие, пожалованное фельдмаршалу за Тарутино, здесь? — поинтересовался государь.

— Здесь, — ответил ему флигель-адъютант. — Все наградное оружие прибыло с нами. Ордена идут следом.

— Несите шпагу фельдмаршала.

Принесли золотую шпагу, украшенную крупными алмазами и изображением лавровых ветвей из изумрудов на эфесе. Кутузов принял ее из рук графа Толстого, долго рассматривал, читал пространную надпись в шпажной чашке, наконец, когда все устали от его молчания, поцеловал ее и вздохнул:

— Я счастлив, ваше величество!

Но государь понял, что Кутузову что-то не понравилось. Привередливый старик подсчитывал, верно, сколько стоит шпага. Пусть считает. Государь знал, что шпага стоит дорого, не помнил точно сколько, но помнил, что дорого, ибо документ об этом он сам подписывал, но скаредному старику, и это он тоже знал, все мало будет, сколько ему ни дай, а потому отвернулся и нарочито подчеркнуто занялся своими делами.

Кутузов откланялся, сам уволакивая с собой шпагу и грамоту, не доверив их никому из своих адъютантов. Следом за ним выскользнул граф Толстой и прошептал ему на ухо, что шпага дорога, стоит 25 125 рубликов, о чем имеется документ, но старик посмотрел на него строго и ничего не ответил.

Вечером Кутузов метался по спальне перед Лушкой. Рассмотревши хорошенько Георгиевское оружие, он нашел, что камни слишком малы, пытался ковырять изумруды на лавровых венках и кричал любовнице:

— Я не позволю со мной так! Мне особая шпага должна была быть! Особая! Я — Кутузов! Светлейший князь Смоленский! Я скажу об этом государю! Это оружие «За храбрость»!

И зачитывал вслух из грамоты:

— «Сей воинственный знак, достойно Вами стяжанный, да предшествует славе, какою по искоренению всеобщего врага увенчает вас Отечество и Европа!» Слышала? Отечество и Европа! А они камешков пожалели… Двадцать пять тысяч! Где же здесь двадцать пять тысяч?! Врут, собаки! Я скажу государю, скажу!

Луша причитала и успокаивала его:

— Батюшка, помилуйте, как же? Самому государю… Так и скажете?.. А камни вовсе не малы, вы это зря, батюшка, а даже очень велики. Как греческие орехи, — послюнявила она пальчиком один из алмазов, за что тут же получила от светлейшего подзатыльник.

— Грех на царский-то подарок жаловаться, — все же возразила Луша Кутузову. Она была девка бедовая и старика не боялась. — Ну, а ежели мал, так то что ж: известное дело, мал золотник, да дорог!

— А вот и мал, сама сказала, просто мал! — ухватившись за ее слова, обиженно протянул, как ребенок, фельдмаршал.

— Так ведь я к слову, батюшка, к слову только…

— Мал! Для меня, фельдмаршала, мал, — плаксиво взвизгнул он. — Для меня, кто две армии, турок и французов, за один год заставил питаться кониной и дохнуть с голоду! А кто обманул Наполеона, который удирает, обосравшись от страха? Кто? Кутузов! Для другого, может, и сошел бы такой подарок. А для меня мал!

Он снова взял шпагу и стал рассматривать, потом отложил ее:

— Пожадничали. Или камни подменили, украли! А может, и просто интриги! — Он то брал шпагу со стола, то снова клал ее. — С «Георгием» вот тоже… Не довезли. Как же! Как бы не так! Так я и поверю…

Потом он, вздыхая, добрался до кровати, лег, потихоньку успокоился, брюхо его перестало колыхаться, тогда-то он и позвал любовницу:

— Ну иди сюда, Лушенька, доченька, поласкай папу. Иди, родная, бить не стану!

Однако на следующее утро «Георгий» все-таки прибыл. В окружении свиты, генералов штаба и флигель-адъютантов граф Толстой от имени императора поднес князю Кутузову на серебряном блюде орден Святого Георгия I-й степени и Георгиевскую ленту.

— Господа! — сказал император Александр, обращаясь отчего-то не к князю, а ко всем присутствующим. — Вы спасли не одну Россию. Теперь уже с уверенностью можно сказать, что вы спасли всю Европу. Хотя нам еще предстоит долгий путь до Парижа! Именно здесь, в Вильне, настигла нас весть, что Бонапарт вторгся в пределы России, и здесь мы с чувством глубокого удовлетворения воспринимаем весть о том, что ни одного француза, способного держать в руках оружие, в наших пределах нет и не будет более никогда!

— Ура-а! — ответили ему генералы и флигель-адъютанты, почти так же восторженно, как и простые гвардейцы.

— Кроме тех, чьи мерзлые трупы остались в снегах России, — добавил он.

После вручения генерал-фельдмаршал объявил о бале, который он намеревается дать завтра в честь дня рождения государя, и пригласил офицеров. Государь благосклонно принял приглашение, хотя от себя считал, что теперь не время для балов, а потому давеча отклонил такую же просьбу местного дворянства. Старику же он не мог отказать, не так бы все поняли.

На следующее утро, в день своего рождения, 12 декабря, император Александр собрался посетить госпиталь, расположенный в Базилианском монастыре. Еще за завтраком ему принесли поздравление от графа Аракчеева, который заболел после проезда из Петербурга и не вставал с постели. Александр, чрезмерно уважая графа, собственноручно начертал ему записку, в которой сожалел о его нездоровье и обещал сам побывать у него, если удастся. Всю жизнь они посылали друг другу записочки, как влюбленные, даже если находились недалеко друг от друга. Еще государь подписал подготовленный с вечера манифест об амнистии полякам.