Рискованный флирт - Лоретта Чейз

Джессика пожала ему плечо.

– Я знала, что в ней больше, чем видит мой неискушенный глаз, – нежно сказала она, слишком нежно. – Ты такой проницательный, Дейн. – Она отошла и быстро вернулась на свое место.

Но недостаточно быстро. Он успел это заметить до того, как она спрятала, – он увидел это во взгляде, как за секунду до того услышал в голосе печаль… жалость.

Сердце сжалось и забилось от возмущения – на себя, потому что сказал слишком много, и на нее, потому что она быстро, быстрее, чем он, уловила, что он сказал, и хуже того – что он почувствовал.

Но он не ребенок, напомнил себе Дейн. Он не беспомощный. Не важно, сколько он по глупости открыл своей жене, его характер не изменился. Он сам не изменился ни на йоту.

В Джессике он нашел достойную вещь, вот и все! Он намерен извлечь из нее все, что можно. Он, конечно, позволит ей делать его счастливым, но скорее он даст содрать с себя живого кожу и сварить в кипящем масле, чем позволит жене его жалеть.

Глава 15

Потом вошел Эндрюс и с ним Джозеф, первый лакей. Он поставил перед его светлостью бифштекс и эль. Эндрюс резал мясо, а Джессика, которая хотела сама оказать ему эту маленькую услугу, притворялась, что ест завтрак, по вкусу похожий на опилки. Оказывается, она, эксперт по интерпретации мужчин, совсем не понимала мужа. Даже прошлой ночью, когда она обнаружила, что он вовсе не преисполнен самомнения, как она была уверена, и любовь женщин не приходит к нему легко, как она предполагала, – она не догадалась о глубине его несчастья.

Она только напомнила себе, что многие мужчины себя не видят. Например, когда Берти смотрится в зеркало, он видит умного мужчину. Когда смотрится Дейн, он каким-то образом не замечает своей красоты. Для знатока это странно, но мужчины не очень последовательные создания.

Что касается любви женщин… Сама Джессика никогда не трепетала перед возможностью в него влюбиться. Однако она понимала, что другие женщины, даже закоренелые профессионалки, могли решить, что он – не то, за что надо хвататься.

Хотя ей следовало бы понять, что трудность лежит глубже. Она должна была соединить все подсказки: его острую чувствительность, недоверие к женщинам, нервное восприятие родительского дома, горечь по отношению к матери, устрашающий портрет отца и противоречивое поведение его самого по отношению к ней.

Она должна была понять – и разве все инстинкты не кричали об этом? – что она ему отчаянно нужна, что он чего-то от нее ждет.

Он хотел того, чего хочет каждый человек, – любви. Но он хотел этого больше других, видимо, потому, что не получал и отблеска любви с тех пор, как был ребенком. Джессика знала, что должна была засмеяться, как он, и отнестись к этому легко вне зависимости от того, что почувствовала. Не надо было говорить о матерях и мальчиках, которых они любят. Тогда Дейн не посмотрел бы так на нее, и она не увидела бы одинокого маленького мальчика, и Дейн не увидел бы горе в ее глазах.

А теперь он думает, что она его жалеет, или хуже того – нарочно вызвала на откровенность, чтобы он выдал себя. Он, наверное, в ярости.

«Не уходи, – молча взмолилась она. – Сердись, если без этого нельзя, но не отворачивайся и не уходи».

Дейн не ушел.

Если бы Джессика меньше разбиралась в мужской неразумности, его поведение в последующие несколько дней разрушило бы всякую надежду на построение чего-то, хоть отдаленно напоминающего правильную семью. Она решила бы, что он Вельзевул и что он никогда в жизни не был маленьким мальчиком – пусть бы и одиноким, и с разбитым сердцем, – а готовым родился из головы Князя Тьмы, как Афина – из головы Зевса.

Но вскоре она поняла, что к этому Дейн и стремится. Он хочет, чтобы она верила, что он бессердечный развратник, что его интерес к ней – чистая похоть, что она для него – не больше чем забавная игрушка.

К пятнице он совратил ее на подоконнике в спальне, в алькове портретной галереи, под роялем в музыкальной комнате и напротив двери в ее гостиную перед портретом его матери. И это еще только дневные порочные развлечения.

По крайней мере, в занятиях любовью он остался таким же страстным. Сколько бы Дейн ни притворялся холодным и рассудочным, он не мог сделать вид, что не хочет ее или, что доведение ее до безумия в постели есть решающая часть его программы.

Но в остальное время он был тем Дейном, каким все его считали. Он мог часами быть любезным, даже очаровательным, а потом вдруг без видимых причин отворачивался, обливал ее ядовитым сарказмом, или обращался свысока, или расчетливо бросался такими словами, которые должны были привести ее в ярость.

Иначе говоря, он всячески давал ей понять, что она может его хотеть, однако не должна оскорблять нежными чувствами, такими как симпатия или сочувствие. Чтобы не пыталась влезть ему под кожу или, упаси Бог, забраться в его черное сердце.

Что было бессмысленно, потому что это чудовище уже прокралось ей под кожу и, как зловредный паразит, быстро захватывало сердце. Ему даже не надо было трудиться: она его полюбила, несмотря ни на что, вопреки своим благим намерениям; правда, не так быстро, как пожелала его физически, но столь же неотвратимо.

Однако это не означало, что у нее не появлялось искушения причинить ему вред. В том, что касается умения раздражать, Дейн был гением. К пятнице она подумывала пустить в него еще одну пулю и решала, без какой части его анатомии она может обойтись.

К субботе Джессика решила, что наименее ценная его часть – мозги.

Он проснулся очень рано и разбудил ее, чтобы избавиться от приступа похоти. На что потребовалось два сеанса. И, как следствие, они проспали.

В результате приехали в Девонпорт через несколько минут после начала матча, и хороших мест им не досталось. И конечно, в этом была виновата Джессика, потому что, как пожаловался Дейн, его не охватила бы похоть, если бы она не прижималась задом к его достоинству.

– Мы сидим слишком близко, – канючил он, обнимая ее рукой за плечи. – Через несколько раундов они тебя забрызгают потом и, может быть, кровью, если Сойер не перестанет лягать Киста по коленям.

Джессика не стала ему напоминать, что это он настоял, чтобы они протолкались на передние ряды.

– Так Канн делал в матче с Покинхорном, – сказала она. – Насколько я понимаю, в восточной борьбе такие удары разрешены.

– Я бы хотел, чтобы кто-то в этой толпе верил, что вода и мыло тоже разрешены, – бурчал он, оглядываясь. – Спорю на пятьдесят фунтов, что здесь на милю не найдешь человека, который мылся бы в последние двенадцать месяцев.

Джессика замечала только обычный мужской запах алкоголя, табака и мускуса, причем ей пришлось напрячься, чтобы это заметить, потому что она была прижата к боку мужа, и от его особенного запаха поджимались пальцы на ногах. Ей было трудно сосредоточиться на матче, потому что его теплое тело вызывало в памяти яростные занятия любовью ранним утром. Его большая рука свисала в нескольких дюймах от груди, и она подумала: заметит ли кто-нибудь в толпе, если она придвинется и сократит это расстояние?