На холмах горячих - Иоаким Кузнецов

На второй встрече Наталья Соломоновна с горечью сказала:

— Николая отзывают срочно к месту службы. А батюшке здешние воды не помогают. Лекарь посоветовал попробовать нарзанные ванны. Завтра мы уезжаем в Кисловодск. Приезжайте, Мишель, я буду ждать! — добавила она.

После отъезда Мартыновых стало еще скучнее. «А не махнуть ли и мне в Кисловодск — попробовать лечение нарзаном?»— подумал он...

И вот Лермонтов в Кисловодске. И снова встретился он с семьей Мартыновых. Мать и отец, видимо, догадываясь о чем-то, не отпускали Наташу от себя. При встречах они холодно отвечали на поклон Михаила Юрьевича. Сзади них, заметил Лермонтов, всегда следовал с костылем в руках и георгиевским крестом на груди смуглый щеголеватый юнкер. Вскоре юнкер уже прогуливался рядом с четой Мартыновых, что-то бурно, с эффектными жестами рассказывал им. Родители с благосклонным вниманием слушали, а дочь, судя по всему, внимала говорившему безучастно.

Приключение затянулось, скучно. Жизнь в Кисловодске, среди праздной «золотой молодежи» начинала тяготить Лермонтова.

Накануне здесь произошло событие, о котором говорили шепотом. Один офицер был поклонником красивой молодой княгини. За этой же дамой пытался ухаживать другой офицер, но безуспешно. В отсутствие старика мужа княгиня пригласила любовника на квартиру, в дом Реброва. То ли по поручению князя дом охранялся, то ли недруг офицера устроил засаду. Как любовник проник в дом, «стража» не заметила, а вот когда он стал спускаться с верхнего балкона на двух связанных шалях, чья-то рука схватила его за плечо. Но офицер был ловок, нанес удар «стражнику» по голове и скрылся.

А через два дня его тело с пулей в груди нашли в окрестностях Кисловодска у подошвы скалы. Одежда изодрана в клочья. Тело в кровоподтеках. На выступах

скалы кровь. На колючих кустарниках обрывки военной формы. Оказывается, состоялась дуэль. И где? На узкой площадке вершины скалы...

Происшествие давало пищу обывательским сплетням. Вокруг личности убитого и имени княгини велись бесчисленные разговоры, пересуды. Лермонтова раздражало все это. Одни и те же, надоевшие ему в Петербурге и Пятигорске лица, интриги, пошлость, приводящие к подобным концам. Вот бы сесть за стол и описать всю эту пустую жизнь. И героем сделать Печорина, главное действующее лицо в романе, начатом еще со Святославом Раевским, «Княгине Лиговской». Только это уже будет не прежний, а более острый и обличительный роман.

Время лечения подходило к концу. Лермонтов чувствовал себя вполне здоровым. Пора ехать к месту службы в Кахетию. Вернулся в Пятигорск, на старую квартиру, в которой дядька Андрей Иванович хранил вещи и бумаги. Сев за стол, Лермонтов бегло записал в дневник кисловодское событие.

«Вот и все! Пора собираться в полк,— сказал он себе.— Еще съездить бы в Шелкозаводское, хоть один раз взглянуть на те места, а уж потом в Грузию! Но кто в Шелкозаводском встретит меня? Екатерина Алексеевна умерла от чумы еще в тридцатом году. Акимуш-ка служит в Ставрополе. Вот если бы с Акимушкой поехать в «Земной рай»... А что? Ведь приедет, если позову...»

Лермонтов написал Хастатову. И через три дня Аким был тут как тут — подкатил к пятигорской квартире в тарантасе. Вошел с веселой улыбкой, схватил в охапку племянника, давай кружить по комнате.

— Молодчина, Мишель, что написал! Я получил двухнедельный отпуск для устройства дел в имении. Поехали!— возбужденно говорил Хастатов.

В дороге Михаил Юрьевич рассказал о своем лечении на Водах, о встречах, о намерении написать роман.

— Ну, а у тебя, Аким, какие планы?—поинтересовался Лермонтов.

— Хочу выйти в отставку и заняться коневодством. Люблю лошадей!—ответил Хастатов.

— Разведешь лошадей, а у тебя их украдут абреки.

— У меня не посмеют украсть. Они знают, со мной шутки плохи. Я воров найду хоть на краю света.

Лермонтов знал, что о храбрости Хаетагова на Кавказе ходят легенды. Михаилу Юрьевичу захотелось услышать от бесстрашного родственника одну из его историй.

Хастатов замолчал, вспоминая свое, потом сказал:

— Изволь. Вот такой казус. Бывая в гостях у одного мирного кабардинского князя, я заглядывался на его дочь. Уж такая красавица, что сердце замирало!.. Потерял покой, даже во сне ее видел. Не поверишь, довел себя до того, ну, хоть не живи!.. Но как взять девушку в жены? Князь за русского, человека другой веры, не отдаст ни за что... А у него был младший сын, страшно любил коней. Мой же конь Карагез тоже был хоть куда — такого теперь днем с огнем не найдешь. Ну, вот я и сговорился с княжеским сыном: «Я тебе Карагеза, ты мне сестру».

Как уж удалось татарчонку связать сестру и привезти, до сих пор не пойму... Взял моего Карагеза и умчался в горы. Больше я его не видел, словно сквозь землю провалился. Наверно, пристал к шайке абреков и сложил свою голову и моего Карагеза загубил...

Хастатов замолчал.

— Ну, а с княжеской дочкой что?—спросил Лермонтов, сгорая от любопытства.

Хастатов тяжело вздохнул:

— Уж как я ни ласкал, ни задаривал, все мои ухаживания отлетали словно горох от стенки, твердила одно: аллах не позволяет выйти замуж за русского. «Так прими христианскую веру?—«Нет!»...

Рассердился я: «Уходи в свой аул!» — «Нет! Отец зарежет». Так и стала жить у меня в отдельной комнате, мало-помалу привыкла ко мне. Служил я тогда в Куринском полку и почти каждый день приезжал домой в Шелкозаводское. Встречала меня радостно. Ну, думаю, слава богу, дело идет на лад... Приезжаю однажды, а ее нет. Спрашиваю у прислуги, и рассказали мне, что пошла она к Тереку платья свои постирать. Вылетел из леса абрек, схватил ее и исчез. Не поверишь, плакал я, как ребенок...

— Как же ее звали?

— Бэлою...

Долго ехали молча. Хастатов так был подавлен воспоминаниями о своей татарочке, что казалось, больше не заговорит.

Приехали в Шелкозаводское поздно вечером. «Зем-

ной рай» встретил Хастатова и Лермонтова песнями. Чуть ли не у каждого дома на скамеечках сидели казаки и казачки, молодые и старые, и голосисто пели про боевые походы, про казачью жизнь, полную труда и опасностей. Закончат одну, начинают другую. Всей улицей. Над «Земным раем», окруженном садами и виноградниками, лились то протяжные, бесконечные, то задорные, ритмичные мелодии.

Выйдя за ворота большого, вновь отстроенного Хас-татовым дома, Лермонтов сел на скамейку, долго слушал гребенские песни. Особенно понравилась ему одна:

Ох, не отстать-то тоске-кручинушке От сердечушка моего.

Как сегодняшнюю темную ноченьку Мне мало спалось.

Мне мало спалось, на белой заре Много во сне виделось.

Во сне виделось: ох, будто я, удал

добрый молодец,

Убитый на дикой степе лежу,

Ретивое мое сердечушко простреленное.

Записанная позже в дневник, она, быть может, послужила одним из источников при создании стихотворения «Сон».

Когда он прежде бывал в Шелкозаводском, то не обращал внимания на жителей. Теперь же его поразили местные казачки — рослые женщины, похожие на чеченок: тонкий профиль, золотисто-матовая кожа,

большие черные глаза, прямой, правильной формы нос. На стройной фигуре поверх длинного платья бешмет, голова повязана платком, низко закрывающим лоб.

Как-то в одной хате поэт увидел молодую казачку, которая качала в зыбке малого ребенка и пела. Его взволновало содержание песни: вся история гребенского казачества и мужественная, полная опасностей и страданий жизнь. Позднее в его сочинениях появилась «Казачья колыбельная песня», ставшая впоследствии народной...

На третий день Хастатов предложил:

— Слушай, Мишель, чего мы здесь будем киснуть? Поедем в Кизляр, поохотимся. Комендантом там мой приятель Катенин.

— Павел Катенин?— удивленно вскинул брови Лермонтов.— Не капитан ли Преображенского полка, ко-

торый написал для декабристов гимн, за что и был, кажется, сослан на Кавказ?

— Он самый.

Михаил Юрьевич вспомнил слова гимна, который студенты Московского университета иногда вполголоса пели:

Отечество наше страдает Под гнетом твоим, о злодей!

Коль нас деспотизм угнетает,

То свергнем мы трон и царей.

Хотя для Лермонтова и было заманчиво увидеть автора гимна, но срок подорожной, выданной Пятигорским комендантом для выезда к месту службы в Нижегородский полк, был на исходе — опоздание могло обернуться неприятностью, поэтому, видимо, надо отказаться.

— А мы сделаем так, что неприятности не будет,—

улыбнулся Хастатов.— Вернемся из Кизляра, я довезу тебя до Моздока, а там линейный доктор выдаст тебе свидетельство, где будет сказано: прапорщик Нижего