Любовь юного повесы - Элизабет Вернер

– Я буду молчать, даю тебе слово! Из-за меня имя Фалькенрида не будет притчей во языцех!

– Хорошо, не будем больше говорить об этом. Итак, ты подготовил герцога к тому, что я должен ему передать? – спросил он после короткой паузы, резко меняя тему разговора. – Как он отнесся к этому?

К нему вернулась его непроницаемость, не допускавшая никаких расспросов. Впрочем, этот переход был очень приятен посланнику; здесь, как и везде, Вальмоден был дипломатом, который не привык идти напролом. Он никогда и не подумал бы выступать против Гартмута, если бы не опасался, что если истина случайно откроется, то молчание будет впоследствии поставлено ему в вину. Теперь же в худшем случае у него было оправдание: слово, данное отцу.

Время Фалькенрида было строго рассчитано, у него не было ни минуты свободной: аудиенции у герцога, совещания с представителями военного ведомства, переговоры в своем посольстве – все это надо было успеть сделать за несколько дней. Вальмоден был занят не меньше, пока они не закончили все дела, но зато он и особенно Фалькенрид имели полное основание быть довольными результатами; они достигли всего, чего желало их правительство, и могли быть вполне уверены в его признательности.

Конечно, только узкий круг лиц знал, что происходит что-то важное, но даже в этих кругах немногие понимали значение переговоров.

В обществе по-прежнему интересовались только автором «Ариваны», хотя не понимали его странного поведения.

После успешного представления своей драмы Роянов бежал от всеобщего поклонения и похвал в «лесные дебри», как со смехом выражался принц Адельсберг. Где находились эти дебри, никто не знал; Эгон говорил, что дал слово другу никому не раскрывать его убежища, что после всех волнений ему необходим отдых и что через несколько дней он вернется. Таким образом никому не было известно, что Гартмут Роянов в Родеке.

В одно пасмурное зимнее утро перед домом прусского посольства стоял экипаж Вальмодена. Очевидно, собирались в дальнюю дорогу; об этом можно было судить по шубам и пледам, которые слуги носили в экипаж. В столовой только что окончили завтрак; посланник прощался с полковником Фалькенридом.

– Итак, до свидания завтра вечером, – сказал он, протягивая руку. – К вечеру мы непременно вернемся, а ты ведь остаешься здесь еще на несколько дней?

– Да, так как этого настойчиво желает герцог, – ответил Фалькенрид. – Я уже дал об этом телеграмму в Берлин, а мое донесение отправлено одновременно с твоим.

– Я полагаю, там останутся довольны результатами переговоров. Нелегко нам пришлось! Мы почти не отдыхали в эти дни! Зато теперь все в порядке, и я могу позволить себе отлучиться на сутки и съездить с Адельгейдой в Оствальден.

– Твое новое имение называется Оствальден? Да, помню, ты вчера говорил. Где, собственно, оно находится?

– Милях в двух от Фюрстенштейна. Когда мы гостили там, Шонау обратил мое внимание на этот замок, и я тогда же осмотрел его. Имение довольно обширное и очень живописно расположено в прекрасном бору.

– Мне кажется, Ада не вполне одобряет твой выбор.

– Каприз, не больше! Сначала Адельгейда была просто в восторге от Оствальдена, а потом стала находить в нем всевозможные изъяны. Не могу же я обращать на это внимание! По всей вероятности, я еще долго останусь на прежней должности, а я не люблю уезжать летом куда-нибудь далеко, поэтому мне очень важно иметь поместье в четырех часах езды от города. В настоящее время замок сильно запущен, но его можно превратить в великолепную летнюю резиденцию. Я хочу еще раз хорошенько осмотреть его, чтобы по возможности скорее составить план реконструкции, да и вообще я еще не был в Оствальдене в качестве хозяина.

Вальмоден с удовольствием рассказывал о своих планах. Он, еще недавно располагавший весьма небольшими средствами и ограничивавший себя во всем, теперь вдруг нашел нужным обзавестись имением в стране, где проживал лишь временно, и покупал княжеский замок, чтобы проводить в нем лето, но вовсе не находил нужным принимать в расчет желания жены, хотя именно ее богатство и сделало его крупным землевладельцем.

Эти мысли блуждали в голове Фалькенрида, когда он слушал своего друга, но он ничего не сказал. В последние дни он стал еще мрачнее и сосредоточеннее, и если задавал вопрос или делал какое-нибудь замечание, то по его тону было слышно, что он делает это совершенно машинально, просто потому, что надо что-то говорить. Только когда вошла Адельгейда, уже полностью готовая к отъезду, он несколько оживился и пошел ей навстречу, чтобы проводить ее до экипажа. Вальмоден, севший вслед за ней, высунулся из окна.

– Завтра мы вернемся в любом случае. До свидания!

Фалькенрид отступил, кланяясь. Ему было совершенно безразлично, увидится он еще когда-нибудь со своим другом юности или нет; и это давно уже умерло в его душе. Но, поднимаясь по лестнице, он пробормотал вполголоса:

– Бедная Ада! Она заслуживала лучшей участи.

Глава 19

Между тем в Фюрстенштейне жизнь текла по-прежнему спокойно. Виллибальд был здесь уже около недели. Правда, он приехал двумя днями позже назначенного срока, но в этом была виновата рана, которую, по его объяснению, он причинил себе сам по неосторожности и которая в настоящее время уже почти зажила. Лесничий нашел, что в это короткое время его будущий зять сильно переменился к лучшему, стал серьезнее, решительнее, и с большим удовольствием заметил дочери:

– Мне кажется, Вилли становится похожим на человека, сразу видно, что рядом нет его матери-командирши.

Впрочем, у Шонау не было времени наблюдать за женихом и невестой, потому что дел у него было по горло. Герцог распорядился кое-что изменить в лесном хозяйстве, и теперь Шонау усердно этим занимался. Он ежедневно слышал, что Антония с женихом в самых лучших отношениях, и потому предоставлял их большей частью самим себе.

Тем временем в Вальдгофене, в доме доктора Фолькмара, было неладно. Состояние доктора ухудшилось, он настойчиво требовал к себе внучку, и ей послали телеграмму. Мариетта немедленно получила отпуск, ее роль в «Ариване» передали другой певице, и она поспешила в Вальдгофен.

Антония каждый день ходила в Вальдгофен, чтобы утешать и поддерживать Мариетту, которая всей душой любила дедушку. Присутствие Виллибальда, по-видимому, считалось также необходимым, потому что он неизменно сопровождал Тони: лесничий находил вполне естественным, что они по мере сил помогают бедной девочке.

Наконец после трех суток, проведенных в страхе за жизнь больного, опасность миновала и появилась надежда на выздоровление. Шонау искренне радовался. Казалось, все обстояло благополучнейшим образом.