Черный передел - Алла Бегунова

– Думаю, Аллах помогает мне.

– Сегодня ты увидишь, как Его благодать снисходит на посвященных.

– С трепетом в сердце буду ждать этого чуда.

– Место для тебя и твоих слуг готово. Садись вон там, под деревом, – старец указал на раскидистый бук, что рос почти у самого водоема. – Вам подадут кофе, выпей чашку сразу и до дна…

В качестве накиба-ал-меджлиса, или распорядителя собрания, выступал уже знакомый Анастасии Юсуф-эфенди. Он встречал каждого гостя и усаживал его на подушку возле круга. Собралось человек двадцать пять. Кроме Аржановой, женщин не было. Да и она находилась достаточно далеко от мужчин и в общей с ними молитве принимать участия не могла.

Наконец, Ходжа-Ахмад вышел на середину круга и сел на подушку, положенную там. Мгновенно установилась полная тишина. Шейх дал знак Юсуфу-эфенди. Тот негромко, но медленно и отчетливо стал читать наизусть фрагмент из древнего сборника хадисов «Муснад», трактующий об отношении Бога к людям:

– Ничего из того, что сделает Мой слуга для приближения ко Мне, не дойдет до Меня скорее, чем исполнение им долга, мною предписанного. Мой слуга приблизится ко Мне, творя и другие дела, показывающие его преданность ко Мне, и тогда Я возлюблю его. Я стану ухом, которым он слышит, глазом, которым он видит, рукой его, удар наносящей, ногой его, ступающей по земле…

Пока накиб-ал-меджлис говорил, служки разносили маленькие металлические чашечки с горячим кофе. Участники собрания выпивали его одним глотком. Аржанова поступила так же, и скоро почувствовала, что напиток оказывает на нее какое-то странное воздействие: сердце забилось сильнее, дыхание участилось, а в голове как будто просветлело. Она оглянулась на Мещерского, сидевшего на подушке справа от нее. Похоже, и он испытывал нечто подобное.

Однако «зикр» только начинался.

После чтения хадиса Ходжа-Ахмад громко продекламировал первую часть шахады: «Ла-иллаха-илла-л-лаху» – «Нет никакого божества, кроме Бога». Присутствующие хором повторили ее вместе с главой братства двадцать раз. Их голоса ритмичным эхом перекатывались во дворе мечети, создавая своеобразную звуковую волну.

– Хува, хува, хува, Аллах! – провозгласил шейх, вставая с места.

– Хува, Аллах, хува! – отозвались участники «зикра», тоже поднимаясь с подушек.

– Хува, Аллах, хай ва даим! – трижды повторил шейх.

– Йа азиз, йа азиз![25] – трижды ответили ему молящиеся.

Затем раздались резкие, пронзительные звуки турецкой флейты и словно бы оттеняющие их равномерные удары барабана. На пустое пространство круга вышли шесть суфиев. Энвер находился в их числе. Они приняли особую молитвенную позу: ладонь правой руки обратили к небу, ладонь левой руки – к земле, отставили в сторону левую ногу, чтобы отталкиваться ею и поворачиваться на правой ноге.

– Ла-иллаха-илла-л-лаху-ва Мухаммаддун расулу-л-лахи! – голос шейха сделался подобным грому, когда он впервые произнес всю шахаду – исповедание веры – полностью.

Новый удар барабана заставил Аржанову вздрогнуть и обратить взор на дервишей в центре круга. Закрыв глаза, они начали свой мистический танец. Каждый из них кружился вокруг собственной оси. Вместе с этим они двигались один за другим, сохраняя точную дистанцию, по кругу. Они изображали ход планет вокруг Бога. Их серовато-беловатые балахоны стали приподниматься и как бы раздуваться под действием центробежной силы, напоминая большие распускающиеся цветы. Двойное вращение все убыстрялось. Барабан и флейты задавали ему темп и оглушали всех: тех, кто танцевал, и тех, кто безотрывно наблюдал этот танец.

Перед глазами Анастасии возникали какие-то неясные тени. Яркий свет сменяла темнота. Это было и радостно, и страшно. Она чувствовала такую легкость во всем теле, что хотела броситься вперед и присоединиться к танцующим, чтобы дать выход невероятным ощущениям, переполняющим сейчас ее сердце. Но следовало держать себя в руках. Бешеным усилием воли Аржанова перевела взгляд от дервишей, кружившихся в центре круга, на других участников «зикра», теснившихся по краям его.

Это лицо она узнала бы из тысячи лиц. Глаза – темно-карие, почти черные, как дно колодца, нос – с небольшой горбинкой, чуть выступающие скулы, худые щеки, черные жидкие усы, не прикрывающие злой складки узких губ, черная бородка, обрамляющая подбородок и щеки. Как все тут, он следил за дервишами, и взгляд его, скорее, казался опустошенным, чем задумчивым.

– Казы-Гирей! – воскликнула молодая женщина.

– Наконец-то вы тоже заметили нашего старого крымского знакомого, – тихо произнес князь Мещерский, наклонившись к ней. – Каюсь, и я увидел его не сразу. Даже не знаю, когда он появился. Но, видимо, в начале этого бесконечного танца…

Адъютант светлейшего выразился абсолютно точно: представление о времени они утратили. Давно или недавно начали кружиться, как заводные, эти люди в развевающихся балахонах? Давно или недавно они сами зашли во двор мечети, чтобы увидеть тех, на кого снисходит Божья благодать?

Прохладные тени на каменных плитах, неподвижные кроны деревьев, точно вырезанные из зеленой бумаги, вода, падающая из фонтана в мраморную чашу бассейна – немало по-настоящему реального, поддающегося осязанию, рассматриванию, осмыслению было в таинственной восточной картине под названием «зикр». Но самой реальной ее деталью для Аржановой теперь являлся Казы-Гирей, который, сложив руки на животе, стоял на краю пестрого, пушистого ковра и, по-видимому, чувствовал себя в полной безопасности.

От Анастасии его отделяло шагов пять, не более, и еще – круг танцующих дервишей. Естественно, он не мог узнать «ФЛОРУ». Белая бесформенная накидка «фериджи» скрывала ее лицо и фигуру. Не вызывали у него подозрений и слуги с саблями. Скрестив ноги по-турецки, они сидели на кожаных подушках вокруг госпожи – единственной женщины на собрании братства «мавлавийа».

Курская дворянка не сводила взгляда со своего противника. Мысленно она благодарила Микиса Попандопулоса за мудрый совет: в связи с неясной политической обстановкой в ханстве членам экспедиции лучше принять облик мусульман. Князь Мещерский с ним не согласился. Секунд-ротмистр предлагал поступить как раз наоборот – немедленно создать конный русско-татарский отряд, хорошо его вооружить и начать партизанские действия против наемников, вторгшихся в Крым с Тамани.

Однако по настоянию Анастасии все кирасиры коротко остригли волосы, лишившись предусмотренных Уставом армейских украшений: буклей над ушами и косечк на спине. Кроме того, они перестали бриться и вскоре на щеках и подбородках появилась густая щетина, весьма напоминавшая бороды здешних жителей. Жаркое южное солнце быстро покрыло загаром их лица. С помощью Фатиха-Федора солдаты даже выучили кое-какие бытовые, обиходные фразы по-тюркско-татарски.