Гиперборейская чума - Андрей Лазарчук

Что непонятно: Ираида никак не могла узнать человека, который тащил ее за руку.

На трибунах разочарованно свистели.

Внезапно коричневые линии разомкнулись, и обозначился прямой проход к лестнице – прямой и широкий. Ираида сделала туда шаг, но человек, который ее вел, выразил недовольство и порицание, и они побежали дальше. Оказывается, путь ее был не к спасению – а иной.

Еще через несколько шагов они остановились.

Здесь сходилось множество линий – как сходятся меридианы на макушке глобуса. Красные, белые, синие – во множестве; редкие зеленые и желтые; черная. Человек, который вел ее, наклонился и голой рукой быстро начертил окружность – алую, но мгновенно темнеющую.

Она поняла, что это будет место их последнего боя. Стало проще. Ровно вошел и резко вылетел из легких воздух. Подобрался живот. Маленький внутренний Мара, живущий в каждом, начал просыпаться в своем теплом убежище. Когда он расправит члены, силы человека удесятерятся, а ум освободится…

Человек повернулся к Ираиде лицом. Улыбнулся, сильно сощурясь и обнажив крепкие желтоватые зубы.

Это был барон Хираока.

– Очнись, – сказал он. – Очнись, Ирка-тян.

Ираида очнулась. Вокруг шумели и сновали. Над головой вновь был потолок, а в окна косо врезался чуть красноватый свет низкого предзакатного солнца.

Мимо вели пленников. «Куда вы их теперь?» – спросил кто-то (дядя Женя?) низким голосом, и какая-то женщина отозвалась сипловато: «В тюремке нашей посидят…», а негр Вася топтался рядом, пытаясь попасться на глаза Ираиде. Она его видела, но голова кружилась, и взгляд уходил. Но барон Хираока все еще был здесь, а потом сзади и сбоку воздвигся дед Григорий.

– Сурмяж говеный, – чуть не всхлипывая, сказал дед. – Какой, однако, морок распустил! Я уж спужался малехо – ну, думаю, кондобье девчонке пришло, опоил ее аспид вонький…

Ираида протянула руку и потрогала деда. Потом – перевела взгляд на барона.

– Вы – здесь? – с трудом проговорила она. – Как?

– Чудом, можно сказать, – послышался сварливый голос Хасановны. – Уезжаете внезапно, а куда – узнавай потом…

– А Иван?

– Здесь твой Иван, здесь, – сказал подошедший Сильвестр. Лицо его раскраснелось, глаза блестели. – Дышит – значит, живой.

Но большой уверенности в голосе не было…

Коломиец меж тем стоял, нависая над Ященкой, накрепко прикрученным к раскладушке. Долго всматривался. Здоровенная гуля на лбу. И это единственное изменение на лице с тех пор… сколько прошло?

Тридцать один год.

…Это была его первая командировка в Африку, как бы переводчиком в Тунис, а потом вдруг неожиданно – ночью в самолет, восемь часов в воздухе и посадка в шибко братском Египте, маленький аэродром и военные палатки. Учебные сборы по новым средствам ведения допроса…

Преподаватель показывался лишь в маске, но уж слишком мал пятачок, и время от времени то в сортире, то еще где мелькало новое лицо. И фамилию как-то узнали: Яценко. Да и как не узнать: разведка…

Допрашиваемому вкалывали под кожу из шприц-тюбика мутную белесоватую взвесь, и через несколько часов он начинал тупо отвечать на все вопросы и выполнять все требования. Главное здесь заключалось в том, чтобы правильно вопрос формулировать и правильно понимать ответ. Или давать предельно четкие задания.

У этого метода допросов был один существенный недостаток: тот, кому делали укол, никогда больше не приходил в себя. Состояние его усугублялось, и через три-пять дней он забывал, что нужно дышать. Если сидеть рядом и напоминать: вдохни! выдохни! – то можно было бы, наверное…

Неужели и с Иваном будет так, как с теми арабами, продавшимися израильтянам?

Или – придумал, скользкий гад, противоядие?

Доктор был почти мертвый. Зеркальце чуть запотевало, поднесенное к сухому рту. И это все. Коломиец видал достаточно покойников, чтобы не усомниться: это покойник.

Присутствие нескольких тихих бабулек в платочках усугубляло это впечатление.

Крис утверждал обратное: жив и даже как-то более жив, чем обычно. Но сделать он ничего не мог.

Ященко, скотина…

Убить бы, да нельзя.

Как бы отвечая на эту мысль, лежащий вздрогнул и попытался поднять руку. Потом – распахнул глаза.

– Ты кто? – спросил он сипло. – Курсант? Почему здесь?

– Опыты будем делать, – мрачно сказал Коломиец. – Угадай с трех раз, над кем…

Подошел стремительно Крис. Оскалился – сам, наверное, не замечая того.

– Антон Григорьевич? Узнаете меня?

– В-вулич? Как ты здесь…

Глаза его, только что туманные, вдруг вспыхнули и округлились.

– Хорошо, что узнаете. Будет легче объясняться. Хочу сразу сказать: мне от вас ничего не нужно. Мне нужны просто вы сами. Ин корпоре. Понятно, эпическая сила?

– Не очень. Но, может быть, пойму.

– Вы убили Сергея Коростылева?

Антон Григорьевич несколько секунд молчал. Должно быть, вспоминал.

– Да… в определенной мере… Да, я. Это была ошибка. Трагическая ошибка. Я готов… возместить, искупить… Что угодно. Понимаете? Что угодно.

– Понимаю. А Скачкова что – тоже по ошибке?

– Скачков… Он угрожал мне. И ничего другого не оставалось… Ну, поймите: он угрожал мне! Он сам хотел меня убить.

– Деньги не взял, значит?

– Не взял…

– А вы его этим… чемоданчиком?

– Каким чемоданчиком? А, вы имеете в виду «бормотало»… Нет, есть кое-что получше. Желаете ознакомиться?

– Попозже. Лучше поговорим.

– О чем?

– О вас. И хочу предупредить… – Крис продемонстрировал пленнику его пистолет. И шприц-тюбик, прихваченный наугад из лаборатории в подполье.

– Спрашивайте, – поморщился Ященко. – Только дайте в клозет сходить…

– Может, еще девочек, самолет в Бразилию и десять миллионов баксов? В баночку пописаете.

– Вулич, будь ты человеком. Я ж тебя не…

– Вопрос закрыт. Жень, отвяжи ему только одну руку – да не совсем, а так, чтобы не мог пассы делать.

– Глупость какая! Средневековье!

– Разумеется. В «Entonnoir du sang» разумные люди тоже не верят. И в упо-упо. Дикарские обряды… Правда ведь?

Ященко долго молчал. Возился полусвободной рукой с ширинкой, мочился в подставленную баночку…

– Значит, вам нужно противоядие, – сказал он наконец. – Не понимаю, как я мог промазать… Я даю вам его – и мы расходимся. Идет?

– Нет. Вы нам его все равно дадите – в ряду прочего. Даже не знаю, почему я не ставлю вам укол сразу, без болтовни. Ведь без укола вы можете наврать, а так – расскажете всю правду. Жень, твое мнение?

– Наврет, – веско сказал Коломиец.

– Не навру, – торопливо сказал Ященко. – Какой мне смысл врать?

– Чтобы выкрутиться. Так вот: выкрутиться вы не сумеете.