Друзья Высоцкого - Юрий Сушко

Предлагаемые им «Арменфильму» сценарии сиротливо пылились на столах редакторов студии. На другие кинофабрики даже не было смысла обращаться. Параджанов был изъят из официальной культурной жизни страны.

Но он ни минуты не сидел спокойно, ненавидя неокультуренную, непреображенную жизнь. По-своему перекладывал фрукты в вазе, складывал из них подобие человеческих лиц. Церковной парчой занавешивал окна. Рытый бархат бросал на кресло, и кресло превращалось в трон. Из лоскутков ткани делал причудливые абажуры. Обожал цветы, но иногда относился к ним безжалостно. Мог схватить ножницы и изрезать свежие, нежные ирисы – синие лепестки были нужны ему, чтобы вмонтировать в коллаж небосвод.

Если бы он не был кинорежиссером, он стал бы гениальным кутюрье. Когда Ив-Сен Лоран увидел «Цвет граната», то заинтересовался автором костюмов. Узнав, что их придумал сам режиссер фильма, специально приехал в Тбилиси, чтобы встретиться с Параджановым. Они провели вместе целый день и вечер. Потом кутюрье попросил у художника несколько эскизов на восточные мотивы. Параджанов сказал, что к утру сделает новые. Лоран не поверил, насмешливо поморщился и был изумлен, когда утром следующего дня получил в подарок большой альбом с изящными фантазиями Параджанова.

У Сергея Иосифовича был дар проникать в суть вещей. Если внимательно приглядеться к его коллажам, то можно обнаружить, что все эти поразительные раритетные вещи созданы из… мусора. Осколки стекла, обрывки оберточной бумаги, кусочки ткани, черепки фарфоровой посуды, ореховые скорлупки, разбитые украшения, бусинки, обломки глиняных горшков, камешки, яичная скорлупа, птичьи перья… В его работах был эстетизирован каждый миллиметр. Там не было ничего второстепенного, даже обрамление играло в этом «декоративном театре» значительную роль. Рама – не только портал, но и действующее лицо – такое же активное, каким был занавес в легендарном таганском «Гамлете». Рамы были уникальны, каждая делалась для определенной композиции, как оправа для драгоценного камня. В этом – продолжение персидско-тифлисской традиции. Рамы, скомпонованные из нескольких видов разноцветного бархата, украшенные сусальным золотом, декорированные смальтой. В старых досках, которые, как в теплых ладонях, держат образ Богородицы, даже щели он заполнил крошкой золотистого фарфора.

Любой лоскуток, обрывок пряжи обретал значение символа и находил адрес. Вот, например, камлот был для него накидкой с плеч Наташи Ростовой… Вещь, прижившаяся у него, очень скоро покрывалась налетом загадочности, словно пеленой столетий, и существовала в своем собственном измерении. Умение любования и чудо оживления.

Вещи покорно, как наложницы, любили Параджанова, позволяли делать с собой все, что он хотел. Им он тоже платил любовью. Общительный и любопытный, Параджанов, попадая на антикварный рынок, преображался: прикусывал свой несносный язык, переставал узнавать знакомых, душой стремясь в заветные закрома. Там, под прилавками, в пыльных кладовых, он мог рыться часами. Торговался, обменивал, покупал, перепродавал, погружался в стихию ремесленничества, одухотворяя формы собственным пониманием прекрасного. В нем просыпались напор барышника, инстинкты торговца, ловкость рыночного менялы. Он был счастлив, когда на толкучке удавалось за гроши приобрести какую-нибудь безделицу. Например, наволочку с вышитым изображением Мэри Пикфорд.

Жизнь всегда оставалась для Сергея Иосифовича бесконечным театральным состязанием. Он был драматургом, актером, постановщиком – всем. В одном лице.

Когда Театр на Таганке осенью 1979 года приехал на гастроли в Тбилиси, Параджанов устроил для московских друзей поистине византийское пиршество. Но прежде Сергей Иосифович попросил соседей принять участие в создании своего необычного представления. И маленькая, круто взлетающая в гору, мощенная булыжником улочка имени Котэ Месхи была превращена в сцену с натуральными декорациями. С балконов свисали ковры, а цветы, рассыпанные по всей улице, вели прямо к дому Параджанова.

Когда у ворот появились артисты во главе с Юрием Любимовым, разинувшие в изумлении рты, пораженные и онемевшие от увиденного, им навстречу выпорхнула очаровательная девушка с серебряным подносом, полным фруктов. У входа возвышались два пузатых самовара, один – с водкой, другой – с коньяком. Каждый приглашенный обязан был отведать рюмочку-другую из любого (на выбор) самовара и закусить. А Мастер действа любовался своими гостями с балкона второго этажа и блаженно улыбался.

Впрочем, Алле Демидовой позже все виделось несколько иначе: «Наверху, над воротами, сидели два, как мне показалось, совершенно голых мальчика, и, открывая краны, поливали водой из самоваров, что стояли с ними рядом, всех прибывающих… Двор маленький… Круглый, небольшой то ли колодец, то ли фонтан, он был заполнен вином, и в этом водоеме плавали яблоки, гранаты и еще что-то вкусное… Актеры черпали из него и пили…»

Под ногами гостей лежала большая квадратная доска, покрытая цветной клеенкой, – импровизированный стол, на котором громоздились тарелки, а в большой кастрюле что-то булькало, шел пар и вкусно пахло. А в левом углу двора за решеткой стоял портрет Параджанова, закрытый как бы могильной или тюремной оградкой. «Это могила», – объяснял хозяин. Портрет был на земле, а перед ним сухие цветы, столетник и какое-то чахлое деревце…

Сначала банкет проходил во дворе. Вина лились рекой, песни струились, столы ломились, фантастические игрушки и коллажи свисали с ветвей старого дерева, а царские подарки тут же вручались гостям. Сам двор был выложен разноцветными плитками. И как бы с неба на невидимых нитях висел изумительным абажуром черный кружевной зонтик.

Этот необычный уличный праздник, душевное веселье продолжались весь день и ночь с перерывом на обязательный гастрольный спектакль. И никто – только, может быть, старый друг Параджанова еще по Киеву, художник Давид Боровский – никто не знал, что в этом доме, разукрашенном под дворец, самому Сергею Иосифовичу принадлежал разве что крошечный закуток с койкой и столом. Следуя сказкам из «1001 ночи», он именно за ночь соорудил все это великолепие, и профессионалы, московские лицедеи, даже не догадались, что это была не более чем декорация.

На фантасмагорическом празднике у Параджанова тот день не было лишь самого желанного гостя – Владимира Высоцкого. В Тбилиси он прилетел только на следующий день, и прямо из аэропорта поехал к Сергею. Очевидцы вспоминают, что Высоцкий был в джинсовом костюме и рубашке с широко распахнутым воротом. На толстой серебряной цепи болтался николаевский рубль. Сергей обнял Высоцкого и, увидев необычный медальон, развел руками: «Володя, миленький, что это за побрякушка у тебя?.. Подожди минутку. Снимай, ради бога, у меня для тебя есть что-то посерьезней». Поспешил к комоду, покопался и извлек из ящика замечательную, ручной работы и, вне всякого сомнения, очень дорогую звезду. Подошел к Владимиру, снял рубль с цепочки и повесил на нее свой сверкающий дар. «Уж и не помню, откуда это у меня, но я думаю, что эта звезда заняла достойное место – на твоей груди». И рассказал, что этот малахитовый с бриллиантами орден был высшей наградой османской Турции.