Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991 - Анатолий Черняев

Сели за стол. Наперебой стали рассказывать — что в Москве и что здесь. Оказалось — меня почему-то это удивило, — что они даже на знают, кто приезжал к Президенту с ультиматумом и что вообще был этот ультиматум.

Силаев и Руцкой против того, чтобы Горбачев принимал Крючкова и К°, которые сидели по существу под охраной в служебном доме под моим кабинетом. Он сказал, что примет, скорее всего, только Лукьянова и Ивашко, которые вроде прилетели отдельно.

Разговор затянулся. Шел уже 10-й час. Вступил в дело Руцкой. Сильный, красивый человек, любо-дорого его наблюдать.

"Михаил Сергеевич, говорит, пора обсудить, что будем делать дальше… В самолет (президентский), на котором эти (!) явились, мы вас не пустим. Полетим в моем самолете. Он стоит на том же аэродроме, но вдали от вашего. Его надежно охраняют. Я привез с собой 40 подполковников, все вооруженные. Прорвемся.

0б этих подполковниках стоит сказать. Когда М. С. после ложного выхода из машины возле президентского самолета, согласно плану Руцкого, вновь быстро туда сел, и машины рванули дальше — к самолету Руцкого — километров в 3–5 от этого места, так вот, когда М. С. в своей шерстяной кофте, которую все увидели на нем по ТВ уже во Внуково, вышел к самолету, эти офицеры взяли с автоматами на караул и так стояли, пока он не поднялся по стремянке в самолет. Я подумал, глядя на эту сцену: есть еще офицерская честь в нашей армии, неподдельная. Есть и высокая интеллигентность в ее среде: достаточно пообщаться с тем же полковником Н. С. Столяровым, который тоже прилетел в группе депутатов спасать своего президента. В аэропорт мы ехали с ним в одной машине.

Потом был перелет. Распоряжался полетом Руцкой, который то и дело вызывал к себе летчиков.

М. С. с семьей расположился в маленьком отсеке, позвал меня. Там было настолько тесно, что девочки-внучки улеглись прямо на пол и скоро заснули.

Когда я вошел, спрашивает, веселый: "Ну ты кто теперь?" А я — "простой советский заключенный, но бывший". Все возбужденно смеялись. Пришли Силаев, Руцкой, Примаков, Бакатин, был тут и доктор Игорь Анатольевич Борисов. Р. М. рассказывала, что с ней случилось, когда узнали, что путчисты едут выяснять состояние здоровья Михаила Сергеевича… теперь уже ей лучше, но рукой плохо владеет. Шел бурный разговор: о людях — как они проверяются в таких обстоятельствах, о безнравственности — источнике всех преступлений и бед. Были тосты за продолжение жизни… И впервые тогда М. С. произнес слова: "летим в новую страну".

Многие журналы обошла фотография: Ира спускается по трапу (во Внуково), несет завернутую в одеяло дочку. Прошла мимо толпы, окружившей Президента: там, заметил, были и те, кто искренне рад, и те, кто, наверно, чувствовал, что для них лично лучше бы было "по-другому". Иришка пронесла дочку в машину, возле которой я оказался, в стороне от сгрудившихся вокруг М. С. людей. Бросилась на сиденье и всю ее затрясло в рыданиях. Я наклонился, пытался что-то говорить. Муж ее рядом, обнимал, гладил, стараясь успокоить, — безуспешно. Эта финальная для меня на аэродроме сцена останется символом трагедии, которая произошла не только там, на даче в Крыму, а со всей страной. Ирина, молодая русская женщина, которая перед лицом беды — вся энергия, собранность, решимость и готовность ко всему, здесь, когда "это" кончилось, взорвалась слезами отчаяния и радости. Разрядка. Но потом все равно ведь… наступают будни и надо делать дело. Увы! Оно пошло не так, как тогда можно было рассчитывать.

Пора возобновлять дневник. После 3-суточного заключения в "Заре", после путча, после того, как перестало существовать прежнее государство — Советский Союз и ликвидирована КПСС, после чудовищного всеохватывающего, но не неожиданного предательства и после того, как Горбачев стал, наконец, тем, чем ему следовало бы "стать" два года назад, и чем он давно, 3–4 года назад хотел бы стать, но не решался… А теперь "стал", но, потеряв власть и авторитет.

Надо бы вести каждодневный дневник — с момента возвращения из Крыма… Это действительно сама история. Но перегрузки были неимоверные.

Теперь уже поздно… Кое-что буду помечать "по ходу"… Пока же опишу сегодняшний день…

Совещание у Ревенко по реорганизации президентского аппарата. Фантазируем… А надо бы поскромнее — чтоб как-то помочь Горбачеву дотянуть, раз он уж так… "любой ценой" хочет этого.

Остались после втроем — Ревенко, я. Шах. Ревенко кое-что порассказал, например, что всех нас во главе с Президентом прослушивали Крючков и Болдин. Сейчас российские следователи расшифровывают пленки и просматривают то, что уже перенесено на стенограммы. Ну что ж, я даже доволен: по крайней мере увидят, как я собачился с генералами, как спорил с М. С. и что Шеварднадзе иногда выглядел со мной совсем не очень прогрессистом и т. д.

Ревенко говорит, что весь Кремль во вкраплениях "жучков", потребуется месяц, чтоб их всех выковырить!. То же, что с американским посольством в Москве. Сенат США прав: нейтрализовать невозможно, надо разрушать все здание. Мы сами недооценивали наших научно-технических способностей на этот счет.

Эпопею изгнания меня 27-го августа из здания ЦК — как-нибудь опишу. Тамаре только три дня назад удалось перевезти ко мне в Кремль бумаги из моего тамошнего кабинета, в том числе все "новое мышление" в записях бесед М. С. с инодеятелями. Я задумал по этим записям создать историю года: сентябрь 90-го — сентябрь 91 — го — сквозь мысль и оценки М. С. О том, как стал возможен переворот…(Вот только теперь дошло до этого).

Кроме того, я затеял сделать брошюру о двух неделях с 23 августа по 12 сентября — с его "собственным" анализом событий, опять же на основе записей бесед М. С. с десятками иностранных деятелей за эти недели.

Вчера был у меня посол Испании. Сообщил, что хочет приехать в Москву Гонсалес: жест друга. М. С. согласен на 1 октября.

Посол Кубы — в связи с заявлением М. С. в беседе с Бейкером о решении вывести нашу бригаду… (напутал: в ней 3000 человек, а не 11 000, как он заявил). Кубинцы жалко протестуют. Еще один символ крушения эпохи.

Дубинин (наш посол во Франции, который поскудно себя повел во время ГКЧП и попутал Миттерана). Все-таки М. С. сжалился. Не стал объявлять его снятым… Я "заступился", но самому ему я сказал все, что думал: ваши оправдания достойны мелкого чиновника, а вы — политическая фигура, вы же представляете государство — президента (а не правительство), хотя у нас и нет присяги для послов! И кроме того: вы же знаете о личных отношениях М. С. с Миттераном и Дюма! Почему бы не придти к ним и не "посоветоваться", что делать: вот, мол, какое послание от хунты, а я не верю…? А вы вместо того, чтобы помочь Миттерану сориентироваться, подтолкнули его на то, что он фактически занял в первый момент антигорбачевскую позицию. И т. д. Жалок… А это ведь дипломаты "нового мышления"… теоретически… Но шкурность, корысть, привычка к комфортному положению, ужас перед тем — как бы его не потерять — сыграли с этими элитными персонажами злую шутку… В их числе — и Замятин, и Логинов, и Слюсарь (Греция), и Успенский (Норвегия), особенно пригретый МС'ом. Впрочем, в поведении каждого из названных и многих других — для меня ничего неожиданного. Пожалуй, исключение составляет Бессмертных. Он оказался действительно в тяжелой ситуации.