Державы верные сыны - Владимир Бутенко

Не обращая внимания на крики, Илья в сопровождении священника и благославенной иконы прошел к божнице и, помолившись, обратился к невесте, сидевшей тут же, под образами, рядом с маленьким братом, у которого в руке была шелковая плеть.

Дружко, рослый и расторопный двоюродник[46], стал казачонка со стула сталкивать, а тот в ответ – пороть гостя плетью. Впрочем, торг между ними был скоротечен: продал сорванец свою сестру за ярославскую свистульку. А Устинье так хотелось, чтобы красавец жених поскорей сел с ней рядышком! И когда стул был выкуплен, и взял Илья в руки казачью плеть, как знак власти над женой, бабы заголосили:

Татарин, братец татарин,Продал сестрицу за талер…

И снова подняли прощальные причитания, от которых леденело ее сердце, и выступали слезы…

Молодых вывели на улицу и посадили в сани, а напротив примостился священник с крестом в руке и дружко. В родном курене остались отец с матерью и подруги. Только посажёные родители да сват со свахой сопровождали молодых к церкви на передних разлетайках.

Запомнилось Устинье Филимоновне, как на паперти сняла сваха с нее шапку и, распустив девичью косу, расчесала надвое. А по завершении венчания, тут же, на паперти, убрала ей голову по-женски: заплела две косы и надела повойник. И только теперь ее, венчанную супругу свою, имел право Илья везти в родительский курень!

На пороге встретили свекор со свекровью, подняли поднос с хлебом-солью, пропуская молодых в горницу. «Князя с княгинею», Илью и Устинью, осыпали пшеничным зерном, орехами, деньгами и пряниками, чтобы обретали богатство да счастье!

Но, увы, с этого и началось самое неприятное, сковавшее и душу, и тело Устиньи. Шумное застолье закипело, и на молодую жену со всех сторон устремлены были любопытные взгляды. Она стыдливо отводила глаза, дрожала от страха и ожидания постыдной обязанности, после первого блюда, поданного на стол, идти в спальню…

Через полчаса разбитная сваха выскочила к опьяневшей жениховой родне с простынёю, на которой остались пятна крови – доказательство непорочности невесты. Свадьба раздалась с новым размахом. Дружко и сваха помчались к родителям молодой с радостной вестью и, одаренные отрезами материи, которые крестообразно повязали на плечи, вернулись с ними в ремезовский курень. По обычаю новых родственников приветствовали песнями, и все гости выпили за здоровье родителей, воспитавших честную дочь…

Как это было давно! Пролетело больше четверти века… И почти половину времени провела Устинья Филимоновна без мужа, – вначале казака, а затем урядника казачьего полка. В курене свекрови жила, растила детишек. Свекор погиб на шведской войне. Муж тоже в дальней стороне. Все хлопоты по дому и хозяйству лежали на ее плечах.

Не стало родителей и свекрови – сынок да Марфуша подросли. Оба трудолюбивые и уважительные. С дальней неметчины возвратился Илья урядником, с денежным запасом и кое-какой добычей. Привез ей украшения: перстни золотые с аметистом и рубином, ожерелье жемчужное. Среди казачек именно жемчуг ценился больше всего. И на Устинью, наряжавшуюся на праздники, многие взирали с завистью, – чистая богачка!

Минуло ей сорок годков, минул век бабий. И замышляла она выгодно женить Леонтия на Малашке, старшинской дочери. И сродниться со станичной «верхушкой». Надеялась при старости покохаться, ничего не делать за невесткой и служанками да внуков поднимать. А судьба иное подсунула. И приходилось мириться с тем, что вряд ли сыграют сыновью свадьбу по тем, старинным обычаям…

В день отъезда Илья Денисович поднялся чуть свет и задал гнедой кошенины. После напоил ее и стал седлать. Во двор вышла Устинья Филимоновна, негромко спросила:

– Можно укладывать белье?

– Можно. Зараз подпругу подтяну…

Печальная хозяйка вынесла выстиранные запасные шаровары и рубахи, вязаные ноговицы и ичиги. Уложив одежду в седельную подушку, принялась наполнять обе переметные сумы харчем. Урядник никогда не привередничал, но требовал непременно три любимых и нужных в походах кушанья: толчь, приготовленную из сухарей и сушеной рыбы, буженину – твердое, сушеное на солнце баранье или козлиное мясо, и сек из пшена, татарскую еду, вроде запеченной пышки.

Оружие было приготовлено с вечера: добытая на войне с немцами, настоящая австрийская шашка гурда, с клеймом «Генуя» и зубчатыми линиями по бокам, два пистолета – кавказский и немецкий, черкесское ружье с костяной ложей и новехонькая пика с зазубренным на конце жалом. В тороках хранились рога с порохом и пулями, натруска.

Надев форму, Илья Денисович сел на лавку под образами, и вслед за ним расселись по куреню домашние. Проводить хозяина захотела даже Мерджан, впервые поднявшаяся с постели за эти дни.

Минуту цепенело молчание. Наконец урядник встал и трижды перекрестился пред образами. За ним последовали женщины к выходу. Устинья Филимоновна вывела лошадь за ворота, не тая слез. Муж их как будто не замечал, но дышал учащенно и срывисто. И лишь перед тем, как сесть на покорно ожидающую гнедую, не утерпел:

– Не поминайте лихом, ежели, что… Дети взрослые, не пропадете. Чижало на душе, не знаю как… Должно, постарел. Раньше ходить на войну было легче… Ну, родимая, прощевай. Да не лей ты слез занапрасно! – осторожно обняв жену, ободрил Илья Денисович. – Бог не без помочи, а казак не без счастья…

Лошадь взяла с места размашистой рысью, бросив из-под копыт мелкие кустики пыли. И супруга, и дочь, и Мерджан засмотрелись на его воинственную посадку, на то, как мощно пласталась под ним гнедая. На углу проулка в последний раз мелькнуло острие казацкой пики, отразив луч полуденного донского солнца…

13

До первого после Великого поста карнавала оставались всего несколько суток, и с каждым часом на улицах и площадях, на фасадах домов прибавлялось разноцветных гирлянд и фонариков, чаще слышалась разноплеменная речь гостей, съезжавшихся со всей Европы. Зорич уже неделю находился в Венеции, познакомился со многими здешними людьми, владельцами домов и уличными музыкантами, офицерами и купцами, постоянно бывал на пристани и в кафе, разыскивая Сикорских. Но никто из новых знакомых о них не слыхивал. Это, однако, ничуть не поколебало его уверенности в том, что диверсия против русского главнокомандующего намечена на период карнавала.

Он добился аудиенции у Орлова-Чесменского, но его предостережения как будто растворились в воздухе. Генерал-аншеф отнесся к угрозе с легкой насмешкой, возразив, что, во-первых, любит потехи уличных комедиантов, а во-вторых, отказаться от приглашения дожа посетить праздник республики, увы, не позволяет дипломатический этикет. Более сговорчивым, к счастью, оказался генеральский адъютант Крестенек, заверивший, что на карнавале ни на шаг не отойдет от командира, который, кстати, будет в костюме пирата и маске с длинным носом. Условились они и о том, в каких нарядах будут сами.