Я не Монте-Кристо (СИ) - Тоцка Тала

— Привет, боец! — присел возле него Димка. — Ты меня помнишь? Дмитрий на серебристом «мерсе»?

— Помню, — несмело улыбнулся Данил и снизу вверх посмотрел на Никиту, будто ища поддержки, — я тогда еще решил, что вы меня украли.

— Чего ж тогда так послушно сел в машину? — удивился Димка.

— Я не сразу подумал, а когда мы приехали в тот большой дом.

— Отстань от парня, Димыч, — нетерпеливо осадил его Елагин.

— Ладно, давай тогда заново знакомиться, — протянул ему руку Семаргин, — Я Дмитрий, Серебристый Мерседес. Как индейский вождь.

— А можно я тоже буду вас называть Димыч, как Никита? — спросил мальчик. Мужчины озадаченно переглянулись, Димыч почесал в затылке.

— Можно, отчего же нельзя?

— Все, мы поехали. Данил, садись в машину, — скомандовал Никита, они попрощались с Семаргиным, и Никита взл курс на выезд из города.

«Ну, что скажешь?» — написал Елагин, пока стояли на светофоре. Ответ пришел незамедлительно.

«…!»

«Раньше не замечал?»

«Не рассмотрел».

«Ок, я наберу».

Привез Данилу, высадил у ворот и отъехал только, когда убедился, что тот поднялся на крыльцо, а потом сразу нажал на вызов. Семаргин тут же откликнулся.

— Ну, Никитос, ты меня убил. Пацана и правда будто с тебя отксерили, — озадаченно заговорил лучший друг. — Если б я не знал, кто его мамка, точно решил бы, что твой.

— Моим он никак быть не может, но я вот, что думаю, Димыч. А что, если ее муж внешне похож на меня, может она потому и выбрала меня в качестве мишени?

— Все может быть, — Никита прямо видел, как нахмурился Димыч. — Нужно узнать, кто был ее мужем и вообще, откуда она, как ее звали раньше, до наследства.

— Правильно сечешь, — одобрительно кивнул Никита, — вот этим ты и займешься, считай, время пошло.

* * *

— Ты отпустила с ним Даниэля? Ты в своем уме, Сальма? — Вадим злился, и Саломия хорошо чувствовала это даже через экран смартфона.

— Следи за тем, что ты говоришь, Вадим, сделай одолжение, — холодно ответила она, — Данил мой сын, и отпустила я его с собственным отцом. Или я должна была позвонить и спросить твоего разрешения?

— Но ведь Елагин…

— И с Елагиным я буду разбираться сама.

— Я как чувствовал, не хотел, чтобы ты сюда возвращалась, я бы и сам справился, — в его голосе явно сквозило раздражение, и Саломия устало опустилась на стул. Вадим в последнее время стал слишком ее утомлять, может, стоит отправить его обратно?

— Послушай, я тебе очень благодарна за участие, но Елагины это мое личное дело.

— Скажи еще, семейное, — он разошелся не на шутку, Саломия даже отодвинула телефон подальше.

— Может, и семейное, — усмехнулась, — тем более тебе не стоит вмешиваться.

— Так может ты и с тендера снимешься? Ты хоть представляешь, какие за нами стоят люди, и сколько нам это стоило?

— Нам? — она выгнула брови, стараясь вложить в интонацию побольше язвительного недоумения. И насмешки тоже.

— Прости, тебе, конечно же тебе.

Вот так всегда Вадим неизменно тушевался и мямлил, стоило ей ненавязчиво напомнить, чьими деньгами он периодически пытался распоряжаться. Пожалуй, пусть в самом деле возвращается в Штаты. А тот тем временем сменил тактику, этого у Вадима не отнять, он прекрасно чувствовал настроение Саломии.

— Я просто ревную тебя, — зашептал он в трубку, — ты же знаешь, как я жду, что ты передумаешь, Саломия…

— Не смей меня так называть! — взвилась она, а потом увидела, как по дорожке бежит ее сын, поминутно оборачиваясь, чтобы помахать рукой отъезжающему Хаммеру. Бросила в трубку: — Данил вернулся, позже созвонимся.

И пошла навстречу ребенку.

— Мама, мама, смотри, мне Никита подарил, это покемон, смотри, какой смешной! Я думал это зайчик! Мы были у Никиты дома, у него такая хорошая мама, она очень добрая, сказала, что я могу называть ее тетей Ирой или бабушкой, а еще у него есть настоящая бабушка, только я ее не видел, она старенькая совсем. И друг у него классный, он мне разрешил себя Димычем называть… Мамочка, что с тобой, почему ты плачешь? — испуганно звал ее сын, а Саломия и хотела успокоиться, чтобы не пугать ребенка, да не могла.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Она рыдала, сидя на полу и уткнувшись лбом в диван, одной рукой закрывая лицо, а другой сжимая желтого покемона, который по праву теперь принадежал их с Никитой сыну.

С самого утра шел снег. Никита потому и выехал пораньше, чтобы не застрять потом за городом. Не то, чтобы он так рвался встречать Новый год в чьей бы-то ни было компании, но и в сугробе сидеть в новогоднюю ночь в его планы не входило.

Никита больше не любил Новый год. Он всегда считал его семейным праздником и долго встречал с родителями, даже когда друзья начали собираться в компании, лишь несколько раз изменил традиции из-за Марины. А когда у Никиты появилась своя собственная семья, он думал, что встреча Нового года станет их собственной традицией, но семью у него отобрали, и с тех самых пор Никита Новый год не встречал. Ни разу.

Звали родители, звал Димыч, да и остальные друзья приглашали каждый год, но Никита отказывался. Его семья осталась в пепле сгоревшего дома, и там же было похоронено его сердце, а потому уютные семейные праздники больше не для него. В новогоднюю ночь он ложился спать, будто это был обычный выходной, на следующий день ехал поздравлять родителей, а вечером отбывал в отель, купленный после первой крупной сделки.

Он запрещал себе думать о Саломии, но сейчас она вспоминалась ему постоянно. Первое время Никита не разрешал ни матери, ни домработнице притрагиваться к ее вещам, пока однажды не понял, что каждый раз, открывая шкаф, видит ее платья и нижнее белье, и перед глазами вновь встает догорающий дом.

Он сложил в чемодан все вещи и рисунки Саломии, оставив только один, тот самый, на котором она успела дорисовать татуировку. Так ему проще было думать, что его жена просто уехала, бросила его, но может быть когда-нибудь ей захочется вернуться… Рисунок в рамке и под стеклом висел над кроватью, и ни одна женщина за все эти годы не переступила порог его спальни.

После того, как экспертиза подтвердила, что женщина, тело которой было найдено в доме, была беременна, а драгоценности, найденные на ней, Никита опознал, дело стремительно стало спускаться на тормозах с нарушением всех юридических процедур.

Юра прямо сказал Никите, что это распоряжение сверху, потому как дело тянет на висяк, а висяки начальство не любит. Исполнитель найден, им был назначен хозяин дома, сгоревший вместе со своей пленницей. Причина возгорания – взорвавшийся газовый баллон, хотя первоначально экспертиза установила умышленный поджог, вследствие которого и взорвался баллон.

Потому Димка и пошел работать к брату в милицию, чему только способствовало высшее юридическое образование, они с Юркой рыли долго, пока не отгребли от начальства, на Димыча даже завели уголовное дело за превышение полномочий. И тогда Никита пошел с тем, что было нарыто, к отцу.

Сын генерала Елагина обратился к давнему другу своего отца, тот помог, Димку отпустили, а дело вернули на доработку. То, что они с Димычем сделали после, а точнее, сделал лично Никита, особого облегчения ему не принесло, но ни единого раза он не пожалел о содеянном, и сон его ни разу не был потревожен муками совести. Семаргин ушел из милиции, ставшей полицией, и возглавил службу безопасности в компании Никиты и Глеба…

Никита гнал мимо устланных белым покровом полей и понимал, что волнуется. Хотя почему, ведь Данька обрадуется подарку! Этот удивительный мальчишка обладал поистине уникальным даром — он умел очень живо и неподдельно радоваться любой ерунде, и благодаря ему Елагин ощущал, будто что-то в нем постепенно просыпается после многолетнего сна.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Он словно пробыл в оцепенении не восемь, а все сто, триста лет, застыл, покрывшись толстым панцирем, через который не пробивались ни звуки, ни слова, ни чувства. А теперь пацирь пошел трещинами, и Никита знал, что стоит распрямить затекшие конечности, можно стряхнуть с себя эту многолетнюю защиту, вот только пока не торопился.